Взбаламученное море - Алексей Писемский

— Да не знаю, позовут ли? — отвечал Бакланов.

— О, непременно! — подхватила Базелейн: — вы знаете: он нынче тактику совсем хочет переменить… Ему из Петербурга прямо написали и поставили на вид Суворова, что вот человек — сумел же сойтись с целым краем. Он просто хочет теперь искать в обществе.

— Дай Бог, — отвечал Бакланов: — чтоб они для общества жили, а не общество для них.

— Уж именно, именно! — подтвердила восторженно madame Базелейн.

Дама эта, за какой-нибудь год перед тем, видела только что не у башмака своего лежавшим все к-е общество, а теперь, чтобы сблизить своего патрона с лицами, по преимуществу державшими себя в отношении его неприязненно, она ездила к ним и в дождь и в слякоть. Баклановы, в этом случае, были одними из первых.

Когда Евпраксия возвратилась, madame Базелейн начала бесконечно к ней ласкаться. С каким-то благоговейным вниманием она расспрашивал ее, как она кормит ребенка, не беспокоит ли он ее.

Евпраксия на все это отвечала ей серьезно-сухо.

— А что ваша дочь? — спросила она ее в свою очередь.

— Ах, она у меня чудо как развивается, чудо! — отвечала Базелейн.

Выражение лица Евпраксии было насмешливо.

Гостья наконец начала собираться.

Бакланов пошел провожать ее.

— Как все это мило!.. — говорила Базелейн, проходя мраморную залу и Бог знает на кого показывая: на самую ли залу, или на игравших в ней детей.

— И скучно! — добавил, идя вслед за ней, Бакланов.

Madame Базелейн покачала только головой.

Проводив ее, Бакланов сел на пол около детей.

— Валерка! — крикнул он старшему сыну: — ну, хочешь кататься?

Мальчик сейчас же забрался ему верхом на шею и начал на нем скакать, как на лошади.

— Ну, поди и ты, коропузик! — крикнул Бакланов маленькому.

Тот переправился к нему.

— Ну, целуйте! — скомандовал Бакланов.

Валерьян сейчас же нагнулся и начал его целовать несчетно раз. Маленький тоже тянулся к нему своими губенками.

Панна Казимира смотрела на всю эту сцену с сложенными руками и потупленными глазами.

Дети целовали отца, по крайней мере, с полчаса.

— Однако какие это бессмысленные поцелуи детские, — обратился он вдруг к Казимире.

— Отчего же? — спросила та, краснея.

— Так! — отвечал Бакланов и встал.

— Что ж, поиграйте еще с детьми, — сказала было ему Казимира.

— Нет! скучно! — повторил он, зевая, и ушел к себе в спальню спать, хоть всего еще только было десять часов.

4

Праздные и порочные мечтания

Баклановы обедали.

Евпраксия, как честная и пышная римская мтрона, сидела на конце стола. По правую руку от нее помещались: Казимира с старшим, Валеркой, как его звал отец, а по левую — нянька-немка со вторым, Колькой. У обоих детей были особые серебряные приборы, и оба скромнейшим образом сидели на своих высоких стульчиках.

Обед у Баклановых был всегда отличный; повар их вряд ли был не искусней повара Эммануила Зхаровича; вина самого высокого сорта, прислуга скромная, вежливая. Но ничто это не пленяло Александра!.. В его воспоминании проходил другой, скудный обед в Ковригине, когда он сидел около молоденькой девушки и пожимал под столом ее ножку: о, какая то была поэзия, — и какая все окружавшее его теперь проза!

К концу обеда зашел разговор о приглашении на бал, которое в самом деле было получено от генерал-губернатора.

— Я не поеду! — сказала Евпраксия решительно.

— Отчего же? — спросил ее Бакланов, вспыхивая.

— Потому что я никуда не езжу, — отвечала Евпраксия.

Бакланов насмешливо улыбнулся.

— К другим вы можете не ездить, — начал он: — но тут вежливость требует! Наконец вы обываетельница здешняя; у вас могут случиться дела и другое прочее.

— У меня нет никаких дел.

— Но у меня могут быть.

— Ну, так ты и поезжай!

Бакланов опять и еще ядовитее усмехнулся.

— По обыкновению: ни для кого — ничего, ни шагу! — произнес он.

— Ну да, ни шагу, — повторила Евпраксия.

В сущности, Бакланову решительно было все равно, поедет ли с ним жена на бал или нет; но ему хотелось только с ней поспорить и побраниться.

Если маленькие причины имеют иногда большие последствия, то и наоборот: большие явления имеют, между прочим, самые миниатюрные результаты.

На героя моего ужасно влияла литература; с каждым смелым и откровенным словом ее миросозерцание его менялось: сначала опротивела ему служба, а теперь стала казаться ненавистной и семейная жизнь. Поэтический и высокохудожественный протест против брака Жорж-Санда казался ему последним словом человеческой мудрости — только жертвой в этом случае он находил не женщину, а мужчину, т-е себя.

— Ведь этак трактовать целое общество нельзя… нельзя! — повторял он насмешливо, обращаясь к Евпраксии: — что мы-де вот выше всех и никого знать не хотим; надобно спросить, как и другие нас понимают!

— Я и не считаю себя выше других. Что ты таким образом перетолковываешь мои действия? — сказала Евпраксия, уже рассердившись на мужа.

— Отчего же вы не едете? — спросил он.

— Потому что там все будут светские дамы, а я не светская.

— Что же вы такое? Вот бы интересно знать, что это такое?.. Что-то очень уж, должно быть, необыкновенное! — говорил Бакланов, — в этот день он был до гадости зол.

— Когда женились на мне, так видели, что я такое! — сказала Епвраксия.

Лицо ее по-прежнему оставалось спокойно.

— Нет, не видал, — отвечал Бакланов: — и теперь не вижу, да и вряд ли когда увижу.

— Ну да, — повторила опять Евпраксия и замолчала, а потом, когда обед кончился, тотчас же встала и ушла в гостиную.

Бакланов остался еще за столом.

Он налил себе стакан вина и велел подать сигару.

— Ведь камень, и тот не живет, как мы живем, — говорил он совершенно громко и обращаясь к Казимире, которая осталась, потому что Валерка доедал еще пирожное: — и тот хоть что-нибудь, хоть пыль, да дает в воздух, и сам наконец притягивает песчинки, и мы — ничего.

Положение Казимиры было очень щекотливое.

— Что если бы состояния у нас не было? — продолжал громко Бакланов: — куда бы и на что мы годились!.. есть, спать, родить детей, кормить их на убой!

При этих словах Евпраксия, все это слышавшая, подняла наконец глаза на образ.

— Он и их ненавидит, Боже, Боже мой! — проговорила она и склонила голову.

Бакланов между тем продолжал рассуждать.

— По-моему, человек без темперамента, без этого прометеевского огонька, который один только и заставляет нас беспокоиться и волноваться, хуже тряпки, хуже всякого животного!

И затем, видя, что в зале никого нет, ни Казимиры ни даже лакеев, он встал и ушел в кабинет.

Одною из главных причин недовольства его браком было то, что холодная Евпраксия не представляла уж никакой для него прелести, и его мучило нестерпимое желание завести интрижку.

Но с кем?

Чаще всего, в этом случае, он думал о Софи.

Лично он с ней, в продолжении последних пяти лет, не встречался и только одной стороной слыхал, как она на каком-нибудь пикнике каталась, окруженная толпою молодежи, видал ее иногда издали в театре, блистающую красотой и нарядами.

Бог с ней, с кем бы эта прелестная женщина ни интриговала; но она могла бы доставить ему море блаженства, а всего этого он лишал себя тем, что был женат.

5

Акции

Евпраксия настояла на своем и не поехала на бал. Бакланов приехал один.

В первой же комнате он встретил косого Никтополионова.

— Что вы там, батюшка, сидите, а? — спросил он обыкновенным своим тоном, чтобы сразу напугать человека.

— Что такое? — спросил Бакланов в свою очередь.

— Есть у вас акции общества «Таврида и Сирена»?

— Нет.

— Так что же это вы?.. что это такое? — кричал Никтополионов: сидите с деньгами, с домами, и не берете!

— Я, право, еще даже не думал об этом, — отвечал Бакланов.

— Он и не думал, а!.. скажите, пожалуйста! Ассюрировано 4 процента от правительства, помильная плата и перевоз от казны провианта. Он не думал об этом! В банке-то что? По две уж копейки на рубль дают… Пора подумать-то об этом!

Бакланов в самом деле подумал. У него у самого были небольшие деньги, а у жены так и довольно серьезные.

— Тут ведь можно проиграть и выиграть, — возразил он, смутно припоминая себе и соображая, что такое значит акция.

— Каким же образом проиграть? Так уж все сумасшедшие. Теперь на каждую акцию по пятидесяти рублей премии.

— Значит, надо приплатить? — спросил Бакланов.

— Так что ж из того!.. Вон я вчера дал лишних по тридцати рублей, а сегодня сам получил по пятидесяти. Всего только одну ночь пролежали в кармане: невелик, кажется, труд-то.

— Это недурно! — сказал Бакланов.