Бросая вызов - Юлий Медведев

Иногда в нетерпении шеф сам включался в работу, тогда положение осложнялось.

Как-то поставил он своего фаворита снимать показания приборов, а сам расположился делать записи в журнале. Он был на пороге очередного грандиозного открытия, и его нервное возбуждение невольно передавалось окружающим. А вдруг — действительно… Лаборатория примолкла, ожидалась драматическая развязка. Как выкрутится любимец публики? Ведь не говорить правду и говорить неправду совсем не одно и то же!

Начались замеры, и вскоре стало ясно, что любимец не намерен врать: все шло не в лад. Цифры показаний разбегались от назначенной цели. Наигранно бодрый голос лаборанта только накалял обстановку.

— Что за ахинею вы мне тут намерили, — бацнув пятерней о стол, рыкнул Портос. — Внимательнее, не ворон считаешь.

Бодрость сменилась вопросительной неуверенностью, но чертова истина продолжала глаголить устами несчастного.

— Прекратить! Ничего не умеете! Проваливайте отсюда, никакого серьезного дела вам нельзя поручить… Стой, черт возьми, куда пошел, садись пиши, я буду диктовать.

Того не легче. Ведь он в своем состоянии действительно увидит, что ему нужно. Без обмана увидит, будет бредить наяву и очень складно. А ты потом за эти цифры в ответе…

— Не могу я.

— …Что вы не можете? Я спрашиваю вас всех, что он не может? Писать вы не можете?

— Почерк у меня… со школы…

Рыжие глаза Портоса вожглись в идиотскую улыбку лаборанта. Он смеет не верить… Этот мальчишка, зубоскал — ему, лауреату, профессору, знаменитому ученому, первым начавшему работы, которые спасут будущее мировой экономики…

— Вон!.. Прочь отсюда… Да я вас… В перегонную! На месяц… навсегда!

Зрители облегченно вздохнули.

В тесной комнатушке, где перегоняли ртуть, был некоторого рода карцер. Туда отправляли тяжко виновных. Помещение жаркое, душное, заполненное шумом вытяжных шкафов, занятие тоскливое. Там и должен был «отбывать срок» осужденный. На самом деле никто срока не отбывал, а на следующий день или через день «ссыльный» являлся перед Самим и канючил, то делал рукой «отстань», что означало помилование. Все это знали.

Ничего подобного не происходило после исчезновении из лаборатории «души общества». Дни катились, а его нет как нет. Показывая характер, шеф не спрашивал, и сотрудники, словно сговорившись, ни слова. Страсть к открытию угасла, и начальника гневила уже злопамятность подчиненного, а не его проступок. Какова гордыня! Ему оказано особое расположение, закрывают глаза на все его штучки, делают вид, будто ничего не понимают, а он еще и обижен! Ну нет, таких нужно учить. Шеф шел, чтоб высказать все, и — прощай.

Перегонная была пуста. Опальный сидел снаружи дома поодаль окна. Туда к нему были выведены приборы и ручки управления. Углубившись в книгу, лаборант не замечал, что за ним наблюдают. Он был, как брюлловская «Девушка с виноградом», в нежной полутени листвы, над его головой свисали рассеянно пощипываемые им гроздья. «Вот зачем, оказывается, отвоевал я для лаборатории эту виллу с садом в предместье Еревана. И ведь никто не докумекал до него, как просто наказание переделать в награду. Отдыхает, блаженствует!»

Портос гаркнул изо всей мочи и, увидев перепуганное лицо своего любимца-пройдохи, удовлетворенно захохотал, что не чем иным, кроме как прощением, никогда не бывало. Он вообще зла не держал.

13

Не цель, а средство — вот кто есть мы, мужской пол. Разменная монета, которой покрываются издержки на путях эволюции.

До чего же, как подумать, несхожи целое и часть. Вид и индивид. Как разнятся их характер и интересы!

Мужское начало… Казалось бы, освобожденному от тягот деторождения, утробной привязанности к потомству, Ему самой природой разрешен эгоизм. А что мы видим? Жертвенность пола (мужского) и эгоизм его представителя (самца). Исключает ли одно другое?

Наверно, только так и должно быть, если в интересах вида, чтобы мужские особи быстрее «оборачивались». По правилу контраста можно попробовать сконструировать модели взаимосвязей со средой пола и особи.

Если контакты мужского пола со средой более тесные и динамичные, то контакты особи должны быть более консервативными и прямолинейными.

Эта догадка появилась, когда Геодакян раздумывал, какой есть способ, чтобы мужскому роду быть разнообразнее женского. Каким манером природа могла бы этого добиваться?

И он думал до тех пор, пока не придумал необходимого средства. Оно явилось таким натуральным, что если природа имеет какое-нибудь другое, это было бы с ее стороны напрасным оригинальничаньем.

«Мужскую особь, будь я на месте природы, я привязал бы к наследственности жестче, чем женскую. Вот и все». — Так решил задачу теоретик.

Вникнем в это изобретение.

Всякая живая тварь есть продукт, игралище, как сказал бы XIX век, двух соревнующихся влияний — со стороны собственной натуры и из окружения. Побеждая, одно влияние оттесняет другое. Мужской организм теоретик наделяет большей «самостью», а женский — большей податливостью. Привязанный к своей наследственности, Он как часовой на посту. Где поставлен своей природой, там и стоит. Она, обращенная вовне с вопросом «как быть?» и готовностью следовать советам осмотрительности, подвижна. Здесь, понятно, мы утрируем, но это необходимо, чтобы выявить принцип.

Популяции удобно и выгодно жертвовать частью своего состава ради перестройки наследственности поколений. Набираются жертвуемые из тех самцов, которые и придают мужскому полу широту выраженности признака, то есть из «крайне выраженных». Тактическая хитрость заключается в том, что жертва должна не избежать своей участи, а погибнуть, иначе цель — перестройка наследственности — может быть достигнута не полностью. А как сделать, чтобы тому, кто плох, стало невыносимо? Вот так и сделать: пусть останется каков он есть, самим собой, особенно когда выгодно стать кем-нибудь другим.

Женская особь меньше раздает свою наследственность потомству, зато определяет численность сообщества, потому жертвовать ею нужды нет и прямой убыток. Будущее чуть ли не целиком зависит от ее выживания. Ей наказ — жить. При колонизации одна зачавшая или беременная самка может дать начало целому народу. Евой могла быть инопланетянка, заблудившаяся и отставшая от команды… Адам мог и улететь.

В Нее вложен гений злободневности, практический реализм, раздражающая Шопенгауэра готовность меняться, «строить из себя» что-то во избежание или, наоборот, во имя чего то.

(Так может, раскусив теорию пола, с ее концепцией двуединой саморазвивающейся системы, в которой разделены эволюционные обязанности между подсистемами-полами, чему вполне отвечает женский пол, как он есть, со своей «женской логикой», — может, теперь-то, осознав, наконец, законность этой логики, мы облегчим, что ли, облагоразумим наши с ними отношения раз и навсегда?

Увы, осознать еще далеко не все. Далеко не все).

Еще в одном ракурсе сопоставим общее и индивидуальное.

Мужской пол как деятель эволюции оперативен и прогрессивен — говорилось ранее, Мужчина как мужчина инерционен — говорят нам теперь.

Целый хор недоумений: «Как так? Мужчина, который…»

Однако что значит «инерционен»? Это значит, сохраняет направление. Надо уклониться, избежать, а он, преодолевая сопротивление, идет заданным курсом. Не обязательно вперед, может и назад, вбок, но — придерживаясь. Чего? Внутренней установки. Она у Него жестче, чем у Нее.

На коротком жизненном — не историческом — пути женский пол более пластичен и изменчив. Однако склонность к измене, приписанная герцогом Мантуанским сердцу красавиц, направлена на то, чтобы держаться нормы и, лишь поскольку нормы меняются, поспешать за переменами.

Мужчина приметен всякого рода несоблюдением норм. То забегает вперед, то отстает, то восстает. Из этих несоблюдений возникают новые нормы. Он делает моду, Она следует. Кто-то (мужчина) сформулировал эту мысль иначе: мужчина умеет придумывать богов, женщина — молиться. История и современная индустрия фасонов причесок, платья, обстановки отображает эволюционное распределение ролей между полами. Модельеры экстра-класса преимущественно мужчины. Побывайте в Центральном доме моделей на Кузнецком мосту — лишний раз убедитесь. (Центр московского модничанья не сместился со времен Фамусова.) Вглядываясь с высоты мраморных этажей этого «законодательного» учреждения в силуэты будущего, премьер столичных модельеров Слава Зайцев проектирует наш с вами антураж на восьмидесятые годы. А в огороженном углу громадного зала, куда, как в засекреченное военное КБ, пускают не всех, висят костюмы и платья, в которых воплощены наглядно мужские забегания в будущее. Эти забегания, возможно, гибельного свойства, так как моды нахлестывают все чаще и мощней, их приливы и отливы подрывают семейную экономику вместе с сердечно-сосудистой системой главы семьи. Порождающий моды от мод да погибнет! Производить потомство хватит сил только у тех, кто счастливо избегал мод. Когда-нибудь народится поколение со здравым смыслом. Но до тех пор прихотям ради будут, возможно, истощены и расстроены вконец не только семейные, но и мировые ресурсы.