Кроваво-красная текила - Рик Риордан

— О, господи, — сказал я. — Здесь появились светофоры.

— Да, около шести лет назад пришли на смену мигающему желтому, — ответил Гарретт.

Я попытался расправить плечи.

— Проклятье, а что стало с Огденом?

В детстве я любил и боялся здесь бывать. Всякий раз, когда мы останавливались возле Огдена на ленч по дороге в город, меня ругали за попытку занять запретный ветеранский столик в задней части зала. Однажды мне хорошенько надрали уши; с тех пор я лишь наблюдал от стойки, как старики бросали кости, чтобы решить, кто будет платить за утренний кофе. Отец заказывал лучшие в мире сандвичи с жареной куриной грудкой у официантки по имени Мерил.

Теперь кафе закрылось, нарисованная на витрине картина поблекла и облупилась, свет не горел.

— Ты потерял связь с реальностью, — сказал Гарретт. — Они много лет назад сменили название на «Пеппер Пэтч», потом стали работать только сезонно. Клиентов почти не осталось. Сейчас они открываются только для охотников.

— Черт побери, откуда ты все знаешь? Ты меня разыгрываешь?

Гарретту моя мысль понравилась.

— Иногда мне необходимо место, куда я мог бы уехать. Но теперь я не забираюсь дальше Сабинала, братишка.

Мы миновали владения Шутцев, пару небольших мескитовых рощиц, холмов оливкового цвета и коров. Несколько старых ковбоев, которые стояли, опираясь на ограду, поворачивались, глядя вслед удаляющейся горке пластиковых экзотических фруктов. Один из них отсалютовал нам мотком колючей проволоки. Гарретт погудел в ответ.

Старый «Вагон Вилс» напротив въезда на ранчо Наварров всегда служил вехой, позволявшей нам определить, где находятся наши ворота. Сейчас вход в ресторан был заколочен досками, решетчатое ограждение так давно не мыли, что его покрывало три фута грязи. Наш скот разгуливал за оградой, пощипывая травку вдоль обочины. Одна из шароле[170] стояла возле ворот и смотрела на «Кармен Миранду».

— Не хочешь погудеть? — спросил я.

— Не поможет, — проворчал Гарретт. — Они ручные. Погудишь, они тут же прибегут на кормежку. Ты видел, как автобус сафари окружает тридцать три голодных шароле? Не самое приятное зрелище.

— А как насчет красного плаща? — предложил я.

Гарретт высунулся в окно и принялся что-то энергично обсуждать с коровой. У меня сложилось впечатление, что она его внимательно выслушала — и отошла в сторону. Мы въехали на ранчо и медленно двинулись дальше, пытаясь разглядеть заросшую травой подъездную дорожку.

Дом почти не изменился с 1880-х, когда он являлся родовым гнездом семьи Нанли, основавшей вместе с несколькими другими кланами Сабинал. Всего три комнаты со стенами из известняка, грубо обструганные балки, поддерживающие потолок, вот, пожалуй, и все. Мой дед неохотно согласился провести электричество и построить сооружение для очистки сточных вод после того, как мы купили эту землю, когда Нанли разделили свои владения в 1940 году, и с тех пор ни проводку, ни трубы не меняли. Теперь система очистки называлась «Старые 90», потому что спускать воду в туалете и принимать душ можно было не чаще одного раза в полтора часа — в противном случае все заливало.

Меня не слишком удивило, когда на крыльце нас встретил Гарольд Дилиберто.

— Он все еще управляющий? — спросил я.

— Да, — отозвался Гарретт.

Гарольд стал управляющим, когда женился на моей сестре Шелли. Он плохо с ней обращался, постоянно пил и не слишком охотно работал, но являлся членом семьи, и ему не требовалось много платить. Уж не знаю, какое из двух «достоинств» отец посчитал решающим. С тех пор прошло десять лет, и Шелли успела поменять двух мужей.

Я оглядел дом, загоны для скота и лужайку, заросшую сорняками, и заметил:

— Гарольд отлично справляется со своими обязанностями.

Гарретт пожал плечами.

— Он вполне нормальный, пока друзья не пытаются его напоить.

— Какие друзья?

— Главным образом я.

У Гарольда был такой вид, как будто накануне они с коровами устроили грандиозную попойку. Он даже джинсы не потрудился как следует заправить в сапоги. Наверное, еще в третьем классе учительница ему сказала: «Будешь строить мне рожи, останешься таким навсегда». Она не ошиблась. Гарольд выглядел так, словно изо всех сил старался казаться уродливым.

Гарольд кивнул мне, словно мы виделись на прошлой неделе.

— Трес. Гарретт.

Гарретт поднялся по лестнице на руках, потом подтянул свою коляску, которая весила никак не меньше пятидесяти фунтов. Но он втащил ее одной рукой, без малейшего напряжения.

— Как колодец? — спросил он.

Гарольд почесал красное пятно на шее.

— Несколько дней назад я починил насос. Но скот запаниковал и растоптал шланг, как только он начал работать.

— Замечательно.

Гарретт подтянулся на руках, уселся в кресло и первым проехал в двери.

Пока я осматривался, Гарретт и Гарольд обсуждали проблемы текущего ремонта. Если не считать того, что все вокруг постарело и стало более грязным, ничего не изменилось. Висевшая на стене гостиной карта Автострады 90, сделанная военными инженерами, порыжела. На кофейном столике, купленном нами на Рождество у Клайбургов на ранчо «Кинг», все еще виднелись следы сапог отца, которые он оставил, когда побывал здесь в последний раз. С тех самых пор, как пятнадцать лет назад состав «Вестерн Юнион» сошел с рельсов прямо посреди города, в углу стояло металлическое ведро, полное зажигалок «Крикет». Перед тем как парни из армейского резерва начали охранять поезд с новенькими «Тойотами», неожиданно оказавшимися в городе после аварии, все население Сабинала успело растащить мелкий груз — три товарных вагона зажигалок. В Сабинале до сих пор не увидишь ни одной «Тойоты» на улицах, но это самое подходящее место, если тебе нужна зажигалка.

Я не был готов сразу заняться камином. Для начала я присел на диван и провел ладонью по следам сапог на кофейном столике. Наконец Гарольд отправился на дальнее поле, чтобы пристрелить гремучую змею, которую он там видел, и Гарретт подкатил свое кресло ко мне. Он протянул мне банку теплого пива из бокового кармана на кресле и закурил новую сигарету с марихуаной.

— Ты проверил? — спросил он.

— Нет пока.

Он шумно затянулся. Мы сидели рядом и довольно долго смотрели на камин, сложенный из известняка, как будто нам показывали захватывающий футбольный матч. Наконец я встал.

— Послушай, братишка, только не надо ни на что рассчитывать, — сказал Гарретт.

— Ладно.

Я отодвинул камень и заглянул в образовавшуюся дыру. «Джим Бима» там не оказалось. Ничего, только темная штукатурка и несколько мертвых долгоножек. Тогда я засунул руку поглубже и обнаружил, что дыра на фут длиннее, чем я думал. Через мгновение я вытащил на свет старый деловой конверт.

Я стоял спиной к Гарретту, и очень скоро он не вытерпел.

— Ну? — спросил он.

Конверт потускнел и из розового стал коричневым, но письмо, написанное на розовой бумаге, все еще находилось внутри и даже после стольких лет слегка пахло земляникой. Я прочитал первые несколько строк и повернулся, чтобы показать Гарретту последнее письмо Кэнди Шефф нашему отцу.

— Проклятье, — сказал Гарретт.

— У тебя не появился странный вкус во рту? — спросил я. — Вроде как металлический.

Гарретт кивнул и развернул свое кресло, чтобы уехать из комнаты.

— Ублюдок даже не оставил нам бурбона, чтобы мы могли избавиться от отвратительного вкуса, — проворчал он. — Как на него похоже.

Глава 51

После того как мы с Гарреттом несколько раз прочитали письмо, нам требовалось либо как следует напиться, либо отвлечься от того, что удалось узнать. Мы выбрали сразу оба варианта.

Для начала Гарольд предложил нам выгнать глистов у тридцати трех коров. Я бы сказал, что в этом занятии было нечто очищающее, но тогда мне пришлось бы солгать. Мне выпала честь зажимать голову коровы между металлическими прутьями, пока Гарретт закачивал шарики пасты, подозрительно похожие на интимную смазку-гель, им в рот. Если вы никогда не видели, как коров тошнит, вы ничего не потеряли.

Закончив, мы уселись на крыльце, чтобы принять на грудь дешевую выпивку Гарольда, одновременно наблюдая, как сгущаются сумерки в прериях. Закат был оранжевым, за исключением тех моментов, когда смотришь на него сквозь стекло бутылки. Тогда он становился желтым и коричневым.

На обратном пути в город мы врубили на полную мощность Джимми Баффетта. Иногда обменивались взглядами, но всякий раз решали, что говорить не стоит. Мы оба запомнили письмо из камина наизусть, и некоторые фразы продолжали вертеться у меня в голове. Меня преследовала мысль, что отец использовал Кэнди для того, чтобы она рылась в личных документах мужа — именно она нашла инкриминирующие материалы о «Центре Трэвиса». Я представлял себе мольбы Кэнди не разбивать ее сердце публичным скандалом, который уничтожит семью. Она уверяла, что на самом деле Дэн Шефф-старший не виноват, и она поможет отцу выяснить, кто под маркой «Шефф констракшн» присвоил несколько миллионов долларов. Письмо изобиловало лихорадочными словами любви, которой мешали долг перед сыном и больным мужем. Из него следовало, что отец договорился с Кэнди о сделке: она бросит мужа, он забудет про аферу с «Центром Трэвиса».