В интересах революции - Сергей Антонов

Часовой сопроводил Москвина и его спутника до лестницы на платформу станции Знамя Революции. Здесь к охране важных гостей подключились безупречно вышколенные офицеры элитной службы охраны. Часовые то и дело отдавали честь, а генсек и Берзин кивали в ответ – с достоинством, едва заметно.

Политбюро собиралось два раза в месяц в деревянном помещении, построенном посередине центрального зала станции. .Для этой цели здесь ставился стол для заседаний и десять стульев, по числу членов высшего органа партии. На этот раз стульев было одиннадцать. За длинным столом Москвина поджидали функционеры-консерваторы настолько старой закалки, что сам генсек казался в сравнении с ними юношей. В приглушенном свете закрытых матовыми плафонами ламп поблескивали обширные лысины, обрамленные благородными сединами.

Как только появился Москвин, заскрипели отодвигаемые стулья. Все встали. На генсека уставились девять пар преданных, но порядочно выцветших от времени глаз. Юркий старичок в огромных очках разложил на зеленом сукне стола бумаги и навострил уши, готовясь ловить каждое слово Геннадия Андреевича и вести протокол заседания.

Москвин начал по давней коммунистической традиции с общих фраз. Если в былые времена его предшественники анализировали международное положение и заочно топили акул империализма, то теперь речь шла о вражеских станциях и Ганзе как средоточии всех буржуазных грехов и пороков. Полис в речи Москвина выглядел почти как в свое время гаденько-либеральная Швейцария. Мнение генсека о Рейхе полностью совпадало с отношением Сталина к фашистской Германии после ее нападения на Советский Союз. А ведь еще совсем недавно на Тверскую мчались дрезины с продовольствием, произведенным в колхозах Красной Линии. Союзники намеревались выступить против Ган– зы единым фронтом, но в последний момент разругались. На внутреннем положении Москвин остановился более подробно, однако в общих словах, из которых наиболее часто повторялись «дальнейшее углубление, всемерное ускорение и перестройка».

Заметив, что большинство старичков-боровичков начинает клевать носами, Геннадий Андреевич перешел от политической аналитики к конкретным проблемам:

– Несмотря на принятые меры, товарищи, станция Автозаводская продолжает оставаться главным оплотом бандформирований, бесчинствовавших на отдаленных станциях нашей линии. Не далее как вчера русаковская Бригада Че попыталась прорваться в свое логово на Автозаводской. Благодаря самоотверженным действиям наших бойцов шай-

ку удалось остановить. Русаков понес большие потери и вынужден был отступить. Однако не исключено, что он готовит новую провокацию. Какие будут мнения?

– Да какие могут быть мнения! – просипел усатый радикал Кулашен– ко, курировавший у красных организацию работ на свинофермах и грибных плантациях. – Не цацкаться больше с этими отщепенцами! Русакова изловить и повесить на ближайшем кронштейне! Автозаводскую запечатать так, чтоб они все с голодухи передохли. Хватит либеральничать!

Москвин взглянул на Берзина, до этого скромно сидевшего на стуле в самом конце стола, и кивком показал, что ему следует выступить с сообщением о ситуации на Автозаводской.

– Не все так просто, товарищи, как хотелось бы, – произнес Берзин с самым почтительным видом. – Известны случаи доставки продовольствия на Автозаводскую со стороны Кольцевой Линии и Коломенской. Предлагаю выделить дополнительные силы, чтобы усилить контроль. Кроме того, необходимо усилить уже существующие блокпосты. Что касается Русакова, то по пятам его шайки уже идет наш отряд. Поимка предателя – лишь вопрос времени.

Москвин довольно кивнул. Он даже немного позавидовал умению Якова выражаться сжато и по существу.

– Предлагаю перейти к голосованию, – сказал генсек. – Кто за выделение дополнительных сил и средств для усиления блокады Автозаводской? Кто против? Единогласно! Второй вопрос сегодняшней повестки дня более щекотливый. Речь пойдет о человеке, занимающем важный пост, сыне выдающегося ученого и преданного члена партии. Слово для доклада по делу товарища Корбута, коменданта Исправительно-трудового лагеря имени товарища Берия, предоставляется товарищу Берзину.

Участь Чеслава Корбута была решена еще в правительственном вагоне, при разговоре между Москвиным и Берзиным с глазу на глаз. Доклад выглядел бы формальностью, если бы не вещественные доказательства предательства ЧК. Яков открыл портфель и передал членам Политбюро брошюру с жизнеописанием главного врача Аушвица, фотографии Йозефа Менгеле и его многочисленных жертв, найденные в столе коменданта. С этого момента его речь сопровождалась перешептываниями и возмущенными покачиваниями голов. Слухи о странных, если не сказать больше, увлечениях Корбута докатились и до высших партийных бонз. Поэтому по-настоящему никто не удивился.

О проекте «Немезида» Берзин не обмолвился ни словом. Папку, содержащую сведения о вирусе, он показал только Москвину. По обоюдному согласию проект решили довести до конца, но уже без Чеслава. Теперь отряд Габунии-Лациса должен был встретить Берзин. На него же была возложена ликвидация Русакова и Томского.

Вдоволь налюбовавшись фотографией Менгеле, вновь вскочил с места Кулашенко. Если о Первой Интернациональной он говорил на повышенных тонах, то теперь от возмущения был близок к эпилептическому припадку:

– Это, товарищи… Это уже, товарищи, через край! Мы доверили этому идеологическому извращенцу один из самых ответственных постов! Воспитательный, товарищи, процесс! А тут на тебе! Не удивлюсь, если станет известно о его теснейших связях с контрразведкой Рейха! Чеслав Корбут заслуживает самого сурового наказания!

– Хватит дергаться и рычать, аки лев, Григорий Саныч! – проворковал сосед Кулашенко, седовласый функционер с лисьими глазенками. – По существу говори. Ближе к телу!

– Только показательный процесс! – пробурчал возмущенный куратор коллективных хозяйств. – Нужно взять палку и дать один раз хорошенько по голове! Это научит других правильно выбирать себе объект для подражания. А еще лучше расстрелять к чертовой матери.

– Я полностью согласен с товарищем Кулашенко, – тихо сказал мастер компромисса Берзин. – Вот только лишняя шумиха нам ни к чему. Чеслав Корбут всегда был у нас на хорошем счету. Думаю, что причина его срыва – сильная физическая усталость и душевное утомление. ЧК загонял себя и нуждается в отдыхе. В длительной передышке.

– Ты еще скажи, и в усиленном пайке! – возмутился Григорий Александрович. – Вот из-за таких, ты, Берзин, нашу партию и считают не боевым отрядом рабочего класса, а морфоло… Морфологической массой!

– Аморфной, – улыбнулся Яков.

– Чего?

– Аморфной массой, Григорий Александрович. Я не говорил, что товарища Корбута следует оставить без наказания. Но лишняя огласка может повредить нашей партии. Представьте, что будут говорить рядовые партийцы. Поэтому лучше будет, если он исчезнет без шума и пыли. Например, в дебрях Черкизона, где он имеет обыкновение проводить свободное время.

– Черкизон? Какая низость! – Перед глазами Кулашенко возник светлый образ черкизонской проститутки Леры, у которой он числился в постоянных клиентах. – Вот она – глубина падения. Начинается с поклонения нацистскому преступнику, а заканчивается… Какие страшные времена!

– Итак, кто за устранение Чеслава Корбута? – Москвин встал, показывая, что прения закончены. – Прошу голосовать, товарищи.

Десять рук поднялись одновременно. Все были за! Москвин закрыл заседание и лукаво подмигнул Берзину, мол, мавр сделал свое дело… Тот ответил едва заметной улыбкой. Заскрипели стулья и суставы престарелых членов Политбюро. Берзин аккуратно сложил в портфель компрометирующие материалы и ретировался так незаметно, что никто, кроме Москвина, этого не заметил.

Сквер, в конце концов, для того и создан, чтобы посетители могли общаться с природой. А то, что над сквером кружат три крылатых динозавра, – это перегибы на местах. Издержки нового удивительного мира, в котором человеку пришлось потесниться и уступить дорогу более приспособленным к новым условиям существам. Маленький отряд автозаводцев устроил бивак под гигантским липами, оказавшимися идеальным укрытием от птеродактилей. Сплетение ветвей не позволяло крылатым охотникам добраться до людей. Они метались над площадью, садились рядом с обезглавленным трупом детеныша и с яростным клекотом взмывали вверх.

Приходилось мириться с задержкой и уповать на то, что птерозавры все-таки были ночными охотниками. В ожидании рассвета каждый убивал время, как мог. Пьер, Рафаэль и Лумумба начали изучать новый для них мир с осмотра липы-мутанта, Банзай, как всегда, использовал все свободное время для тренировок с мачете. Вездеход удерживал за ошейник раздраженного Карацюпу. Пес никак не мог успокоиться. Вытягивал шею в сторону метавшихся над площадью птеродактилей и яростно рычал. Собаку и крылатого ящера должны были разделять миллионы лет эволюции. Животным разных эпох, которым довелось встретиться в одной временной точке, не дано было понять друг друга.