Кондотьер Богданов - Анатолий Дроздов

– Доброе утро, кондотьер! – сказал капитан.

– Доброе! – улыбнулся Богданов.

– Жеребца твоего узнал, – сказал Конрад, – в Сборске нет другого такой масти.

Наемник выглядел встревоженным.

– Все хорошо, Конрад! – сказал Богданов. – Я здоров, а в кустах никто не прячется. Можно купаться!

– Как Анна? – спросил капитан.

– Здорова!

Конрад смотрел недоверчиво.

– Можешь навестить! – засмеялся Богданов. – От раны следа не осталось. Разговаривает, сидит, ходит.

– Ты ее исцелил! – сказал Конрад. – Я еще в первый день заметил. Бабы несли детей, а ты исцелял. Не знаю, чьей силой ты лечишь – Божьей или дьявольской, но я рад!

Богданов хмыкнул.

– Не сильно сердишься, кондотьер? – спросил Конрад. – За Анну?

– Если б она умерла, – сказал Богданов, – я б устроил вам разбор полетов и приговор трибунала с немедленным приведением в исполнение. Вас потом бы собирали по частям! Но раз Анна жива…

Конрад не понял про трибунал и приведение в исполнение, но переспрашивать не стал. Не стоило кликать лихо.

– Их Жидята привел, – сказал Конрад, – потому подобрались незаметно.

– Об этом Данилу попытаю! – пообещал лейтенант. – Его кметы были в дозоре. Откуда про Жидяту ведомо?

– Поймали троих, они сказали. Сам Жидята убег… А этих повесили.

– Зачем?

– На что они? Орден не выкупит, а парни злы… Мы потеряли троих, у Данилы кмета срубили. Хоронили вчера. Я не звал тебя, кондотьер, сам понимаешь…

Богданов кивнул.

– Вот еще, – сказал Конрад нерешительно. – Есть раненые, пятеро. Не посмотришь?

Лейтенант кивнул и вскочил в седло. Конрад ехал рядом. Из пятерых раненых двое оказались тяжелыми. Богданов клал руки на лбы наемников, чувствуя, как истекает из них тепло. Из казармы он вышел уставшим, у порога повалился на землю. Конрад топтался рядом. Когда слабость ушла, лейтенант встал.

– Я удвоил охрану, – сказал Конрад. – Возле птицы теперь четверо. Солдаты патрулируют посад. Тебя вот сразу заметили. Больше такого не повторится!

Богданов кивнул и взобрался на мышастого. К себе он вернулся озабоченным. Аня встретила его у порога. Она встала и, пока его не было, переоделась. На ней была новая вышитая сорочка и красная понева, из-под подола выглядывали желтые носки сапог. Лицо штурмана сияло, из больших серых глаз изливалась радость, она удивительно похорошела. Богданов не поверил глазам.

– Какая ты красивая! – сказал изумленно.

– Ульяна приходила! – пояснила Анна. – Все ахала! Помыла меня, приодела.

– Я не о том! – возразил Богданов. – Прямо светишься!

Она засмеялась.

– Ты где был?

– Купался. Навестил раненых швейцарцев. Есть тяжелые.

Она попыталась принять скорбный вид, но не смогла. Радость распирала ее изнутри.

– Кто еще приходил? – спросил Богданов.

– Княжна – справиться о здоровье. Тебя спрашивала. Я ей рассказала.

– Что? – насторожился Богданов.

– Выхожу за тебя замуж!

– Аня! – нахмурился Богданов. – Среди слов, которые говорил, не было о замужестве.

– Как?! – растерялась она. – Разве это не одно и то же?

– Не одно. – Богданов прошел к скамье и сел. – Я ни от чего не отказываюсь – ни от слов, ни от обещаний, но о замужестве речь не шла. И вообще… Если помнишь, идет война, конца ей не видно. Какая женитьба? Это раз. Во-вторых, прежде чем назначить меня в женихи, следовало спросить. Хотя бы из вежливости.

Глаза ее померкли. Утратив радостный свет, лицо ее подурнело, стало некрасивым. Губы начали дрожать.

– Пойду! – сказал Богданов и встал.

– Андрей! – окликнула она. – Товарищ лейтенант!

Он обернулся.

– Я… – сказала она, – я… Как только увидела тебя… Я не могла надеяться, я запретила себе… Все девчонки влюблены в лейтенанта Богданова, среди них столько красивых! А я кто? Как назначили в экипаж, даже не замечал, а потом и вовсе сказал, что выгонишь. Я плакала… Мечтала погибнуть с тобой, чтоб похоронили в одной могиле. Если б ты женился на другой, даже княжне, я бы снесла. Погоревала бы, но снесла. Все равно никакой надежды! Но ты сказал, и я поверила… Сердце открыла… В дивизии девушка застрелилась от несчастной любви – летчик ухаживал, но женился на другой. У нас провели комсомольское собрание, осуждали ее поступок. Я тоже осуждала… Теперь ее понимаю. Ты спас меня, отдал свое тепло, я это ощутила. Но если говорил, чтоб после бросить, то лучше бы не спасал! Лучше б я умерла! У меня внутри сплошная рана, видеть тебя не могу! Я застрелюсь! У меня в «ТТ» два патрона осталось!

– Аня! Анечка! – Богданов шагнул к ней. – Ты что?

– Он где-то здесь лежал, – бормотала она, оглядываясь, – я видела…

Он обнял ее и прижал к груди. Она затихла.

– Аня! – сказал Богданов. – Я тебя очень прошу!

Она молчала.

– Если ты застрелишься, то и я следом!

– Вот еще! – сказала она, отстраняясь. – Тебе-то зачем? Другую найдешь!

– Другую не хочу!

Она смотрела недоверчиво.

– Вот тебе крест!

Она растерянно улыбнулась и вдруг покачнулась.

Он подхватил ее и отнес на кровать. Уложил на покрывало и прилег рядом. Она не прислонилась. Лежала и смотрела в потолок.

– Прости меня! – сказал Богданов.

– У меня сердце оборвалось! – пожаловалась она.

– Язык у меня с головой не дружит. Дала бы в ухо!

– Я не могу тебя бить! – сказала она. – Я тебя люблю!

Он вздохнул.

– Знаю: ты меня не любишь! – сказала Аня. – Просто не хочешь, чтоб я застрелилась. Ты добрый! На руках меня раненую носил, причесывал, от смерти спасал…

– Я не добрый! – сказал он. – Я сволочь!

– Почему? – удивилась она.

– Это не просто объяснить.

– А ты попытайся!

– Если скажу: давно на тебя смотрю, поверишь?

– Ни за что!

– В том-то и дело! – сказал он и замолчал.

Она заерзала на перине и села.

– Андрей! – спросила тихо. – Ты и вправду… давно?

– Не сказать, чтоб очень. Помнишь, мы вывозили Тихонова, а ты стояла на крыле? Когда прилетели, я снял тебя и в этот миг почувствовал…

– С той поры! – ахнула она.

– Ну… Не сказать, чтоб влюбился, но ощутил. Дальше – больше.

– И молчал?

– Сама знаешь.

– Почему?

– Потому что…

– Расскажи! – попросила она.

– Совестно!

– Сам начал…

Он вздохнул:

– Что тут рассказывать? Я же первый парень в полку! Самые красивые женщины – мои! Восхищенные взгляды девушек – мне! Ты не восхищалась, ты меня осуждала – за Клаву и другое… Меня это задевало. Думал: «Кто она такая?! Подумаешь, малявка смешная! Кто она и кто я?» Стали летать в одном экипаже, и я понял, как ошибся. Оказалось: ты отважная, надежный товарищ. Как ты на крыло встала! Даже бровью не повела! А ведь могла сорваться – и все! Но ребят ранили, им нужна была кабина, и ты вызвалась… Мне хотелось подружиться с тобой, но я боялся. Как было подойти, если осуждаешь? Прогнала бы, а полк смеялся. Первого парня малявка отвергла, позор и стыд! Меня к тебе влекло, а я не мог решиться. Поэтому злился, искал в тебе недостатки и находил. Не упускал случая, чтоб уязвить, искал случай выгнать из экипажа. Когда сказали про Гайворонского, я обрадовался. Наконец-то! Наорал на тебя, до слез довел, а в глубине души радовался. Чтоб ты окончательно поняла, какая я сволочь, признаюсь: даже пожалел, что осколок попал тебе в ногу, а не выше…