Один шаг - Георгий Васильевич Метельский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, что же мне удалось узнать об Александре Ивановиче Рубце?
Это был человек, который всю жизнь делал добро другим и умел искренне радоваться чужому счастью, а эта черта характера не такая уж распространенная среди людей.
Отец его был важным военным чиновником и простым человеком и в ту пору занимал пост начальника военного поселения в Чугуеве. Мать, Анна Петровна, до замужества носила фамилию Немирович-Данченко. Это тот самый род, из которого впоследствии вышел великий режиссер и реформатор русского театра.
Чугуев в те годы напоминал скучную казарму, был распланирован «под Петербург», в шахматном порядке, и славился богомазами, сапожниками и кузнецами. Здесь же, в Чугуеве, в семье билетного солдата военного поселения в 1844 году родился Илья Ефимович Репин.
Большой дом полковника Рубца стоял на обсаженном вербами старом шляху, по которому, скрипя, двигались чумацкие обозы с солью и таранью, мчались почтовые тройки и маршировали солдаты на Крымскую кампанию 1853–1856 годов. По этому же шляху неторопливо брели слепцы с поводырями, гремели веригами юродивые и блаженные, а веселые сказочники искали пристанища на каком-либо гостеприимном дворе.
Таким двором был двор полковника Рубца, населенный многочисленной дворней — сорок человек, — выписанной из Стародубского уезда. Дворня работала, поддерживала порядок на усадьбе и доглядывала за восьмью господскими детьми, из которых будущий музыкант был пятым.
Не было того дня, чтобы в доме не становились на постой незнакомые люди. Маленький Рубец охотно убегал в застольную, где босоногие странники в рубищах рассказывали об Иерусалиме, Соловках или Валааме, сказочники сочиняли истории, одну страшнее другой, а слепые кобзари перебирали струны худыми руками.
«Из детства я любил простой народ, — признавался Рубец в своих автобиографических заметках, — любил слушать всевозможные поверья, остроумные шутки и веселый хохот в девичьих, суеверные рассказы о ведьмах и привидениях и наслаждаться пением песен то протяжных и грустных, то веселых и шуточных».
Медь военных оркестров, торжественные молебны в полку, «думы», услышанные от мудрых лирников, пение дворовых девок в саду, песни няни Варвары над кроватью, когда он несколько месяцев болел ногами, да так, что доктора боялись за его жизнь, — все это действовало ошеломляюще и падало на благодарную почву в душе маленького непоседы.
Потом отец выписал из Вены экспансивного Франца Черни, который начал учить Рубца музыке. Этот молодой чех был в таком восторге от своего ученика, что тот, нарушив традицию дворянских семей, поступил не в кадетский корпус, а в петербургскую консерваторию, как только она открылась в 1862 году.
Около двухсот счастливцев собрались в зале, чтобы послушать вступительную речь директора консерватории Антона Рубинштейна. Рядом с Рубцом сидел принятый сразу на второй курс старший столоначальник департамента министерства юстиции Петр Ильич Чайковский.
Они подружились, были на «ты», играли в одном ученическом оркестре — Чайковский на флейте, а Рубец на барабане, а потом, уже после окончания консерватории, бурно, до хрипоты спорили о музыке. Споры не приносили особой пользы, потому что и тот и другой одинаково понимали высокое назначение искусства и расходились лишь в частностях.
Никаких свидетельств современников об их дружбе не сохранилось. Но есть в Клину, в мемориальном доме-музее Чайковского одна маленькая писулька, которая, по-моему, очень ярко и справедливо говорит об отношениях между Рубцом и Чайковским. Вот она.
«Сердечный, добрый Петр Ильич! В этом году малороссы хотят чествовать Тараса Шевченко… Я прошу тебя написать фантазию на малороссийские темы для оркестра. Чем премного и обяжешь нас, хохлов.
Целую в твои коралловые уста, всегда искренне уважающий и любящий тебя А. Рубец.
18 октября 1893 года».
На эту записку Чайковский не успел ответить, — она была отправлена за семь дней до трагической смерти Петра Ильича.
Рубец подарил Чайковскому несколько музыкальных тем для его фортепьянных сочинений и опер, точно так же, как, не задумываясь, отдал Римскому-Корсакову и Мусоргскому немало из тех песен, которые с великим трудом собирал по всей России. Дуэт из первого действия «Сорочинской ярмарки» написан Мусоргским на мотив украинской народной песни, найденной Рубцом в Черниговской губернии. Хор парубков «Святая неделя — зеленые святки» из оперы Римского-Корсакова «Ночь перед Рождеством» композитор взял из знаменитого сборника Рубца «216 народных украинских напевов».
Он был неудержимо щедр и не жалел ни своих сил, ни своей славы, ни своих денег. На его деньги выучились и стали знаменитыми певцами и музыкантами десятки людей, которых он находил в глухой провинции. Он им писал рекомендательные письма, покупал билет на поезд, совал в руку конверт с деньгами и отправлял в консерваторию.
Рубец работал всю жизнь, упорно и каждодневно, как ломовая лошадь. Он тянул несколько повозок сразу: в консерватории, где провел в общей сложности тридцать три года, в разных институтах, бесплатной музыкальной школе и хоровых классах. Хоровые классы он организовал сам для детей петербургской бедноты. В год там полагалось платить по три рубля, но у многих не было и этого, и Рубец вносил плату из собственного кармана.
Кроме того, он выступал с концертами, одно время пел в Итальянской опере, дирижировал хором, устраивал вечера в пользу голодающих крестьян и вел дневник. Дневник был начат осенью 1862 г. и окончен весной 1895-го. Он исписывал одну за другой толстые общие тетради в клеенчатых переплетах. Почерк у него был округлый и разборчивый.
Тетрадей в конце концов скопилось сорок три, и все эти сорок три он отдал Стасову в Публичную библиотеку на хранение. Вскоре они пропали.
Почему и как это произошло, выяснить не удалось до сих пор, хотя утрата записок Рубца явилась большой потерей для нашей историко-музыкальной литературы. Возможность сказать это столь категорично представилась после того, как первая из тетрадей, случайно сохранившаяся в копии, была все же опубликована в 1912 году в газете «Новое время». Ее напечатал бесталанный композитор и желчный музыкальный критик М. М. Иванов, но за то, что он сделал это для Рубца, ему можно простить многое. Без него мы наверно не узнали бы о том огромном литературном наследстве, которое оставил Рубец.
Я внимательно перечитал его статьи в газете и гораздо полнее, чем раньше, представил себе могучую фигуру Антона Рубинштейна, увидел молодого Чайковского, узнал много нового о Балакиреве, Серове, Бородине, Лядове, Лароше, о музыкальных светилах того времени и первых шагах Петербургской консерватории.
К слову, многими забытыми ныне именами из мира песни, скрипки и фортепьяно пестрит и «Биографический лексикон», составленный Рубцом и отпечатанный в Лейпциге в 1879 году, а потом дважды переиздававшийся
