Время нас подождёт - Ульяна Орлова

Первое, что я услышал, было пение на разные голоса, второе — шёпот бабушек, которые, судя по всему, находились рядом со мной. Пел весь храм — громко, слаженно, красиво, и чаще других почему-то слышалось слово «Радуйся!». Когда я, отдышавшись и немного придя в себя, стал вслушиваться и смог даже немного разобрать слова, то понял, что они относились к Богородице — Той Матери, которая так ласково глядела на меня с икон. А бабушкины вздохи относились, конечно же, ко мне: как же я, такой встрепанный и уставший, здесь оказался.

— Играются, балуются, сами не понимают, чего делают, — вздыхала одна, но не сердито, а как-то жалостливо.

— Ладно тебе мальчонку-то осуждать, может случилось что у него… — говорила ей другая. — Всё, тише, сейчас Евангелие будут читать.

Я открыл глаза, вытер хорошенько нос, подышал им, проверяя, не капает ли кровь, — и, убедившись, что уже нет — сложил платок и огляделся.

Свет в храме был выключен, но, чуть подрагивая от тёплого воздуха, яркими огоньками горели на подсвечниках длинные и короткие свечи, освещая большие иконы в резных деревянных рамах, множество народу окружавшего батюшку, который, повернувшись лицом к алтарю, читал большую книгу в золотом переплёте, очень похожую на ту, что мы нашли с Колькой. Евангелие, интересно, что это слово означает? Из окон сочился уличный свет. Стояла тишина — хор замолчал, и в храме теперь звучал только один батюшкин голос.

Я сидел, как оказалось, сбоку, на лавочке возле большой иконы, напротив которой стоял маленький невысокий подсвечник — на нём горело три свечки. На иконе, в тени большого зеленого дерева, присев на краешек фонтана, Человек в красно-синих одеждах разговаривал с ребятами. Над головой у Него был изображен золотой венец. Один малыш сидел у Него на коленях, положив свою крохотную ладошку к Нему на грудь, другой стоял рядом, вероятно о чём-то спрашивая, потому что взоры Человека и мальчика были обращены друг к другу. Девочка с длинными черными волосами пришла с мамой — та, обнимая её одной рукой, смотрела на этого Человека. Четвертый ребенок, совсем младенец — сидел у другой матери на спине, протягивая к Нему ручонку… На траве о чём-то шептались мама и сын, справа от них расположился мальчишка с длинной пальмовой веткой. Позади всех стоял человек, опираясь на длинную палку — я решил, что это был пастух, потому как рядом с ним было много овец, некоторые из них пили воду из фонтана. За листьями дерева открывалось синее небо в белой дымке облаков. Человек смотрел на детей, чуть улыбнувшись, и видно было, что Он рад встрече. Я тоже робко улыбнулся, разглядывая эту икону. Она была похожа на картину с той странички детской Библии, где Христос общался с детьми.

Между тем батюшка закончил читать, хор снова запел. Пел он часто «Господи помилуй», а люди крестились и кланялись. Бабушки мои снова присели рядом со мной.

— Ну как, милок, отошёл маленько? — спросила одна из них, в голубеньком платочке, со строгими бровями и внимательном взглядом карих глаз.

Я кивнул, шепнул «Спасибо» и поднялся. Мне хотелось походить по храму, посмотреть всё вокруг, но люди стояли и молились, поэтому я решил, что это нехорошо. Постоял, вслушиваясь в непривычные слуху мелодичные слова. Над алтарём поднимался деревянный резной иконостас — с золотыми красками на больших иконах. Над входом в алтарь висел… маленький белый голубь, внутри которого крохотным огоньком мерцала лампадка.

Мирно. Тепло. Храм дышал другим воздухом: далеким от суеты, спокойным и неземным. Казалось, что время здесь замерло или течёт очень медленно, подчиняясь Кому-то неведомому, но большому и сильному, Тому, Кто над временем. Он был здесь, невидимо, но совсем рядом, и я чувствовал себя совсем крохотным рядом с Ним, но очень нужным.

Так я стоял, прислушиваясь и вдыхая неведомый мне воздух, а когда устал — снова сел на лавочку возле той иконы. Сейчас я никуда не торопился… да и сил не было, честно говоря, куда-то идти.

Я сидел и думал… Думал и не верил, что я на свободе, что мне удалось уйти от погони. Чудом каким-то удалось. Чувство защищенности окутало меня, такое, словно меня вытащили тонущим из воды, а теперь я отдыхал на солнышке. Я боялся дышать, боялся спугнуть это чувство, поглядывая на икону благодарно и виновато.

Маленький мальчик, ведя за руку высокую женщину в черном аккуратненьком платьице с погончиками, подошел к подсвечнику и затеплил тонкую длинную свечку. Мама помогла ему перекреститься, подняла к иконе… И долго стояла возле неё сама, думая о чём-то своём… или разговаривая с Тем Человеком. А я смотрел на забавного мальчугана — он вертелся на месте, не зная, чем бы заняться, — и, поймав его взгляд, улыбнулся ему. Он подошёл к лавочке, присел рядом и стал болтать ногами. Потом вынул из кармана небольшой красный автомобильчик, показал его мне. Я покрутил его в пальцах и показал, как можно аккуратно катать по лавочке…

И вот служба кончилась, потому как пение стихло, и все стали по очереди подходить к иконе, которая лежала в центре, и прикладываться к ней. Мама взяла мальчика на руки и тоже подошла к ней. Последними подошли мои бабушки. Люди потихоньку расходились по домам.

Тогда я встал, походил по храму и, не зная, что делать, подошёл к лавке, где продавались свечи и иконы. Там работала женщина в черном платочке, в прямоугольных очках — она что-то писала в обычной школьной тетради. Увидев, что я стою возле лавки, наблюдая за ней, она подняла голову и поинтересовалась:

— Чего тебе, мальчик?

— А где тут ставят свечи за тех, кто умер? — спросил я. Просто так спросил, испугавшись, что она меня сейчас прогонит.

— Вон там, видишь квадратный подсвечник, рядом с Распятием. Там и ставят. Тебе что, свечку нужно?

Я кивнул, а потом замотал головой:

— У меня нет денег!

Она посмотрела на меня как-то непонятно, потом достала свечку, протянула мне:

— Бери… Ничего не надо.

— Спасибо! — прошептал я.

— Во славу Божию, — ответила она и наклонилась к своей тетради.

Я подошёл к невысокому, но широкому подсвечнику, на котором ещё горело несколько маленьких свечей, размышляя над её словами. «Во славу Божию…» Таких слов я ещё не слышал. Это значит, что она так сделала во славу Бога… Для Бога, то есть. Или, чтобы я славил Бога? Интересно, спросить бы у кого….

Потом я увидел над подсвечником молитву, которая называлась молитвой за усопших. Так это та, про которую говорил мне Юрка, тогда, на кладбище! Я медленно стал читать шёпотом слова… Потом ещё долго стоял возле подсвечника, вспоминая своих родителей, глядя то на дрожащие огоньки свечек, то на большой крест, который стоял рядом с подсвечником.

На кресте висел Человек. Тот же, который был там, на иконе с детишками. Только теперь Он уже не улыбался, а закрыл глаза, а на Его лице было страдание. Руки и ноги Его были прибиты к кресту гвоздями, а из ребра выступили капли крови… Он чуть наклонил голову, и мне казалось, что Он хочет мне что-то сказать и вот-вот откроет глаза, но Он молчал. Рядом с ним была Женщина, которая плакала, другой человек смотрел на Него. Плакала Его Мать.

Мне захотелось подойти к Ней и утешить Её, но я вдруг почувствовал, как сжалось в непреодолимой вине моё сердце. Это ведь я Её обижал, когда обижал Наташку… И когда Перец пинал Володьку, я не заступился… Я чувствовал, что я за Него не заступился, за Её Сына, который висел сейчас на кресте! Стоял и смотрел, как Его бьют, а потом ещё пытался это забыть!

Я поморгал, смахивая прозрачные капли, которые заслонили от меня Распятие. Как же мне хотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы Он снова улыбался и был рядом со мной, как с теми ребятами на иконе! Как мне хотелось взять Его руки и прижать их к себе, к своему сердцу, которое сейчас билось быстро-быстро и могло, наверное, согреть Его раны, чтобы они не болели больше…

Я опустился на колени и прижался лбом к Его ногам, дотронулся до них пальцами… Слёзы сами капали из глаз крупными каплями, а я сердито вытирал их рукой и шептал: «Прости…»

Не знаю, сколько прошло времени, наверное много, потому что кто-то осторожно дотронулся до моего плеча. Я поднял голову и увидел рядом с собой батюшку — в черном подряснике, поверх которого был одет черный фартучек с серебристой каймой и такими же серебристыми пуговичками. Встал, вытер слёзы, посмотрел на него. Он был совсем не старый, может постарше Юры, покрупнее, чем он. С небольшой бородой, тёмными волосами, густыми строгими бровями. А вот глаза его, голубые, были добрыми и немного уставшими. Они спрашивали: «Тебе чем-нибудь помочь», и он сам также спросил меня:

— Тебе чем-нибудь помочь? — голос у него оказался невысоким, бархатистым.

— Да!.. — вырвалось у меня помимо моей воли. — То есть, нет… — Я совсем растерялся и сказал шёпотом смущенно и виновато. — Я не знаю, что делать…

— Пойдём, присядем на лавочку? — предложил батюшка.

Я замотал головой.

— Нет… понимаете… Я хочу помириться с Богом, а не знаю, как. Тут такое дело…