Сирены - Эрик Ластбадер

— Если ты слишком самоуверен и заносчив, — сказал он, — то тебе не миновать хорошей взбучки. Однако усвоение этого правила дорого обошлось тем ребятам.

Так цепочка мирных дней и ночей оказалась порванной, и подлинное сказочное существование, на протяжении которого Дайна удачно пряталась от суровой действительности мира улиц, подходило к концу. Некоторое время ей удавалось, отсидевшись за дубовой дверью, избежать встречи с хитрым и злобным волком. Но когда холодный осенний ветер оборвал с веток последние желтые и бурые листья, предвещая скорый приход зимы, она опять услышала злобный вой, настойчивое царапанье когтей у порога и, наконец, треск досок, поддающихся под его могучим напором.

Впрочем, в тот день, предварительно громко постучавшись в дверь, в офис Бэба вошел не лесной хищник, а всего лишь сержант Мартинес. Он являлся обладателем абсолютно квадратной фигуры, однако никто не смог бы спутать его мышцы со складками жира. У него практически не было шеи, и от этого казалось, будто он постоянно задыхается в полицейской форме. Лицо его представляло собой набор широких граней. Широкий нос и круглые щеки были испещрены множеством веснушек. Голубые глаза имели до того бледный оттенок, что казались выцветшими под палящими лучами жаркого солнца его родного Пуэрто-Рико.

С грохотом захлопнув за собой дверь, Мартинес сделал несколько шагов в направлении Бэба.

— Ты пойдешь со мной в участок прямо сейчас. Бэб, оторвавшись от бумаг, спокойно взглянул на полицейского.

— Привет, — мягко сказал он. — Что ты здесь делаешь? Твой срок в этом месяце еще не подошел.

— Прикуси язык, chico. Начиная с сегодняшнего дня все будет иначе. — Он принял угрожающую позу, выпятив вперед большую кожаную кобуру. — Из-за этой проклятой перестрелки в участке поднялась страшная вонь.

— Утихомирься, — сказал Бэб, кладя ладонь на стол. На стене слева от него по-прежнему темнело пятно засохшей крови Марти.

— Утихомирься? Черта с два! — Мартинес воинственно выставил подбородок. Скорей всего он научился этому жесту, насмотревшись старые гангстерские фильмы. По крайней мере, такое было мнение Бэба. Мартинес считал, что это придает ему грозный вид. — Капитан поговаривает о том, что сам займется этим делом. — Он наклонился вперед, нависая над столом. — Ты знаешь, что тогда будет? Madre de Dios!

— Ну да, — ответил Бэб. — Наступит конец твоему скромному рэкету здесь.

Кровь прихлынула к щекам Мартинеса, и складки на его лице исчезли.

— Мой скромный рэкет, — возразил он, тщательно подбирая слова, — единственное, что дает возможность процветать твоему грязному бизнесу.

— Я знаю, — Бэб говорил тем же самым тоном, каким обращался к двум грабителям, прежде чем обрушиться на них.

— Потому что ты нуждаешься в напоминаниях, ни..., — он осекся, однако Бэб помог ему закончить фразу, произнеся слово, которое полицейский собирался сказать:

«Нигер».

— Ты подцепил себе эту белую, — хрипло произнес Мартинес, указывая пальцем на Дайну. До этого момента он вел себя так, точно ее в комнате и в помине не было. — И бог знает что воображаешь о себе. — Он покачал головой. — Но ты — всего лишь кусочек дерьма, который мне приходится отскребывать от каблука время от времени. Запомни это, — он выпрямился. — Да, усвой еще вот что. Теперь ты будешь мне платить дважды в месяц. — Сегодня — День Страшного Суда, hi jo malo, день внесения платы.

Бэб долго не отвечал и сидел неподвижно, точно погрузившись в глубокую задумчивость. Дайна видела, как сильно вздымается грудь Мартинеса при каждом вздохе. Крупные капли пота катились по его вискам.

— Знаешь, в чем твоя беда, Мартинес? — сказал наконец Бэб. — Ты так давно привык считать себя одним из белых, что уже начинаешь перенимать их замашки.

— Ты видишь эти глаза, hi jo malo? — Мартинес показал пальцем. — Они голубые, верно? Голубые. А волосы? Никаких завитушек. Я не нигер.

— Нет, — тихо согласился Бэб, — ты хуже, чем нигер. Ведь именно это говорят тебе в участке при каждом удобном случае твои белые коллеги? — Он бросил взгляд на одеревеневшее лицо собеседника. — О да, сейчас их заставили нанять несколько спиков вроде тебя, но ты же знаешь, кто остается хозяином. Да-да.

Глаза Мартинеса сузились; их взгляд еще больше потяжелел.

— Ты бы лучше попридержал язычок, нигер. Бэб пропустил его слова мимо ушей.

— Ты перенял у белых их жадность, Мартинес, и из-за нее запросто можешь увязнуть в дерьме по уши. Ты завидуешь другим легавым, у которых дела идут пошустрее, да? Увы, бэби, это не для тебя, вот в чем штука. Белым позволительно грешить, ибо за ними сила. А за тобой — ничего. Ты всего лишь грязный спик, и твое место в самом низу.

— El dinero, — яростно воскликнул Мартинес. Рука, которую он по-прежнему держал вытянутой перед собой, судорожно, точно по своей воле сжималась и разжималась. Волосы под фуражкой намокли и блестели от пота. — Ahora!

Бэб не спеша поднялся с места и покачал головой.

— Приходи, как обычно, в конце месяца, и тогда ты получишь причитающееся тебе. Я не вижу никаких оснований платить тебе больше, чем прежде.

— Посмотрим, как ты запоешь в участке.

— Да, да, да. Посмотрим, — Бэб кивнул. — Это будет действительно отличное зрелище. Легавый пуэрториканец — взяточник. — Он облизнулся, словно в предвкушении необычного лакомства. — Все повеселятся на славу. Ну а капитан, я полагаю, так и ждет чего-нибудь в этом роде, чтобы вышвырнуть тебя вон пинком под зад.

Мартинес сжал руки в кулаки. Лицо его потемнело, и он слегка покачнулся.

— Нет, детка, — грустно протянул Бэб. — Мы с тобой связаны одной веревочкой... я с одного конца, а ты — с другого. Ты хочешь, чтобы все оставалось по-прежнему, я прав?

Мартинес уже было открыл рот, собираясь ответить, но во время закусил губу и промолчал. С размаху обрушив тяжелый кулак на крышку письменного стола, он развернулся и вышел из комнаты.

Глубоко вздохнув, Бэб откинулся на спинку кресла и скрестил пальцы рук на затылке. Затем, повернувшись к Дайне, он пожал могучими плечами.

— Это не его вина. Белые обращаются с ним, как с помойным ведром. Никогда не позволяй никому вести себя так по отношению к себе, мама. — Повернувшись, он выглянул из зарешеченного окна, за которым виднелись покрытые черными пятнами копоти фасады домов на 42 стрит. — Черт побери, они отобрали последнее, что у него оставалось: его гордость.

Незадолго до полудня одна из осветительных мачт рухнула едва не убив трех человек. В результате съемки были прерваны до конца дня.

Дайна и Ясмин ушли, вняв словам взбешенного происшествием Мариона: он затратил пять часов, чтобы создать нужное освещение. «Убирайтесь отсюда, все до единого!» — заорал он, впрочем совершенно беззлобно. Он намеревался устроить инженерам-осветителям торжественную порку и хотел, чтобы при этом кто-либо присутствовал. Вся съемочная группа работала, не щадя себя, воплощая в жизнь его идеи, и он, в свою очередь, уже успел искренне привязаться к каждому из его членов.

Густой и влажный воздух на улице в этот день был особенно удушлив из-за смога, и Дайне захотелось очутиться на берегу моря. К тому же город, несмотря на свои гигантские размеры, вызывал у нее приступы клаустрофобии.

Однако небо над пляжем в Малибу было совершенно чистым, и Дайна подумала, что именно к такой погоде она и привыкла, с тех пор, как перебралась в Лос-Анджелес. Когда здесь было пасмурно, солнце вовсю светило над Беверли Хиллз и наоборот. Она припарковала свой «Мерседес» к обочине, и оставшись в одном белье девушки направились вплавь к яхте Рубенса.

— Я завидую тебе, — заметила Ясмин, вытирая волосы полотенцем. Палуба слегка покачивалась у них под ногами. — Честное слово. — Она широко раскинула руки, покрытые оливковым загаром. — Именно столько всего, да еще и Рубенса в придачу. Надеюсь, ты действительно получаешь удовольствие от этого, пока есть возможность. — Ее огромные темные глаза казались почти черными. Большие груди, полуприкрытые полоской телесного цвета, сильно выступали вперед. Глядя на нее, Дайна подумала об университетском общежитии в Карнеги-Меллон и о Люси: ореол рыжих волос, грудь совершенной формы и полную интима атмосферу в комнате, где кроме них двоих никого не было. «Прекрати!» — приказала Дайна себе и отвернулась. Ее щеки горели от смущения, которое она не в силах была объяснить или даже просто понять.

— Послушай меня, — продолжала Ясмин. — Мне следовало бы помнить, что любая слава мимолетна. — Она рассмеялась, и ее смех прозвучал звонче, чем, возможно, ей самой того хотелось.

Дайна, увлеченная собственными раздумьями, ничего не ответила и молча растирала себя полотенцем. Здесь в море ветер дул гораздо сильней, чем на берегу. Наблюдая за солнечными бликами, играющими на верхушках волн, она жалела, что не может с такой же легкостью скользить по водной глади. Вдруг ощутив на плече прикосновение теплой ладони, она вздрогнула от неожиданности. Электрическое возбуждение прошло вдоль ее позвоночника и угасло.