Анна Иоанновна - Игорь Курукин

По челобитным:

По 1 -ой — о даче жалованья генералу Чернышёву — изволила к себе же взять, а справка оставлена; по 2-ой — о пожаловании генерал-майора князя Шаховского, из меншиковских, Домашневой мызой — отставить.

Да по 4-м челобитным: 1) генеральского сына Григория Чернышёва об определении в службу; 2) Богдана Родионова о награждении рангом; 3) камор-лакея Якова Масальского о награждении лавками; 4) Василия Татищева о пожаловании деревнями — изволила указать отложить»{302}.

Резолюции на докладах могли быть предельно краткими: «Опробуэца», «Отставить», «Выдать», «Быть», «Учинить по сему», — но их начертание должно было предваряться прочтением документа или хотя бы некоторым пониманием сути предложения, каковое надлежало утвердить «собственной её императорского величества рукой». Какие-то решения можно было принять на основе житейского здравого смысла: не очень справедливо, если жёны покойных отставников будут получать такое же жалованье, как супруги павших в бою или умерших на действительной службе. Но относительно простой вопрос о чине обер-кригскомиссара Унковского оказался увязан со штатом «артиллерского парка»; едва ли Анна была в нём компетентна, и скорее всего, решение было подсказано более сведущими министрами.

Просьбы о «деревнях» или прочих «награждениях» трудностей понимания не вызывали, но зато требовали знакомства с просителем или по крайней мере осведомлённости о его заслугах; к тому же нужно было учитывать уже сделанные пожалования и реакцию столь же достойных, но по каким-то причинам обойдённых претендентов. Награды и «произвождения» являлись важнейшим рычагом власти, и окончательное решение этих вопросов нельзя было передать даже доверенным министрам — это означало бы фактическое ограничение «самодержавства». Да и высочайшие милости надлежало дозировать — иначе все начнут просить.

Поэтому какие-то прошения Анна указывает «отложить», другие берёт «к себе», хотя, например, справка о службе и, соответственно, выплате жалованья Чернышёву уже подготовлена и решение в принципе можно принять сразу. Но Анна решила подумать — и не зря. Через три дня она известила министров: в 1726–1729 годах, будучи губернатором в Риге, Чернышёв «сверх ассигнации перебрал» — и повелела подсчитать, «сколько с зачётом перебранного имеет быть в даче».

Заслуженного бригадира Леонтия Соймонова после девятилетней службы в новоприсоединённых прикаспийских провинциях она отпустила на год, но отказала в просимой «деревне»{303}. А награждать генерал-адъютанта Шаховского, по её мнению, ещё не время — и вопрос был «отставлен». Но это не знак немилости — на него у Анны имелись иные виды: 15 декабря князь был назначен на завидный пост подполковника ново-учреждённого полка Конной гвардии с личным подчинением государыне-полковнице. Шаховской пришёлся к месту — и награждение последовало: в июле 1732 года он получил немалые «деревни» (1023 души) из конфискованных владений фельдмаршала В.В. Долгорукова, а в сентябре — отписанный в казну петербургский двор секретаря Романа Хрисанфова{304}.

Императрица могла и проявлять инициативу. Так, на заседании 6 декабря 1731 года она предложила министрам сочинить указы, которые не были кабинетскими «заготовками»:

«…Да сверх того изволила её императорское величество указать написать в Сенат указы:

1) по прошению действительного тайного советника графа Ивана Головкина об увольнении его лейб-гвардии из Конного полку, а вместо того о присутствовании в Сенате; 2) по доношению Соляной конторы о посылке указов в коллегии и губернии, чтобы по промемориям и указам из той конторы исполняли без продолжения; 3) в Военную коллегию — о непереводе из полку в полк по прошениям офицеров; о посылке по прошению греческих патриархов денег, а именно в Иерусалим ко гробу Господню 2000 рублёв да к иерусалимскому и антиохийскому патриархам по 1000 рублёв.

Чтена краткая выписка о князь Алексее Долгоруком с детьми в показанных на них от приставленного к ним капитана Шарыгина ссорах, из которых некоторые слова они подлинно говорили, а других по следствию не явилось; и её императорское величество изволила указать: оным Долгоруким сказать указ, чтоб они впредь от таких ссор и непристойных слов имели воздержание и жили смирно под опасением наижесточайшего содержания, а сибирскому губернатору велеть к ним офицеров определять самых добрых и верных людей»{305}.

Челобитные графа Головкина и восточных патриархов вполне могли попасть ей в руки не через Кабинет министров. А доходы, которыми ведала Соляная контора, являлись источником поступления собственных («комнатных») средств государыни, и её указы должны были исполняться незамедлительно. Понятно, что Анну интересовали сведения об опальных Долгоруковых — и её реакция последовала незамедлительно. На следующий день все требуемые указы были изготовлены и подписаны царицей.

В последний день декабря 1731 года государыня поспешила с заменой российского представителя при украинском гетмане: «…Её императорское величество изустно изволила указать: 1) генерала Семёна Нарышкина от министров при гетмане уволить, а вместо него отправить туда камергера князя Александра Черкасского, а на его место в Митаву послать действительного камергера князь Петра Голицына…» Как следует из журнала, в тот же день она изменила решение: Нарышкин остался на Украине, а князь Черкасский был назначен губернатором в Смоленск. Сумели ли члены Кабинета убедить императрицу или на то были иные причины, остаётся неизвестным.

Тогда же последовало высочайшее распоряжение: «…по извету лейб-гвардии Измайловского полку фурьера Александра Колычева о показанном — о непристойных словах в бытность его в Симбирску — деле исследовать генералу Ушакову, и для взятья показанного дела и принадлежащих к тому следствию людей послать нарочного офицера, а симбирского воеводу князь Василия Вяземского переменить из Сената, а что оной изветчик Колычев о том изветном деле, пришед ко двору её императорского величества, извещал необычайно, яко бы о неизвестном деле, и за то, по учинению указа, отослать его в полк…»{306} Донос Колычева, скорее всего, поступил по команде — через гвардейское начальство, потому Анна и дала распоряжение «следовать» его начальнику Тайной канцелярии. При этом пытавшийся выслужиться доносчик вызвал монаршее неодобрение, а потому и был отослан в полк — вероятно, без полагавшейся за уместное «доношение» награды.

Как видим, в начале царствования императрица явно старалась прилежно трудиться. С 3 ноября по 31 декабря 1731 года она встречалась с министрами 31 раз — практически каждый день: либо сама «изволила присутствие иметь» в Кабинете, как во время вершения дела фельдмаршала В.В. Долгорукова, либо министры «ходили вверх к её императорскому величеству (иногда, как 12 и 31 декабря 1731 года, дважды в день).