Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади - Борис Николаевич Тихомиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воспоминания С. Ф. Либровича были опубликованы в 1916 г. За восемь лет до того вышла в свет книга воспоминаний публициста Г. К. Градовского «Итоги», автор которой приводит схожие слова, сказанные ему Достоевским прямо в зале суда на процессе Веры Засулич, когда присяжные удалились для принятия решения, «настал томительный перерыв заседания» и публика обсуждала, каким может быть приговор: «Осудить нельзя, наказание неуместно, излишне; но как бы ей сказать: „Иди, но не поступай так в другой раз“.
— Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, — добавил Достоевский, — а чего доброго, ее теперь возведут в героини»[352].
Можно было бы предположить, что Либрович, работая над своими воспоминаниями, был знаком с мемуарами Градовского и, передавая слова Достоевского, ориентировался на них. Но тут и важно подчеркнуть, что слов об искуплении, искупленности греха Засулич в версии Градовского Достоевский не произносит. Это придает свидетельству Либровича особую достоверность, но — с поправкой на время, когда писателем были сказаны эти слова в «почти-клубе» М. О. Вольфа в Гостином дворе: не до, а после процесса над Верой Засулич.
Коробочка из-под табака фирмы «Лаферм»
Современное монументальное здание на Невском проспекте, № 46, было воздвигнуто для Петербургского отделения Московского купеческого банка в 1901–1902 гг. Специалисты отмечают, что это «самое раннее сооружение стиля модерн» на главной магистрали столицы (архитектор Л. Н. Бенуа).[353] А в XIX в. почти восемьдесят лет на этом месте стоял доходный дом генерал-лейтенанта Александра Сутгофа, мало отличающийся от окружающей застройки проспекта. В 1874 г. генерал-домовладелец скончался, но дом перешел к его наследникам и принадлежал семейству Сутгофов до 1890-х гг.
С этим зданием связан лишь один небольшой сюжет наших литературных прогулок, хотя есть основания утверждать, что в последние годы своей жизни Достоевский бывал здесь достаточно часто, можно сказать — регулярно.
Дело в том, что в конце 1870-х — начале 1880-х гг. в доме Сутгофа размещался табачный магазин фабричного товарищества «Лаферм».[354] Достоевский был заядлый курильщик. Он курил папиросы-пушки, самостоятельно набивая их с помощью специальной машинки, с которой очень ловко управлялся. Причем, как вспоминала жена писателя, он смешивал в только одному ему известной пропорции табаки двух фирм — «Саатчи и Мангуби Дивес и Лаферм»[355]. Магазин «Саатчи и Мангуби» (имена двух табачных фабрикантов)[356] также находился на Невском, но располагался в доме графини Строгановой (соврем. № 19), неподалеку от Полицейского моста. Фирма же «Лаферм» имела еще один магазин на Васильевском острове, в 8-й линии (неподалеку от собственной фабрики), но, зная адреса, где жил в 1870-е — начале 1880-х гг. Достоевский, можно смело утверждать, что он был постоянным покупателем именно магазина в доме Сутгофа.
Возможно, о такой малозначительной детали биографии писателя и не стоило бы так подробно сообщать. Однако есть одно обстоятельство, которое придает указанному факту дополнительную значимость.
В петербургском Литературно-мемориальном музее Достоевского в Кузнечном переулке несколько мемориальных экспонатов выставлены под стеклянными колпаками с подведенной к ним сигнализацией. Ясно, что это предметы музейной коллекции повышенной ценности. К ним относится, например, «циммермановская» шляпа Достоевского (заметим, к слову, также купленная на Невском проспекте[357]), которая встречает посетителей в прихожей мемориальной квартиры. А вот в гостиной, на овальном столике, застеленном малиновой скатертью, и также под стеклянным колпаком, вместе с полудюжиной пустых папиросных гильз помещена коробочка от табака фирмы «Лаферм». Небольшая, овальная, на четверть фунта, ценою в 80 коп.[358] Почему ей такая честь? Не просто потому, что это вещь принадлежала Достоевскому. На донце коробочки содержится какая-то карандашная надпись. Подойдем поближе, чтобы прочесть ее.
Нет, это не автограф великого писателя, не набросок к «Братьям Карамазовым». Запись сделана дрожащей рукой одиннадцатилетней дочери писателя — Лили (как ее называли в семье) Достоевской — в трагический вечер смерти отца. В своих воспоминаниях Любовь Федоровна посвятила обстоятельствам кончины отца отдельную главку, подробно описав его последние дни, смерть и похороны. «Это была истинно христианская кончина, какой желает всем своим верным православная Церковь, — безболезненная и непостыдная»[359], — спустя без малого сорок лет, засвидетельствовала дочь Достоевского. А первое письменное свидетельство о смерти отца она сделала буквально через несколько минут после того, как он испустил последний вздох, написав на донце табачной коробки: «28-го Января 1881-го г<ода> умир папа в 3 ч<етверти> 9-го».
Лиля Достоевская, дочь писателя. Фотография. 1878–1879
При кончине Достоевского присутствовал литератор Б. М. Маркевич, которого близкая знакомая Федора Михайловича графиня С. А. Толстая послала узнать о состоянии здоровья писателя. Вернувшись домой, Маркевич сразу же подробно описал обстоятельства смерти Достоевского и, проставив точное время: «среда, 11 часов вечера», отправил свой очерк для публикации в «Московские ведомости». За полночь, узнав о кончине Достоевского, в его квартиру на Кузнечном прибежал журналист, издатель «Нового времени» Алексей Суворин. Прямо на глазах Суворина в кабинете, на полу, на соломе, «четыре человека, стоя на коленях», обмывали тело умершего. В выразительном очерке «О покойном», опубликованном 1 февраля, в день погребения Достоевского, Суворин опишет эту картину.[360] Здесь же, в квартире, под впечатлением от увиденного он наскоро набросает записку художнику И. Н. Крамскому с сообщением о смерти писателя и с просьбой сделать портрет с усопшего.[361] Очерк Маркевича и записка Суворина рассматриваются биографами писателя как первые письменные свидетельства о его кончине. Однако в действительности самой первой и, несомненно, самой эмоционально пронзительной «письменной фиксацией» факта смерти гениального художника и великого человека является лапидарная запись на коробочке из-под табака фирмы «Лаферм», сделанная дрожащей рукой его дочери, с царапающей сердце орфографической ошибкой в страшном и непонятном для ребенка слове «умир»…[362]
