Душа так просится к тебе - Анастасия Туманова

— Софья Николаевна, добрый вечер.

— Доброй ночи, Владимир Дмитриевич, — ровно ответила она.

Ее лицо стало таким белым, что Владимир испугался.

— Зачем вы здесь?

— Вы же сами видите.

— У вас завтра премьера, вы рискуете посадить голос…

— Возможно.

— Поезжайте немедленно домой!

— Едва ли вы имеете право настаивать на этом.

Она стояла в двух шагах и смотрела на него не опуская глаз: зеленых, тревожных, полных слез глаз, которые четыре года снились ему по ночам. Владимир не знал, что сказать Софье. Он понимал: сейчас может произойти что-то важное, что перевернет их жизнь и все исправит, догадывался, что другого случая, наверное, уже не будет… и не мог произнести ни слова. Молчала и Софья. По ее бледному лицу медленно сползла капля талого снега с волос, она не глядя смахнула ее. Не сводя глаз с Черменского, тихо сказала:

— Федор, едем домой. Здесь в самом деле скоро снова будет полиция. Ты перепугал полгорода.

— А ежели не поеду? — спокойно, без всякой издевки спросил Федор. — С ним вот укатишь, матушка? И полюбовница его стриженая тебе не в помеху будет? Посмотри, вон она стоит… Красивая, мне даже спьяну видать, что хороша… Эй, вы, черти, что примолкли-то?! Ну-ка, сюда все! Да громче играйте-то, пристали, что ль? Скоро уж отдых вам будет, а пока…

Он, шатаясь, подошел вплотную к Софье, и та отвернулась от Владимира. Посмотрев на Мартемьянова, устало проговорила:

— Федор, ты простудишься насмерть. Сколько ты уже так сидишь?

Черменский только сейчас заметил, что поверх обычной полотняной рубахи, залитой вином и порванной от ворота почти до пупа, на Мартемьянове ничего не надето. Но тот лишь мотнул лохматой головой и качнулся к Софье так, что ее обожгло пахнущим перегаром и солеными огурцами дыханием, а черные сумасшедшие глаза оказались совсем близко.

— Ништо… Не барских кровей небось. Эй, вы там! Конокрады! Ну, спойте напоследок-то, и леший с вами, поеду я! Давайте! «Очи черные»!

Цыгане переглянулись. Взяли гитары наперевес, как один одарили Софью смущенными улыбками и выпихнули вперед сердитую, кутающуюся в шаль Стешку. Та огрызнулась на них по-своему, посмотрев на Софью, пожала плечами и гортанно, низко взяла:

— О-о-очи черныя-я-я…

Мартемьянов искоса взглянул на нее. Поймал цыганку за руку, осторожно привлек к себе и неожиданно подтянул ей хриплым, сорванным, но довольно верным басом:

Очи черные, очи страстные,Очи жгучие и прекрасные!Как люблю я вас, как боюсь я вас,Знать, увидел вас я в недобрый час!

Владимир смотрел на Софью. Рядом с ним стояла Ирэн, он чувствовал ее острый, внимательный взгляд, где-то на задворках сознания понимал, что ситуация сложилась отвратительная, — и все же не мог отвернуться от смуглого, тонкого, чуть побледневшего лица, от зеленых глаз, наблюдавших за пьяным Федором без отвращения, без гнева, с едва заметной грустью. А тот, в упор уставившись на нее шальными от водки глазами, машинально стирал кулаком со лба кровь и уже не пел, а просто хрипло говорил вслед за цыганкой под переборы гитар:

Часто снятся мне в полуночной тьмеОчи черные, непокорные,А проснулся я — ночь кругом темна,И здесь некому пожалеть меня…

Не видал бы вас, не страдал бы так,Я бы прожил жизнь улыбаючись,Вы сгубили меня, очи черные,Унесли навек мое счастие…

Наконец песня кончилась. Стешка улыбнулась, поклонилась Мартемьянову (тот серьезно ответил тем же) и, подойдя к Софье, шепотом сказала:

— Ты, матушка, забирай его поскорее, покуда буйствовать опять не ударился, сейчас самое время…

Она кивнула. И, подойдя к Федору, спокойно, но решительно взяла его за плечо.

— Ты весь дрожишь. Едем. Прошу тебя.

— Вот скажи, что любишь меня, — и поеду, — опустив глаза, хрипло произнес он сквозь зубы. — В тот же миг поеду. Вот так скажи, чтоб и барин твой слышал, и девка его стриженая.

— Я люблю тебя, — медленно, раздельно, словно втолковывая что-то ребенку, проговорила Софья. Глаза ее были полны слез, и одна уже бежала по щеке. — Едем.

— Поцелуй, не то не поверю, — по-прежнему глядя в пол, потребовал Мартемьянов. Софья молча, приподнявшись на цыпочках, обняла его за шею, коснулась губами щеки.

— Не сюда!

Сграбастав Софью в охапку и качнувшись при этом так, что они вдвоем чуть не грохнулись на пол, Федор сам поцеловал ее в испуганно открывшиеся губы. Софья осторожно, но настойчиво высвободилась. Владимир видел, как дрожат ее руки и покрывается красными пятнами лицо.

— Едем, Федор. — Отвернувшись, она быстро пошла к дверям.

Мартемьянов пожал плечами и тронулся было за ней — но на полпути остановился, глянул на Черменского — и неожиданно усмехнулся, сверкнув белыми крупными зубами:

— Ведь моя все ж взяла, твое благородие, а?

В ту же секунду Владимира сорвало с места. Миг — и зал наполнился звоном стекла, треском ломающихся стульев, отчаянными воплями цыганок и мужской головокружительной руганью: Черменский и Мартемьянов покатились по полу, яростно молотя друг друга и опрокидывая все, что каким-то чудом еще держалось на своих местах. Затрещав, полетела на пол вместе с карнизом уцелевшая занавеска, двое цыган, схватив гитары, вспрыгнули на столы, цыганки бросились по углам.

— Ой, мамочки… Ой, мамочки-и… — тоненько пищала самая молодая из проституток, розовая блондинка лет шестнадцати, прижавшись к стене и стиснув кулаки. — Осподи, да разведите ж их, люди добрые, поубивают ведь друг друга!..

Софья опомнилась первая и кинулась к дерущимся. Сначала ее даже не заметили, и неизвестно кто, Мартемьянов или Владимир, отшвырнул ее так, что она отлетела к стене и охнула, ударившись затылком. И тут же, вскочив на ноги, как кошка, бросилась снова. На этот раз ей удалось повиснуть на спине Мартемьянова, и он с бешеной руганью отбросил ее. Софья снова полетела к стене, упала, закричала от боли, проехавшись щекой по усыпавшим пол осколкам. И снова поднялась, снова кинулась в драку, и от ее истошного вопля вздрогнули все:

— Федор, я тебе горло перерву!!!

Бах! Бах! Бах! — вдруг раздались оглушительные хлопки. Это было так неожиданно, что драка прекратилась, и катающийся по полу ком распался. Все увидели Владимира, ругающегося отборным армейским матом, Мартемьянова, рычащего, как цепной пес, и плачущую Софью с залитой кровью щекой.