Код операции - Тарантелла. Из архива Внешней разведки России - Лев Соцков

Начальнику ИНО доложена телеграмма из Парижа с пометкой «вне очереди». Сообщалось о встрече «Макса» с Богомольцем:

Пришлось выйти на контакт с Богомольцем не 3 марта, как намечалось, а на следующий день по той причине, что в тот день Богомолец пригласил Лаго к себе домой, и если бы последний отказался от приглашения, то впоследствии это обстоятельство могло бы вызвать подозрение. Все остальное происходило в соответствии с утвержденным планом.

В квартиру Богомольца «Макс» позвонил в десять утра. Хозяин, вероятно, только что позавтракал, был в халате и домашних туфлях. По внешнему виду — гончаровский Обломов. Обмен фразами в передней приводится дословно.

— Месье Богомолец?

— Да.

— Необходимо переговорить с вами по срочному делу.

— По делу? Какому делу? С кем имею честь говорить?

В этот момент «Макс» переходит с французского на русский:

— Виктор Васильевич, дело касается вас и вашей работы, нам обязательно нужно переговорить.

— Ну что же, милостивый государь, дело есть дело, давайте назначим время и место для разговора. В квартире беспорядок, и я не могу, к сожалению, пригласить вас в кабинет.

«Макс» закрывает за собой входную дверь, Богомолец изумлен.

— По какому делу? Ничего не понимаю.

— По разведывательному, Виктор Васильевич.

— Как? Вы от какой разведки?

— Мы оба говорим по-русски, кажется, ясно.

— Русская, но какая?

— Идемте, Виктор Васильевич, здесь неудобно продолжать беседу. А какая разведка, вы прекрасно понимаете.

После этого Богомолец в растерянности приглашает «Макса» в кабинет.

— Моя фамилия Белан, Лев Белан, я представляю советскую внешнюю разведку, которая имеет к вам предложение. Кстати, я давно веду ваше дело, поэтому наберитесь терпения и послушайте, что мы знаем о вашей работе в Румынии, Латвии, Польше, Германии и здесь, в Париже, и что предлагаем.

Разговор был достаточно долгим, по наблюдениям оперработника, Богомолец казался деморализованным.

Он заявил, что в 1917 году сделал ошибку, пойдя против советской власти, и не из идейных соображений, а ради, как он сказал, куска хлеба. Оказался на службе Интеллидженс сервис и создал себе за 15 лет то положение, которое сейчас занимает. Эмиграцию, вернее ее верхушку, он презирает, но что-либо- изменить в своей жизни и пойти на сотрудничество с советской разведкой он не может. Ему никогда не поверят, как не поверил бы и он сам. Для него совершенно очевидно, что как разведчик он уже конченый человек, и нужно думать, как устраиваться в жизни дальше. Вообще у него есть желание уйти из такого беспокойного дела, как разведка, и жить спокойно.

«Слушайте, — заявил Богомолец, — сколько раз я вербовал людей и думал: “Дурак ты будешь, если согласишься”. Ведь вы сейчас так же думаете обо мне: скажет “да”, а сам начнет давать шифровки в Лондон, помчится к Гибсону. Поверьте, на двойную игру с вами я не пойду, ибо это невозможно: все равно узнаете через вашу агентуру. Мы противники, но мерзавцем я не хочу быть».

В заключение беседы «Макс» сказал, что сегодня говорит с Богомольцем как друг, но если он не согласится, то его «взорвут». Расстались по-доброму, Богомолец подал «Максу» руку.

Богомолец, писал «Макс», боится связи с нами, а может быть, не считает свое положение полностью безвыходным. Вначале он, видимо, не был уверен, не провоцируют ли его французы или даже англичане, а может, и РОВС, но предъявленные ему факты эти опасения сняли. Теперь возникает вопрос, хватит ли у него решимости сказать о происшедшем Гибсону и доложить в Лондон. Если да, то дело проиграно, если нет, то он может, конечно, тянуть, но «коготок увяз — всей птичке пропасть».

В пятницу 9 марта Лаго нашел Богомольца в состоянии полной прострации:

— Виктор Васильевич, почему вы не пришли на свидание, ведь мы договорились?

— Чувствовал себя скверно, совершенно не спал.

— Но могли бы позвонить, предупредить.

— Да, да, конечно. Скажите, пожалуйста, и вспомните точно, что знал Аллек о вашей связи со мной перед вашей поездкой в Москву в 1931 году?

— Аллек об этом ничего не знал, так как я ему о нашей связи ничего не говорил, да и вообще та поездка была сделана для «Борьбы» и на средства газеты «Журналь».

— Ну, счастливо вы отделались. У меня есть сведения, что ГПУ знало о вашей поездке.

— Этого не может быть, о поездке, насколько мне известно, знали только Беседовский, Боговут и Бурцев. Неужели нельзя верить Беседовскому?

— Сейчас никому нельзя верить.

— Если даже допустить, что ГПУ откуда-то знало о моей поездке, то оно не знало ни имени человека, по паспорту которого я ехал, ни маршрута.

— Это так. Мы вернемся к разговору. Извините, Борис Федорович, я должен уйти, у меня срочные дела. Увидимся завтра прямо с утра.

В субботу 10 марта встретились в кафе. Не успел Лаго поздороваться, как Богомолец заговорил:

— Борис Федорович, у меня есть неприятная новость. По моим точным сведениям, вы являетесь агентом ИНО. Вы не волнуйтесь. Это не так важно и не изменит наши отношения, но я вас прошу сказать, так это или нет.

— Вы что это, Виктор Васильевич, решили меня разыгрывать сегодня?

— Нет, нет, у меня имеются для этого серьезные основания. Вот, например, одна вещь, которая была ложной, но о которой я вам рассказал, стала известна ГПУ. Это могло стать известно только от вас.

— Да откуда вы это знаете, Виктор Васильевич?

— Видите, я сейчас не смогу сказать в чем дело. Представьте, что появился новый невозвращенец, бывший работник ГПУ, который и рассказал о вас.

— А если это так, то, значит, это очередная провокация против меня как наиболее слабого места среди ваших сотрудников.

— Нет, не вполне так, ибо удар направлен против меня. И вот я сейчас на положении игрока. Направо — проиграл, налево — хочу выиграть.

— Да, но при чем же здесь я?

— Вас я прошу сказать мне правду, и тогда я через вас буду знать, что замышляет против меня ГПУ. Вы поймите, если будет известно, что вы провалились, то вы перестанете быть интересным для ГПУ и вас, выжав, выбросят, а так мы сможем вместе работать.

— Значит, для вас было бы более выгодным, если бы я работал для ГПУ, так, что ли? Ну что же, тогда мне ничего не остается, как пойти вербоваться.

— Нет, вы меня не поняли. Мне нужно знать правду. Если вы служите в ГПУ, то мы будем сообщниками.

— А может быть, вы уже служите там и меня вербуете? Так и скажите.

— Да нет же, я понимаю, что могут быть разные обстоятельства. Вас, может быть, вынудили, используя родственников, сестру например.

— Да какие же у вас данные, что я служу в ГПУ?