Продолжение следует - Наталья Арбузова

Голосом нежности,

И мне моих замерзших не жаль стихов.

Когда будет веселое возрожденье,

Когда поплывет собирать заблужденья

Пантагрюэлев корабль -

Ах, как тогда посыплется град

Моих оттаявших слов на палубу!

Мы идем в гости к лесному голубю,

Званные им, и молчим.

***

Не встать со сна, не взять с утра

Предмет простого ремесла,

Оставленный вчера -

Какой-нибудь кувшин, до дна

Гудящий песнею твоей,

Пропетою вчера,

Не уготованный для зла,

Лишь разве гневная жена

Твоей бездумной головою

Сокрушит его.

Встаешь, жуешь, бежишь, трепещешь наказанья,

За полным увиваешься автобусом,

Чтоб вредоносного ничтожнейшую часть

Средь общей суматохи изготовить -

Мой бедный друг -

И мне же сетуешь, обманутый

Несвежими догматами

Что де забава, а не дело

Звуки, рифмы и слова.

***

А дом твой пусть побудет пуст.

Сошлись беды со всей России

И не велят мне быть красивой -

Светлеть лицом, блестеть кольцом.

***

Дрогнули окон лица, хлопнули рам ладони -

Это меня окликнули около темного дома.

Ветер немой и сильный от беспощадной вечности -

Что у меня спросили, что я должна ответить?

Вечер немой и тайный, я отвечаю тихо,

Что сыновей оставлю и передам свой ход.

Но никаких ответов, кроме прямого «да»

Не принимает ветер и не относит вдаль.

***

О, мой снег средь зимы, для кого твоя тихая мысль,

Для кого, облака, ваша тихая весть о прощенье,

Что и впрямь я жива, что рука моя пишет слова,

Что у них от узора отдельный таинственный смысл сообщенья.

О мой заоблачный свет, для кого твоя тайная весть

О том, как в гортани рождается звук, о косых начертаниях букв.

Вы, о слова, острова, где растет обетованное мы,

Вы, облака - острова, растаявшие средь зимы.

***

Искусство слов, мое ремесло,

Пришедшее поздно – о час мой звездный -

Ты мне и просто, ты мне и сложно -

Возьми мои воды в свое русло.

Стань оправданьем годам ожиданья -

Как было пусто сухим устам.

Стань оправданьем мирозданью,

Словом вначале стань.

***

Двери открыли утренним крыльям,

Утро взлетело - надобно делать.

Кто не велит, коли всё развалилось,

Ветру веру назвать,

И никому не нужную мудрость

Даром взять у раннего утра,

Поцеловать и поднять с земли,

Всю в слезах и в пыли?

Можешь ступить на землю ногами,

Можешь вступить в наследство с долгами,

Все отступились - имя твое.

Видишь, тебе возвращаются вдвое

Слово и дело - лишь надобно тело

Ради холодного дня поднять,

Чтобы обнять того, кто обманет,

Чтобы писать на гиблой бумаге,

Чтобы узнать, кто после меня,

Чтобы прожить хотя бы полдня,

Час пережить, который неровен.

Чтобы топить из последних бревен

Холодом окруженный дом.

БАЛЛАДА О НОВОМ РУССКОМ,

ИЛИ ИСТОРИЯ ЧУЖОЙ ГОЛУБЯТНИ

Кто не будет спрашивать, тому и не солгут.

Детка, спи, покуда джентльмены не пройдут.

Из Редьярда Киплинга

Я по Москве шагаю – хрущевской, пятиэтажной,

Просторной, по прежним меркам рассчитанной от балды.

Отдельный дом гробанется – это не так уж важно.

Других домов не заденет – стало быть, полбеды.

Ограду церкви подвинули, разросся поповский дом.

Пройду по краю обрыва, держась за колья с трудом.

Бесхозную пятитонку по льду столкнули в Бездонку,

Она терпеливо мокнет, наполнив кузов водой.

Подгнившая голубятня на курьих ножках стареет,

Но это еще не та, о той пойдет еще речь.

Бог Дух Святой неотлучно над шлемом церковным реет

С поднятою в воздух стаей испуганных почтарей.

В промерзших дворах по-прежнему мусорно и пустынно,

Зияет коробка хоккейная проломленною стеной.

Каток заливать не станут, доколе потоп не хлынет,

Тогда и Павел Отлыгин отчалит, как праотец Ной.

Призрачный Павел Отлыгин владеет летнею дачкой –

Четыре сотки внутри призрачного двора.

Отец его был прораб, когда-то украл удачно.

Наверное, Павел сам потом удачно украл.

Вот этот забор окрашен какой-то краской не нашей,

Хотя никогда никто не видел тут маляра.

И никого не видно, и от людей не стыдно,

И у машин в потемках замазаны номера.

Всегда заперта калитка, в нее лишь дожди стучатся.

Метет по двору поземка, ржавеет врезной замок.

Нарядная голубятня торчит в глубине участка,

Где шум голубиных крыльев давно навсегда замолк.

С пятого этажа – и то, поди, не заметно,

Есть ли у Павла Отлыгина вишни или там что.

Есть ли Павел Отлыгин, или пустое место

Носит фартовое имя, как дорогое пальто.

Может быть, существует, ходит, бритоголовый,

Носит пальто вишневое, путается в полах.

Может быть, и не виден – знает такое слово.

Может быть, и не ходит, а слава уже пошла.

Правильный угол зренья выбрал Отлыгин – папа.

И на прицел не взять, и во дворе ни гу-гу.

Только бомж притащился на алкогольный запах,

Ставит собачьи метки на подзаборном снегу.

И гаражи опустели, и мужики опустились.

Бомж в разбитом пикапе спит на ворохе тряпок,

Что подстилал когда-то под эту самую спину,

Лазя чинить вот этот свой любимый пикап.

Ночью мотор разбудит, ночью тара поступит,

Станут носить товар – шестерка, поторопись.

Будешь грузить с шофером, ящиками постукивать

И из разбитой бутылки за стенкой наскоро пить.

На колбасу заработал и худо-бедно выпил,

Да и работы было только на полчаса.

Призрачый Павел Отлыгин свалил в темноту на джипе

От наследной квартирки в Алые Паруса.

А вы говорите – голуби, а вы говорите – вишни.

Уже поехала крыша с такой его крутизны.

А вы говорите – голодны. А вы говорите тише,

Покуда он, гля, последние с вас сымает штаны.

Не сам, поди, разливает, не сам, поди, разбавляет,

А мы ему собирай посуду по всем бачкам.

Своей, гля, водки не пьет, а дурочку, гля, валяет –

На халяву гуляет по схваченным кабачкам.

А тут как вспорхнули голуби, а тут как все подняли головы,

А тут как проглянуло солнце с зимних смурных небес –

Или хозяин сменился, или какой вселился

В хмурого Павла Отлыгина новый веселый бес.

Мы ничего не нарыли – только пусть плещут крылья,

Пусть плечистые птицы садятся на провода.

Если нам будет пусто, если нас в рай не пустят –

Пусть над нами воркует кроткая наша беда.

МАЛЕНЬКАЯ ФОЛЬКЛОРНАЯ ПОЭМКА

Всё ничего, только память, привязчива

К пестрым цветам деревенских кофт,

Ищет напрасно в лугах образчик

Розами тканных платков.

Только на свадьбах да на крестинах

Ляжет-обяжет обряда тяжесть –

Напряжены негибкие спины,

Каждый подчеркнут жест –

Из глубины моей тайной любови

Будто по вытканному узору,

Как из-за острова выстрелу взора

Выплывут песни, любуясь собой.

Издалека, где рождается бурь-погода,

Ближе, в лазоревый сад, теплей, теплей, вот сейчас мы узнаем, в чем дело.

Нет, только рядом прошла,

лишь чуть-чуть путь изменила вблизи возбужденного сердца.

Ветром подхвачена, лишь оглянулась из-за поворота нежданным повтором,

Что-то вполслова отметила и отошла.

Темен стоит круг леса, узок пашни лоскут.

Лен-конопель на рубаху, а на потеху достался

Робкий вор воробей.

Уж я ж его, уж я ж его,

Уж я ж его, уж я ж его изловлю, изловлю.

Крылья-перья, перья-крылья,

Крылья-перья, перья-крылья ощиплю, ощиплю.

Он не будет, он не станет,

Он забудет, перестанет лётати, лётати,

Мою конопельку, мою зеленую,

Мою конопельку, мою зеленую клевати, клевати.

Лист уронила – поплыл, еще уронила – поплыл,

И так-то на листья глядела, пока ее осень совсем не раздела.

Это не листья были, а горькие жеребья плыли

Вслед рекрутскому кораблю.

Ты не стой, не стой при горе крутой,

Не спущай листы во синё море.

По синю морю корабель плывет,

Как на том на корабле три полка солдат.

Офицер молодой богу молится,