Время Оно - Михаил Успенский

– Возопиил! – позвал Жихарь. – Дани-подати собраны?

– Спрашиваешь, начальник! Горе вам, укрывающимся от налогов, грехов же укрыть не могущим!

– Себя не обидел? Ну ладно, ладно. Только ты смотри, будь осторожен – повластвуй малое время, а потом выбери ночку потемнее, да и…

– В Вавилоне все ночи темные, – усмехнулся пророк.

– Тогда давай попрощаемся в охапочку, – сказал Жихарь и сгреб пророка за плечи. – А теперь уводи своих подданных подальше, да чтобы никто не смел подглядывать: Сочиняй враз вышибет стрелой любопытное око с окосицею!

Мужей вавилонских как поганой метлой вымело – посреди зала остались только крепкие лубяные мешки с золотом.

– Дешево отделались, – проворчал богатырь. – Пусть и за это спасибо скажут, халдеи черноголовые… А нет ли у кого куска мела? Пол здесь подходящий, гладкий…

– Нет нужды применять столь примитивный и жалкий способ возвращения, – сказал Бедный Монах. – Несовершенный доставит вас по домам легко и просто…

– Это хорошо, – сказал богатырь. – А то я уже кое-какие слова подзабыл. Только по домам я вас, уж не прогневайтесь, не отпущу.

– Как это, сэр брат?

– А вот так это: во-первых, докажу, что я – это я и есть, а во-вторых, назначаю вас сватами!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Тяжко и глухо шумел обломный дождь.

Демон Костяные Уши сидел, нахохлившись, на плетне, и осенний дождь скатывался по его блестящим черным перьям. Кузнец Окул Вязовый Лоб стоял рядом, укрываясь от дождя дерюгой, и объяснял Демону, что добавлять в сталь лягушечью икру не имеет никакого смысла.

– Идут, – сказал Демон. – Я знал.

– Ну уж прямо все ты знал, – сказал кузнец. Алого шелка королевский плащ Яр-Тура был виден издалека. Высокую шапку Бедного Монаха венчал золотой шарик за особые заслуги. Сочиняй-багатур был одет богаче всех, но дорогие меха от дождя намокли, и получалось, что беднее всех. В поводу степняк вел пару тяжело нагруженных вавилонских коней.

Четвертым шел детина в черной кольчуге, неся в охапке какой-то сверток. Детина был рыжий и бородатый.

– Хо, сэр Демон! – издалека крикнул Яр-Тур. – Приветствую вас! Надеюсь, вы принесли нам добрую весть?

– Здорово, пернатый! – воскликнул и детина, подойдя ближе. – Здорово, Окул! Как вы тут без меня?

– А откуда ты меня знаешь, мил человек? – спросил кузнец.

– Скоро и ты меня узнаешь, – сказал детина. – Недолго мне в безвестности пребывать. Ну что, Уши Костяные, все вестником подрабатываешь?

– Нет, – сказал Демон. – Тебя жду, Друга твоего жду. Тебя только люди забыли. Я помню. Ты Жихарь.

– Надо же! – изумился Жихарь. – Этак ты у нас скоро совсем человеком станешь!

– Не хочу человеком, – сказал Демон. – Люди злы и неблагодарны.

– Нет, сэр Демон, мы добро помним, – сказал Яр-Тур. – В Камелоте вы всегда желанный гость. Даже Джиневра уже не боится вас.

– Вы тоже не люди, – сказал Демон. – Вы герои. Это другое.

Лю Седьмой, беспрестанно вращая над головой свой дырявый зонтик, внимательно рассматривал Демона.

– Не совпадает, – сказал он. – Ничего не совпадает. Где хвост в виде человеческой руки? Где оленьи рога? Это какой-то неправильный Демон.

– Да я уж и сам чувствую, что неправильный, – сказал Демон. – Глядеть на вас гляжу, а презирать не презираю. Старость.

– Правильный, правильный, – сказал Жихарь. – Лучше не бывает. Окул, а где же ваш славный герой Невзор пустоглазый? Ты бы его позвал, мне чести нет к нему идти…

– Его теперь не дозваться, – сказал кузнец. – Как и всех прочих на погосте…

Жихарь похолодел.

– Что же с ним случилось?

– А что со всеми бывает. Спился и помер под забором, даром что кабатчик…

– Так он же герой…

– Понимаешь, мил человек, – сказал кузнец, – у нас в Столенграде нынче какое-то помрачение умов. Сперва всем казалось, что герой Невзор, а нынче кажется, что герой Бабура… Книжка, говорят, про него написана… И княжна в смятении… А Невзор твой все свое немалое добро пропил, к Бабуре в долги залез. Иные говорят, что он руки на себя наложил: не то удавился, не то повесился.

– Бабура, Бабура, – вдруг заговорил король. – Ньюзор – Бабура, Бабура – Ньюзор… Ничего не понимаю.

– Все понятно, – сказал Жихарь. – Невзор чужой славы не сдюжил нести, расписку мою Бабуре перезаложил… Ах, не успел я с ним за старика Беломора посчитаться! Ах, не успел!

– Беломор здесь, – сказал кузнец. – Княжна наша стала чахнуть, вот его и позвали. Страшатся его все, кроме меня…

– Сэр Окул! – сказал король. – Как вы посмотрите на то, чтобы перебраться к нам в Логрию? У нас нужда в добрых кузнецах!

– Ты мне мастеров не переманивай, – сказал Жихарь. – Где же Бабура? Или тоже запил?

– Пока не запил, но помалу прикладывается, – сказал Окул. – В кабаке он, где ему еще быть?

– Сходи и позови, – сказал Жихарь. – Передай, что побратимы его приехали навестить. Упрется – волоком волоки!

– Героя-то? Да кто ж мне позволит?

– У него охрана там, что ли?

– Да какая охрана! Вся дружина давно разбежалась. Княжна занемогла. Люди со дня на день ждут кривлян. Я уж землянку в лесу выкопал… Ладно, пойду скажу Бабуре…

Он удалился в сторону кабака.

Жихарь спросил Демона:

– Дети-то как, все еще огорчают? Ты их ремешком, ремешком…

– Дети играют в Жихарев поход, – сказал Демон.

– Смотри ты…

Тем временем явился и румяный Бабура. Румянца, правда, у него поубавилось. Был он одет в Жихаревы доспехи, сбоку болтался меч.

– Что-то знакомое лицо, – сказал Яр-Тур. – Вроде бы где-то видел… Но кто же в таком случае сэр Ньюзор?

Но Бабура оказался поумней Невзора, и чужая слава не вскружила ему голову.

– Не мог ты там шею свернуть, – проворчал он. – Что теперь делать будем? Воротишь ли должок с лихвой или по-своему, по-разбойничьи поступишь?

– Выкуплю честь по чести, – сказал Жихарь.

– Провалилась бы твоя слава, – сказал Бабура. – От нее всем одна беда…

Жихарь развернул тряпицу. В руках у него засиял золотой крылатый бык с человеческим ликом и волнистой бородой.

– Пойдет? – спросил богатырь. Бабура принял золотого быка, согнулся под его тяжестью, прохрипел:

– Пойдет…

– Только не вздумай пустить в переплав, – предупредил Жихарь. – Пусть стоит в кабаке для красоты…

– В кабаке ему рога живо обломают вместе с крыльями, – сказал Бабура и поставил быка на землю, на желтые листья. Потом достал из-за пазухи долговую грамоту – видно, всегда носил ее при себе.