Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер - Михаил Пухов

Не знаю почему, но память дала мне следующие кадры, восстановив картину предшествующими смерти видениями, как бы в обратном порядке. Я вспоминал, будто сам двигался назад.

Сильный гуд давил на уши, оглушал. Пыль помчалась от меня, гонимая каким — то неощутимым обратным ветром. Потом я увидел, как пыль стала собираться в плотную массу. Я сел на землю, но через какие — то секунды сильным ударом снизу был поднят на ноги. И вдруг стали складываться дома из руин. Вверх устремились обломки, складываясь в монолитные блоки, возносилась пыль, штукатурка, битые стекла. С искрами сращивались провода, трещины в домах стягивались на глазах. Задвигались машины, люди… Пыль вдалеке собралась в высокое грибообразное облако, и гриб стал опадать, сдуваться, оседал на землю. И вдруг взорвался ослепительно яркой белой вспышкой и пропал. Где — то вдали рассеялся серый туман, открыв за собой еще один огромный, в полнеба облачный купол, словно гигантский парашют, под которым крутились стропы — смерчи…

Время для меня двигалось сразу в двух направлениях. Я наблюдал движение вспять, зная, что так и должно было быть, а мысли текли, как и полагается, в прямом направлении. Я неожиданно вспомнил, что у меня есть цель — во что бы то ни стало попасть в изначальную точку. Цель была для меня всем: и смыслом жизни, и самой жизнью; она заменяла мне все другие цели, перед ней ничтожной казалась моя жизнь, я знал, что по достижении той изначальной точки я погибну, а в лучшем случае стану другим. Мое имя — Солнечный Ветер. Я должен запомнить его…

Я не видел, как опал купол, как рвались из — под него опоры вихрей. Когда я открыл глаза, то увидел высоко в небе два прямых облачных следа, которые неспешно втягивались в горизонт. «Вот оно — началось», — подумал, как мне показалось, я и шагнул назад. Тщательно запер за собой двери, пятясь, вошел в кабину лифта, который понес меня вниз, в глубокое подземелье…

Я не сразу понял, чего хотел от меня сержант. Лицо его было перекошено и красное от злости. Он что — то громко кричал, размахивая своими тощими руками перед моим лицом. Взвизгивая, кричала Пэгги, заходился лаем пес. Сначала я почувствовал отвращение. Мне стало противно смотреть на физиономию сержанта — костистую, обтянутую изрезанной морщинами, будто жеваной, кожей; губастую, заросшую жесткой седоватой колючкой. Ненавистна стала Пэгги, зашедшаяся в бабьей истерике. Только сейчас я увидел, какой некрасивый, большой у нее рот, что у нее длинный, свисающий крючком чуть ли не до губ, нос, и вообще — лицо узкое, вытянутое — дынное, — а изо рта выглядывают лошадиные зубы…

— … научился, козел, говорить на нашу голову! — наконец разобрал я в захлебывающемся крике Пэгги.

А сержант, разбрызгивая слюни, орал, что из — за какого — то ублюдка у него чуть крыша не съехала. Как подумал, что война началась, как до него дошло, что теперь можно уже не ждать испекцконного судна, стало быть, не дождаться ему ни пойла, ни жратвы, как у него, старого кретина, все его соображение в ноги ушло, что он к приемнику козлом поскакал…

Пес тоже не умолкал ни на секунду. Даже когда с остервенением драл задней лапой за ухом, даже когда кусал блох в хвосте, все гавкал: ни на кого, просто так, для общего шуму.

Сержант сообразил наконец, что ему приходится перекрикивать лай и, ие глядя, лягнул, угодив тяжелым армейским башмаком псу в бок. Старый пес даже завалился на землю от этого удара, и лай захлебнулся. Сразу стало как — то неуютно тихо.

— Да он вас не слышит, — спокойно сказала Мэгги п добавила: — И не видит.

Добрая, мягкая улыбка, открывшая милую ямочку на щеке, внимательный, но светлый взгляд вдруг что — то стронули во мне неведомое до этого момента, теплая волна пробежала по телу, но тут же во мне закрылся тот странный мир воспоминаний, и я снова выпал в действительность. Здесь опять все было по — обыденному серым и нейтральным, одного цвета были бетонные блоки ангаров, казарм, взлетной полосы, камни, вода, небо: не казался больше отвратительным сержант, не раздражала своим видом Пэгги, не привлекала больше и не трогала неведомое Мэгги.

— Меня зовут Солнечный Ветер, — вспомнилось мне из того мира. Из мира, в котором я чувствовал, переживал; где у меня было имя и была цель.

— Ты камикадзе? — удивился сержант. — Японские летчики — смертники называют себя солнечными ветрами, — пояснил он Пэгги и Мэгги.

— Я — Солнечный Ветер, — повторил я то, что мне следовало запомнить.

— Да ты на его рожу посмотри, сержант, — сварливо заметила Пэгги. — Это же стопроцентный янки — нахальный и неотесанный, — какой же это японец…

— Кто знает, — пробормотал сержант. — Может, в крылатые ракеты как раз таких и садят. Может, испытания какие проводились, а ракета с этим не взорвалась и его выбросило в океан. Иначе, как он прибился к нашему острову. Может, ты хоть что — то помнишь?

И я рассказал им об облаках, которые вырывались из земли, о дымных следах, прочертивших небо. О том, как я видел все задом наперед, как поднимались из руин дома, а я двигался к цели…

Сержант молча выслушал, потом мрачно сплюнул на камни и пошел от меня прочь. «Совсем парень сдвинулся», — бросила мне на прощание Пэгги. Пес протяжно зевнул, томно потянулся н потрусил к берегу промышлять крабов.

— А не придумываешь ты все? — спросила Мэгги, снизу вверх внимательно заглядывая мне в лицо.

Что я мог ответить ей, когда не знал, как это — придумывать. Мне слишком многому предстояло еще заново научиться. Из того мира я, как дублирующий аппарат, переносил запоминавшиеся слова, мысли, ощущения, но даже мне, мне — в—настоящем, они казались чужими. Только в том мире, где меня звали Солнечный Ветер, мне дано было думать и понимать, а в этом я научился пока только коллекционировать слова.

— Меня зовут Дэниз.

— Новое слово, — сказал я. — Я запомню его под номером шестьсот двадцать.

4

Через неделю к острову подошло инспекционное судно.

Я ходил по берегу, как приказал мне сержант, и оглядывал горизонт. Красивое слово — горизонт: только я никак не мог понять, почему то далекое, скрывающееся за морем, сержант назвал таким простым словом. И почему там, на водяном горбе должно появиться судно. Дэниз мне долго втолковывала, что такое судно. Она широко разводила руки, показывая что — то большое, а потом схватила со стола соусницу и сказала, что судно похоже на соусницу, только серого цвета, и что издали оно будет казаться таким же маленьким сосудом. И я бродил по берегу, выглядывая соусницу на горизонте.

Как много было для меня закрыто тогда. Я все запоминал: новые слова и целые фразы, короткие диалоги и длинные беседы, и сейчас могу воспроизвести их в той же последовательности и с той же точностью. Но это было для меня тогда тем же коллекционированием. Я словно приглядывался к миру, изучая его через щелочку.