Лабиринты надежд - Мила Бояджиева

Девушки любили работать с Бончевым, а технический персонал — совсем наоборот. Обаятельный, искрящийся юмором на съемочной площадке, он превращался в требовательного зануду, когда дело касалось четкого выполнения необходимых ему условий. Пленки перепроявлялись по пять раз, а из печати он принимал снимки, в лучшем случае, на третий. Парни из лаборатории так сразу и говорили: «Два первых ты уже крутанул. Это последний».

Нью-Йорк — город для тех, кто охотится за славой. Немощным, хворым и слабосильным здесь делать нечего. Клара оказалась именно такой. Томную, хрупкую блондинку славянских кровей Пламен выделил из богатой чреды пассий по вполне понятным причинам: она здорово напоминала ему Решетову, и даже имя её звучало так же, если проглотить заглавное «К».

Он сделал потрясающий альбом Клары, подборка её снимков появилась в лучших журналах. Девушке, проживавшей в убогости, предложили выгодные контракты. Она смотрела на Пламена преданными, влюбленными глазами, а он не предлагал ей близости, хотя, как говорили, лично перепробовал почти всех своих моделек. Но почему, почему? Поамен боялся разрушить иллюзию.

Он издали наблюдал за развитием карьеры Клары, и как то узнал, что бедняжка «сошла с дистанции». У неё оказалось больное сердце, врожденный порок, осложнившийся серьезной физической нагрузкой. «Вот, значит, что в ней так манит и мучает. Вот она, загадка — печаль прощания», — Пламен перелистал альбом с её фотографиями. Везде, в самых соблазнительных и жизнеутверждающих кадрах он подсознательно подчеркнул ощущение обреченности, исходящее от девушки.

Пригласив бедняжку поужинать в хороший ресторан, Пламен убедился, что перед ним — жизнерадостное, полное желаний и планов существо. Никаких сумеречных настроений, жалоб, нытья. В озадаченности, он привез её к себе. Клара оказалась хорошей любовницей, несколько целомудренной и старомодной для представительниц её профессии, но чуткой и ласковой. И это снова напомнило ему Лару. Их роман с самого начала не был похож на быстротечный флирт. Отношения серьезные, основательные, как у провинциальных бюргеров. Пламен чувствовал себя нежным женихом, забрасывающим свою избранницу цветами и подарками. Он даже не предполагал, что способен на такое вдохновенное чувство. Когда он предложил Кларе стать его женой, девушка наотрез отказалась.

— Я должна рассказать тебе что-то серьезное… — Погрустнела она. — У меня слабое сердце.

— Глупости! Сейчас медики справляются с этими проблемами запросто. Ты молода, полна сил. Начнем с самого лучшего специалиста, о'кей?

Пламен отвез её к знаменитому профессору-кардиологу. Тот посоветовал операцию.

— Но, учтите: она должна будет жить в крайне щадящем режиме. Никаких серьезных нагрузок, стрессов. И, разумеется, Нью-Йорк — неподходящий город.

Кларе сделали операцию. Через месяц она танцевала на собственной свадьбе в белом платье от Лагерфельда. Коллеги жениха щелкали камерами. Потом супруги сделали несколько свадебных альбомов.

Чудесная пара, восхитительные перспективы: мастер и его муза соединились в семейном союзе. Пламен воспользовался привлекательным предложением со стороны итальянцев. чтобы покинуть Америку. Вначале молодые поселились в Милане, где у Бончева появилась собственная студия. Потом купили дом в зеленом пригороде.

Вероятно, это были лучшие годы его жизни. Дом, жена, студия, идущая в гору карьера. А главное — эйфорическое кипение радости в крови. Здорово, но немного страшно. На вершине радость и страх всегда вместе, поскольку со всех сторон ты окружен пропастью. Падать или спускаться осторожно — не столь уж важно. Важно блаженное ощущение высоты и неустойчивости одновременно.

Счастье редко бывает совершенным. Клара полагала, что для полноты жизни в семье не хватает ребенка. Она знала, что Пламен равнодушен к малышам, и это ещё больше подстегивало её желание подарить мужу радость отцовства. Врачи не советовали Кларе рожать. Пламен был согласен на усыновление.

— Нет! Я сделаю все, как надо. — Сев на колени мужа, Клара обняла его за шею. Длинные льняные волосы окутали его, обдавая ароматом персика. Они словно оказались в сумрачном шатре. Закрыв глаза, Пламен потянулся губами к её шее и зашептал: Лара…Лара…

— Ты же понял, — я страшно везучая. — Она слабела, прижимаясь к Пламену. — У меня все-все получится!

Позже, вспоминая это мгновение, Пламен тысячу раз задавал себе вопрос, почему он пренебрег подсказкой свыше? Воспоминания нахлынули мощной волной. Он был с другой, некогда страстно любимой женщиной. Последнюю фразу Клары заглушил грохот и звон стекла.

— Ну вот, праздничный салют! — Она легко вскочила с колен и бросилась к окну. — Извини, никак не привыкну к сквознякам в этом доме. Жаль, моя любимая ваза. — На ладони Клары лежал золотистый осколок. — Твой подарок, тогда, в Ассизи…

— Ты не поставила раму на предохранитель. Или я. Пустяки, — помрачнел Пламен. Ему показалось, что к ним подкрадывается беда.

Впрочем, подобные предчувствия часто посещают счастливых людей, а Бончев не отличался склонностью к суеверию. В том, что Клара умерла на пятом месяце беременности, был виноват случай: её легонько толкнул велосипедист на узкой тенистой улочке недалеко от дома. Клара вышла в киоск, торговавший горячими пончиками. В восемь утра! Ей безумно захотелось пончиков. Пламен, естественно, сладко спал.

К нему прибежала испуганная соседка — к пострадавшей пришлось вызвать «скорую». Клара споткнулась о парапет, неловко упала, вероятно, испугавшись велосипедного звонка. Через три дня она скончалась в больнице от острого сердечного приступа.

Больше Пламен не женился. Киоск, торгующий пончиками, обходил стороной — его мутило от поджаренного в масле теста. После того, как Клару увезла «скорая», кто-то из соседней отнес её сумку домой к Бончевым. Пончики так и лежали на кухонном столе несколько дней, пока их не убрала прислуга, вызванная для устройства поминок.

Но любовь к дому, названному Кларой «Маргаритка» в честь газона, покрывающегося с мая мелкими бело-розовыми цветами, осталась. Просто теперь в нем жил другой человек — странноватый, несколько неряшливый вдовец, то не выходивший за ворота по нескольку дней, то устраивавший шумные, многолюдные пирушки.

После недели выматывающей работы в мастерской Пламен дня три сидел дома, пил водку и листал наваленные кучей журналы. Телефонную трубку не поднимал — меньше всего ему хотелось сейчас беседовать с навязчивыми поклонницами. А их было не мало. Поджарый, смуглый брюнет с седой прядью в жестких вьющихся волосах и глубокими складками в углах крупного, редко теперь улыбавшегося рта, нравился женщинам.

Просыпался он в такие дни далеко за полдень и, разбросав листы на столах, диванах, креслах, нервно ходил между ними, зажав в кулаке фломастеры. На листах оставались отметины, линии, штрихи. Через несколько часов Пламен либо уходил на кухню, оставив доработку эскизов на потом, либо складывал рисунки в стопку. Они станут основой следующей серии фотографий. Или не станут. Все больше нереализованных проектов находило приют на деревянных стеллажах, все реже гонял до исступления свою команду требовательный маэстро, все чаще посещала неугомонного Бончева серая, заурядная тоска.

… Открыв глаза, он прежде всего увидел круглый циферблат забавных «улыбающихся» часов, висящих на стене против кровати. «Мы станем стариками, а они все так же будут улыбаться нам», — умилялась Клара. Пламен с отвращением поморщился — уже час дня, появляться в студии не имеет смысла. Лучано все отлично сделает сам. «Все прекрасно обойдутся без меня. А когда я однажды не проснусь, меня обнаружат лишь на третьи сутки. Если это совпадет с визитом синьоры Рузани, конечно». — Эта почтенная дама необъятных размеров убирала в доме два раза в неделю, ворча на хронический беспорядок. Она не уставала удивляться количеству одиночных носков, разбросанных где попало.

До прихода синьоры Рузани оставалось шестьдесят часов, а комната выглядела так, словно не убиралась месяц. Пластиковые бутылки из-под минералки, наполовину початые, стояли где попало. Рубашки и тенниски валялись на креслах, пуфе, комоде, на коврике возле кровати глянцево блестела пестрая кипа газет и журналов, сброшенная накануне с одеяла движением ноги. Клара любила наводить уют в спальне и в доме. Теперь он был не нужен Пламену.

Прищуренный глаз, оторвавшись от стакана с водой, медленно продвинулся к пестроте бумажных листов, машинально отмечая качество попадавшихся снимков. Неплохое качество, прочная заурядность. И лица все, как одно, что политикан, что стюард — гладенькие и радостные. Увидав её, он мгновенно вскочил, уставясь на разворот журнала. Протер глаза и прочел: «В субботу в ресторане отеля состоится банкет по случаю закрытия конференции «Мир и музыка»… Синьора Решетова представляет Росийский фонд…» Решетова!