Пифагор - Игорь Суриков

Итак, получается, что в пифагорейском сообществе были разные, так сказать, «ступени посвящения». Ямвлих, в общем-то, правильно отмечает в связи с этим аналогию с мистериальными культами. Ведь, действительно, во многом похожие градации наблюдаются в разного рода мистических братствах, существовавших и существующих в самые различные эпохи. Можно вспомнить и о «градусах» в масонских ложах, и о категориях монашествующих в христианских монастырях (от послушников до схимников)…

Как тут рассказывается, одни ученики еще только проходили проверку, другие считались уже принятыми в союз, но тем не менее пока не имели права лицезреть самого Пифагора, а только слушали его. Насколько можно понять, такие люди во время занятий располагались за занавесью. И только пройдя все искусы, пифагореец допускался к созерцанию учителя. Да, Пифагор явно окружал всю свою жизнь ореолом некой таинственности. Это, конечно, связано с той репутацией «сверхчеловека», которую он себе создавал.

«После этого расскажем о том, как он разделил отобранных им соответственно достоинству каждого. Ибо он не считал правильным участие всех учеников во всех его беседах ввиду неодинаковости природных данных… Каждому предоставлялся курс наук, соответствующий его достоинству. Поэтому, назвав одних пифагорейцами, других — пифагористами… и разграничив таким образом, как подобает, названия, первых сделал близкими своими учениками, вторым же дал понять, что они — их подражатели. Пифагорейцам он предписал иметь общее имущество и проводить всё время вместе, живя бок о бок, остальным же — имущество иметь каждому отдельное и, собираясь в одном месте, помогать друг другу в учебе. Таким образом, эта преемственность двух способов обучения была установлена самим Пифагором. Согласно же другому толкованию, существовало два вида философии, ибо было два рода воспринимающих ее: одни назывались "акусматики", другие "математики". Исходя из этого, иные признавали математиков пифагорейцами, акусматиков же — нет…» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 18. 80—81).

Здесь нужно учитывать, что в данном контексте термин «математики» употреблен вовсе не в привычном для нас смысле. Ныне «математика» — название конкретной научной дисциплины, имеющей дело с числами, фигурами и т. п. Но первоначально это слово имело более широкое значение: «познание, изучение». Тут имеется в виду именно оно. Таким образом, «математики» (как категория пифагорейцев) осмысленно изучали излагаемые наставником религиозные, философские, научные взгляды. А «акусматики»? О них Ямвлих далее говорит так:

«Философия акусматиков представляет собой изречения без доказательств и без объяснений, почему так нужно делать; эти и другие изречения, которые принадлежат самому Пифагору, они пытаются сохранять как божественные предписания и стараются показать, что сами от себя они не говорят и не должны говорить. Самыми мудрыми среди них считаются те, кто знает наизусть больше всего изречений» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 18. 82).

Выходит, какая-то часть пифагорейцев просто заучивала некоторые слова учителя, воспринимая их как догмы, без попытки глубокого проникновения в их смысл? Ну что ж, и этому не приходится удивляться. Ведь пифагорейское учение было по сути своей в первую очередь религиозным. А в любой религии есть, с одной стороны, ученые богословы, прекрасно разбирающиеся во всех «теологических тонкостях» (причем, разумеется, таковых всегда меньшинство), а с другой — люди, просто следующие провозглашенным истинам как некоему откровению; не их задача — задумываться о философских основаниях этих истин, они просто принимают их на веру

Пожалуй, уместно поставить вопрос: а насколько можно доверять подробным рассказам позднеантичных авторов о том, какие обычаи были приняты в пифагорейской школе? То, что рассказы эти разукрашены цветистыми деталями, — это само собой разумеется. Но не являются ли они вообще чистым вымыслом? Имеет ли смысл искать в них некое историческое ядро?

Думается, все-таки имеет. И вот почему. Пифагореизм, возникнув в VI веке до н. э., впоследствии продолжал существовать на протяжении многих столетий. И Диоген Лаэртский, и Порфирий, и Ямвлих сами застали еще пифагорейские кружки. А члены этих кружков — из поколения в поколение, от учителей к ученикам и так снова и снова — старались поддерживать преемственность. Преемственность если не учения (последнее трудно было зафиксировать, поскольку письменных трудов основоположник не оставил), то, по крайней мере, того самого «пифагорейского образа жизни». В этой сфере, судя по всему, действительно ничего или почти ничего не менялось с годами — именно потому, что пифагорейцы жили своеобразной «церковью», если можно так выразиться.

Понять нашу мысль опять же позволит параллель-аналогия. Войдите в христианский храм или монастырь — и там перед вашими глазами будет развертываться всё то же самое, что было и тысячу лет назад. Те же облачения, те же обряды и песнопения, та же последовательность действий… Ведь нарушать древние обычаи, вводить новшества в таких делах просто нельзя! Религиозные общины — организмы необычайно консервативные. Вот и пифагорейцы, не приходится сомневаться, век за веком блюли старинные заветы, восходящие во многом к самому Пифагору.

«После этого расскажем о повседневных занятиях, к которым он приучал своих последователей: ибо они, следуя его советам, делали так. Утренние прогулки эти мужи совершали в одиночестве и в таких местах, в которых была подобающая тишина и безлюдность, где храмы и священные рощи и другая отрада для души… И лишь после утренней прогулки они вступали в общение друг с другом, чаще всего в храмах; если же не там, то в подобных местах. Это время они использовали для обучения, заучивания уроков и исправления нравов. После такого общения они занимались уходом за телом. Большинство натирались маслом[122] и участвовали в беге, меньшинство занимались борьбой в садах и рощах, другие делали упражнения с гимнастическими гирями или вели кулачный бой с воображаемым противником, выбирая упражнения, нужные для увеличения телесной силы. На завтрак они ели хлеб, мед или медовые соты, вино днем не пили. Время после завтрака они посвящали ведению государственных дел — внутренних и внешних, иностранных — в соответствии с установленными законами; ибо всё хотели сделать в часы после завтрака. В пополуденное время они снова отправлялись на прогулку, но не порознь, как утром, а по двое и по трое, вспоминая уроки Пифагора и посвящая себя прекрасным занятиям. После прогулки они совершали омовение и, омывшись, встречались на совместных трапезах… Когда все уже были в сборе, совершали возлияние[123], приносили в жертву начатки плодов, кадили ладаном. Затем приступали к обеду, чтобы закончить его до захода солнца. На обед были вино, лепешки и хлеб, закуска, сырые и вареные овощи. Было и мясо жертвенных животных. Блюда из морских рыб бывали редко… После такого обеда совершались возлияния, затем — чтение. Обычно читал самый младший, а старший указывал, что и как нужно читать. Когда собирались уходить, виночерпий наливал вина для возлияния, а вслед за тем старший произносил следующие заповеди: нежному и плодоносному растению не вредить и не губить его, равно как и живое существо, которое не вредит человеку, не убивать и не причинять ему вреда… После этих слов все уходили домой. Одежда у них была белой и чистой, подстилки тоже. Подстилками им служила ткань из льна. Одежду из овечьей шерсти они не носили. Охоту не одобряли и к такому виду упражнений не прибегали. Таковы были предписания относительно пищи и времяпрепровождения для большинства пифагорейцев, которые надо было выполнять каждый день» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 21. 95—100).