Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир

— У тебя есть минут пятнадцать перед процедурами, чтобы со всем этим ознакомиться. Потом я заберу это. Извини, но я так и не уверен до конца, не нарушаю ли я какое-то правило этого твоего страшного контракта.

— Спасибо… док, — благодарно кивнул я.

Найденная доктором информация базировалась главным образом на данных из социальных сетей и СМИ. Информации действительно было немного. Но для меня, проведшего в коме больше года, это было настоящим прозрением. Вертя между плохо слушающихся пальцев распечатки с фотографиями смутно знакомых лиц, я чувствовал, как мое лицо покрывают морщины.

Миро был жив. Если у него и были какие-то неприятности из-за меня в мае 89-го (а я давно начал подозревать, что мне солгали о его якобы аресте или похищении), то они не оставили значительного следа на его судьбе. А вот беременность его жены Шаи, которую они так и не прервали, закончилась рождением дочери. И это событие круто повлияло на их судьбу. Они вынуждены были покинуть «зеленую» зону, куда я их с таким трудом пристроил, и сейчас, судя по всему, обретались в трущобах за «социальной линией». Во время войны формальное разделение на «зеленые» и «желтые» зоны было отменено, но фактически пропасть между их жителями никуда не делась, и жизнь в трущобах была не сахар.

Миро часто делился новостями какого-то бара, в котором, судя по всему, и работал. Его жена, как я мог судить из фото, работала там же. Их дочери сейчас было почти четыре годика. Они назвали девочку Алисией. Судя по фотографиям из социальной сети, ребенок был бледен и не слишком здоров. Но на фото она все время улыбалась. Как и ее родители. Их жизнь явно была непростой. Но вместе они выглядели счастливыми.

Я вспомнил, как убеждал Миро, что им следует избавиться от ребенка. Сейчас, глядя на фото вполне живого человечка с осмысленными глазками и улыбкой, мне вдруг стало неуютно от мысли, что его появлению на свет я хотел воспрепятствовать.

— Как бы там ни было… рад за тебя… братишка, — прошептал я, едва сдержав внезапно нахлынувшую на меня сентиментальность, из-за которой на глаза едва не навернулись слезы.

Я подумал, что Миро, почти пять лет бывший уверенным, что я погиб, вряд ли поверит своим глазам, увидев меня живым. Да еще и в таком состоянии. Что ж, он тоже прошел в свое время через войну и потерял на ней очень многое. Он должен понять меня. Должен помочь. Я обязательно наведаюсь к нему, когда выберусь отсюда. Или, вернее — если выберусь.

Нашлась информация и о Дженни Мэтьюз. Около года назад пожилой уже Ральф Мэтьюз пережил инсульт, едва не оставив свою супругу вдовой и оказавшись частично парализованным. Но в остальном с Дженни, кажется, все было в порядке. Теперь она носила фамилию своего нового мужа — Фицпатрик. Это был тот самый ее сокурсник, ради которого она со мной и рассталась. В начале войны он пошел добровольцем в миротворческие силы и до самого ее конца работал в военном госпитале в Брисбене. Дослужился до звания майора медицинских войск, получил за свой труд множество медалей и наград и стал уважаемым в обществе гражданином. Теперь имел собственную небольшую клинику. Дженни до сих пор работала в Институте хирургии глаза в Сиднее, где проходила в свою время практику и интернатуру.

— Хоть у кого-то все стабильно, — прошептал я, уверившись, что в жизни Дженни моя роль окончена уже много лет назад.

Перельману не удалось ничего узнать ни о Джероме Лайонелле, ни о Рине Кейдж, ни о Клаудии Ризителли. Это расстроило меня, но я утешил себя тем, что никто из этой троицы никогда не был особо публичным и активным в социальных сетях человеком. У каждого из них были свои причины, по которым их шансы не дожить до конца войны были высоки: у Клаудии — ее проблемы с властями Содружества; у Джерома и Рины — их бойцовский характер и неосторожный нрав. Тем не менее оставалась еще надежда встретить их.

И, конечно же, Перельман нашел информацию о Роберте Ленце. Я не раз слышал о нем и во время войны. При всей изолированности «Железного Легиона» от окружающего мира это имя было там известно. Он числился, кажется, советником министра обороны, и не был публичной персоной. Но о Ленце говорили как о весьма влиятельном человеке. Ходили слухи, что Роберт — один из «серых кардиналов», которые координировали связь между Содружеством и частными военными компаниями, заставляя эти громадные структуры, юридически отдельные, а в реальности неотделимые одна от другой, работать слаженно.

Роберту было уже шестьдесят пять. Он не занимал никаких официальных постов, окончательно став пенсионером. Но, судя по фотографиям и информации из социальных сетей, выглядел довольно бодрым. По фото я смог заключить, что мой бывший опекун увлекался яхтингом, рыболовлей, большим теннисом и игрой гольф, живя на солидной вилле в заново отстроенной «деревне миллионеров» в Марабу, куда он вернулся после окончания войны. Его сын Дэвид с женой имели четырехлетнюю дочь Софию, зачатую согласно закону. Ребенок выглядел жизнерадостным и беззаботным, каким могут быть здоровые дети, живущие в состоятельных семьях и окруженные большой заботой. На многих фотографиях девочка была запечатлена вместе с дедушкой и бабушкой. Загорелый Ленц в белом блейзере с эмблемой гольф-клуба широко улыбался своими безупречными зубами. На щеках, на подбородке и на груди под полурасстегнутой тенниской были видны седые волоски. На пальце блестело в солнечном свете старое обручальное кольцо, которое он носил все эти годы. Крепко обнимая внучку, он выглядел добрым и пушистым, как огромный плюшевый мишка.

«М-да, Роберт», — подумал я. — «Ты создал вокруг себя действительно райское местечко. Ты всегда оберегал свою тихую гавань от злых ветров. Но никто больше, кроме этих людей, не стоил в твоих глазах ни пенни. Всю свою жизнь ты шел по трупам, плел интриги, лгал и играл человеческими судьбами. Такие, как я, мой отец, Клаудия — мы были лишь пешками в твоей игре. Ты пригревал нас и прикармливал, словно дворняг, когда мы были тебе нужны. Твое добродушие было лицемерным и недолговечным. У тебя никогда не екало сердце и не дрожала рука, когда кем-то из твоих «питомцев» приходило время жертвовать».

Я не был настолько наивен, чтобы полагать, что Ленц, при реальном занимаемом им положении, не знает о моей судьбе и не способен помочь. Он не считал нужным этого делать. Скорее всего, за этим стоит даже нечто большее, чем просто безразличие. Теперь казалось практически несомненным, что он был причастен к интригам, которые велись вокруг меня, с самого начала. Он лгал, что не знаком с Чхоном. Нет, он действовал с ним заодно. Вероятно, именно Ленц в далеком 60-ом предложил моим родителям заключить «сделку с дьяволом», согласившись на генную модификацию своего еще не рожденного сына в обмен на его душу. А в 89-ом он помог Чхону заманить меня в «Железный Легион», так как считал, что именно там мне и место — выродку, созданному за деньги корпораций и им же и принадлежащему. Он прекрасно знал, что такое «Железный Легион» и что мне там предстоит. Но он не забивал этим голову и вычеркнул меня из списка своих проектов, не сомневаясь, что я не переживу той судьбы, которую уготовил мне Чхон. Лишь моя глупость и доверчивость не позволяли мне разглядеть истинные намерения этого человека и заставляли принимать его якобы участие ко мне за чистую монету.

«Интересно, что бы ты сказал мне, Роберт, если бы увидел сейчас меня? Вернее, то, что от меня осталось?» — подумал я, с ненавистью глядя на его фотографию. — «О, я знаю. Ты, как всегда, начал бы лгать. О, ты просто мастерски лжешь, это настоящий талант. Как же долго тебе удавалось делать из меня идиота! Но ты дьявольски умен. И ты понимаешь, что я больше не куплюсь на твою ложь. Поэтому не станешь и пробовать. Да и зачем? Я ведь отработанный материал. Можно забыть обо мне и наслаждаться райской жизнью на пенсии. Может быть, где-то в соседнем особняке живет и сам Чхон. Может, вы с ним, два закадычных дружка, любите иногда сыграть партейку-другую в шахматы. Как вы всю жизнь играли настоящими, живыми фигурами…».