Документы жизни и деятельности И. С. Баха - Ханс-Йоахим Шульце

[Ф. В. Марпург, предисловие к изданию «Искусства фуги». — Берлин, февраль 1752 г.]

292 (III/693)

[…] Он написал прекрасные хоралы,[390] когда еще был придворным органистом в Веймаре, и с тех пор усердно продолжал это [дело], будучи капельмейстером в Кётене, а потом музикдиректором в Лейпциге и одновременно придворным композитором короля Польского и курфюрста Саксонского. <…> Дело его живет в его сыновьях <…> о чем я не стану здесь распространяться, дабы не упустить из виду самое главное, а именно: в его хоралах очень много искусности; большинство из них нам доступно в рукописях, но некоторые в последние годы вышли и [в печатном виде, способом гравировки] на меди, а именно 6 хоралов разного рода для органа с двумя мануалами и педалью, изданных Ио[ганном] Георгом Шюблером в Целле (Тюрингский Лес), далее — «С высот небесных я схожу» для 2 ман[уалов] и пед[али] на 4 листах in fol[io] в издании Шмида в Нюрнберге и т. д. Не буду продолжать, скажу лишь, что, по-видимому, правы те, кто, слышавши многих музыкантов, тем не менее придерживается мнения, что на свете есть только один Бах; добавлю еще, что баховские башмаки мало кому по ноге.

[Я. Адлунг, «Наставление в музыкальной премудрости». — Эрфурт, 1758 г.]

КРИТИКИ И ЗАСТУПНИКИ

293 (II/400)

Господин…[391] — в [городе]…,[392] конечно, превосходнейший из музыкантов. Необыкновенный мастер [игры] на клавире и на органе, он пока что нашел только одного достойного соперника. Я несколько раз слышал игру (с. 183) этого великого человека. Его искусность просто поразительна, и трудно понять, как ему удается столь необычайным образом, столь проворно действовать руками и ногами — с таким их переплетением, с такой растяжкой, что даже самые большие скачки получаются у него без единого фальшивого звука, — и, невзирая на столь энергичные движения [рук и ног], сохранять корпус неподвижным. Сей великий муж вызвал бы восхищение целых народов, если бы [в его музицировании] было больше привлекательности и если бы он — напыщенностью и запутанностью — не лишал свои сочинения естественности и не заслонял бы их красоту излишней искусностью. Из-за того, что он рассчитывает на свои собственные пальцы, сочинения его чрезвычайно трудно играть; ведь он требует, чтобы вокалисты и инструменталисты проделывали своим голосом и на своих инструментах то, что он сам может сыграть на клавире. Но это невозможно. Все «манеры», все мелкие украшения и [вообще] всё, что подразумевается под способом игры [на инструменте], он тщательно выписывает нотами, а это не только лишает его сочинения красоты гармонии, но и мелодию делает невнятной. Всем голосам приходится звучать одновременно, и притом исполнять их одинаково трудно, так что и не разберешь, где же главный голос. Короче, он в музыке ровно то, чем некогда был господин фон Лоэнштайн в поэзии. И того, и другого напыщенность увела от естественности к надуманности и от возвышенного [начала] к смутности и неясности [высказывания]; и остается только поражаться их тяжкому труду и исключительным усилиям, каковые, однако, затрачены были впустую, ибо противоречат само'й природе.

[И. А. Шайбе (в журнале «Критический музыкант»). — Гамбург, 14.V. 1737 г/]

294 (II/411)

Баховские церковные сочинения становятся всё более искусственными, всё более вымученными; в них совсем нет той силы, убедительности и благоразумной осмысленности, какая есть в телемановских и грауновских произведениях. […]

[И. А. Шайбе, «Послание его высокоблагородию господину капельмейстеру Маттезону». — Гамбург, январь 1738 г. ] (с. 184)

295 (II/409)

[…] Далее автор [(И. А. Шайбе)] пишет, что господин придворный композитор «пока что нашел только одного достойного соперника».[393] Кто под оным подразумевается — мне, как и многим другим, неведомо. Очень многие были бы весьма признательны автору, если бы он удовлетворил их правомерное любопытство и с большей определенностью поведал бы, кого же он имеет в виду. Однако я сомневаюсь, что он когда-нибудь сумеет это сделать. Если он, скажем, намекает на небезызвестного большого мастера музыки,[394] за свою исключительную искусность получившего, по дошедшим до меня сведениям, в одной из иноземных держав (как это там принято) докторские регалии, коих он в музыке вполне достоин, — то я готов сослаться на некоторых непредвзятых знатоков музыки, каковые в странствиях своих тоже имели счастье слышать этого великого музыканта, но, вознося ему премного похвал, тем не менее сохранили неподдельную убежденность в том, что на свете есть только один Бах и что никто с ним не сравнится. Что ж, в таком случае господин придворный композитор, надо думать, пока что не «нашел» ни единого «достойного соперника».

Затем автор уточняет, какие именно выдающиеся достоинства он обнаружил в игре этого великого человека, неоднократно слышанной им лично: он восхищается необыкновенной ловкостью его рук и ног <…> Но почему он не замечает удивительного множества редкостных [мелодических] находок, [искусных] перемещений одного и того же построения в разные тональности, исключительного мастерства [исполнения] даже в самых быстрых темпах с предельной отчетливостью и ровностью звучания всех тонов, необыкновенного умения играть в труднейших тональностях с такой же подвижностью и чистотой, как и в самых легких, и вообще неизменной привлекательности, сочетающейся с искусностью? <…>

Между прочим, известно, что голоса в сочинениях этого великого мастера музыки чудесным образом переплетаются друг с другом, причем без малейших признаков путаницы. Они движутся то в одном и том же, то в противоположном направлении — где как уместно. Они расходятся, но, когда нужно, своевременно вновь сходятся. Каждый голос отличается от любого другого, (с. 185) обладая своим собственным, неповторимым обликом, хотя часто они друг другу подражают. Они то убегают друг от друга, то следуют друг за другом, причем в их стремлении как бы опережать друг друга не обнаруживается ни малейших признаков нерегулярности. И когда все это исполняется должным образом, нет ничего прекраснее этой гармонии. Если же неумелость или небрежность инструменталистов или певцов создает ту или иную путаницу, то, безусловно, весьма вздорно было бы относить их промахи на счет композитора. Ведь в музыке вообще все сводится к исполнению <…>

Я признаю', что сочинения господина придворного композитора очень трудно играть, но [трудно это] только тем, кто не желает приучить свои пальцы к должной подвижности и к правильной аппликатуре. Между тем, он действует вполне правомерно, когда, сочиняя свои пьесы, «рассчитывает на свои собственные пальцы». Ведь вывод, к которому он пришел, гласит: «того, чего я достиг прилежанием и упражнением, может достичь и любой другой, обладающий лишь средними способностями и навыками».[395] А отсюда [сама собой] отпадает и отговорка насчет неисполнимости [его вещей]. Все исполнимо, если только захотеть, [- если только] усерднейшим образом дать себе труд обратить — путем неустанного прилежания — [свои] природные способности в надлежащие навыки. Если для господина придворного композитора нет ничего невозможного в том, чтобы безупречно, без единой ошибки играть двумя руками на клавире такие вещи, в коих как главному, так и средним голосам приходится должным образом справляться со своими [нелегкими] задачами, то почему же это должно быть невозможно для целого хора,[396] состоящего из большого числа лиц, каждое из коих обязано следить лишь за одним-единственным голосом? <…>