Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Или — наоборот, очень хорошо? Что, например, означала ее неожиданная просьба ко мне передать весточку Ань Лушаню о том, что император жалует его титулом? То, что недавно побывавший в его ставке торговец мог, на ее взгляд, спокойно писать полководцу письма, которые она просто так писать не могла, — или что-то другое?

И как тут было не вспомнить, что в мое отсутствие госпожа Ян держала у моего торгового подворья шпионов женского пола, да и сейчас послала девушку с на редкость грамотно составленным письмом.

Да что я вообще знаю о том, сколько сильных людей империи имеют свои сети осведомителей и следят друг за другом?

Собственно, в мою голову давно уже закралась мысль, что я не знаю о происходящем вообще ничего.

Потому что в целом события в столице выглядели попросту безумно. Какой идиот в Императорском городе мог так бездарно играть с огнем — арестовывать всех подряд, друживших с полководцем, под командой которого находилось больше сотни тысяч лучших в империи воинов?

Ведь все шло так хорошо. Благодаря моим усилиям — и усилиям Меванчи, усердно передававшей в ставку Ань Лушаня наши с Юкуком разговоры в комнате-душегубке, — полководец действительно решил благоразумно заболеть в ответ на высочайший вызов в столицу для получения титула гуна, а также новых подарков Светлого императора. И засел у себя в Фэньяне надолго и всерьез. А тут еще бесконечные дожди так кстати размыли дороги.

После чего мне требовалось совсем немного времени — каких-то несколько месяцев. Месяцев, во время которых в Чанъани окончательно поняли бы, что сейчас не время играть в глупые игры с лучшим из полководцев и затевать авантюрные походы на Запад, а в Круглом городе успели бы поработать над идеей — ни много ни мало — союза империи с халифатом.

Конечно, к союзу этому мог привести и другой ход событий, кровавый и бурный: я вновь и вновь представлял себе колонны пограничников Ань Лушаня, которые сметут со своего пути любую императорскую армию. Риск, страшный риск — злить фэньянского великана, и без того издерганного постоянными интригами. Но если даже мне, иностранцу, эта игра казалась довольно рискованной, то почему она не пугала кош-то из высших властителей империи? Самое же неприятное было в том, что пока я не находил ответа на эти вопросы; не знал я и того, угрожает ли что-то лично мне. Вот когда я пожалел о том, что слишком легко отбросил увещевания Юкука, утверждавшего, что нельзя оставлять за плечами слишком много неясных проблем.

Так или иначе, скрываясь в своем убежище, я никоим образом не мог найти ответов на все эхи вопросы.

— Сообщите Сангаку: завтра я возвращаюсь домой, — сказал я, наконец, очередному посланцу. — Но чтобы там все было готово для мгновенного бегства при малейшей тревоге.

Я заснул, завернувшись в попону из верблюжьей шерсти.

И проснулся утром от странного бледного света, проникавшего в комнату через бумагу стен.

Я отодвинул раздвижную дверь и замер на пороге. Мир за одну ночь стал похожим на рисунок тушью на свитке из чистейшего белого шелка. Тонкими штрихами просвечивали сквозь выпавший снег ребра крыш, бледно серели стены, и белыми облаками светились сахарные ветви крон деревьев на фоне серого неба. Черным пятном был лишь сгорбившийся на ослике человек у дальней стены, втянувший голову в теплый воротник.

Мое дыхание поднималось к серому небу легкими облачками. Воздух был чудесен, а мир — абсолютно тих.

Я махнул, наконец, рукой человеку на ослике; он подъехал, покачивая расставленными в стороны мокрыми ногами, с каменным лицом соскочил в холодный снег и вручил мне свое невозмутимое животное. И я тихо тронулся по белым пустым улицам вдоль глухих серых стен.

В свой дом я въехал как вор, прикидываясь торговцем какой-то снедью и ненавидя каждое мгновение этого унижения.

И… ничего не произошло — по крайней мере, до следующего дня, когда появилась Ян все с той же небольшой свитой, завернутая в парчовую накидку, отороченную драгоценным мехом сразу нескольких степных зверей.

Не было никаких сброшенных одежд и все более дерзких прикосновений рук. Мы сидели, полностью одетые, все в той же бане в глубине моего дома, и она смотрела на меня с жалостью и грустью.

— Вот как серьезно поворачивается наша с тобой жизнь, иноземец,- сказала она, наконец. — Но я счастлива. Я отдаю часть своего долга — ведь это я пришла к тебе в дом и принесла столько хлопот.

Рассказ ее был прост и короток. Аресты были делом рук ее вспыльчивого братца, премьер-министра Ян Гочжуна. Отказ Ань Лушаня приехать за императорской наградой для самой Ян был большой неприятностью. А вот «мальчишке от этого была одна радость», он считал, что получил наглядное подтверждение того, что полководец замышляет мятеж. И решил лишить будущего мятежника «глаз и ушей» в столице, немедленно арестовав всех его агентов.

Я лишь печально качал головой: самоубийца, несчастный самоубийца.

— Кто составлял списки? — спросил я.

— Ой, да откуда мне знать, там десятки ведомств. Ну, привез список какой-то офицерик. Чуть ли не «малиновый барс», — отмахнулась она. — А вот теперь слушай: в этих списках тебя не было, но кто-то из чиновников по особым поручениям при мальчишке сказал: а где же имя Маниаха, мы уже два года как знаем, что его торговый дом работает на Ань Лушаня. Но я узнала и успела за тебя заступиться. Иногда он все же меня слушается… Пока что, по крайней мере. Вот и все!

Так. Так. Так. «Малиновый барс». Именно в то утро, кстати, я точно узнал, что с моего стола действительно пропали заметки с теми самыми именами, а заодно, что было особенно огорчительно, драгоценные камфарные фигурки.

Чжоу, конечно. Кто еще должен вручить премьеру список сторонников Ань Лушаня в столице, если не глава соответствующего ведомства? Да, господин Чжоу, получив приказ свыше, своровал эти бумажки, приказав стащить и драгоценные фигурки, чтобы инсценировать ограбление: вдруг я поверю, что не мои записи, а фигурки приглянулись вору? Допустим. Но заметим, что Чжоу меня в этот список не внес. Что вполне понятно, при наших с ним особых отношениях. И каким образом я оказался зачислен кем-то в канцелярии премьера в друзья Ань Лушаня — было абсолютно непонятно. А упоминание о двух годах было и того интереснее.

Хаос. Бред. И очень опасные хаос и бред.

В общем, из этого города надо было уезжать — лучше рано, чем поздно. Ну и Ястреб же из меня — ровно ничего не понимающий в происходящем и живой лишь благодаря случайности.

Домой, домой.

Я смотрел на Ян с такой же печалью, как и она на меня. Ты подарила мне жизнь — но как я отплачу тебе, моя прекрасная актриса, за этот подарок? Тем, что как трус скроюсь навсегда среди вихрящихся песков и каменных столбов Великого Пути, оставив тебя среди плетущих заговоры напуганных и озлобленных чиновников и генералов?