Пенсионер – пионер - Ал Коруд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Батя-прадед хитро посмеивается:
— И как вам, молодой человек, вкус?
— Вкус вина насыщенный и бархатистый. Можно уловить в нотки жареного миндаля, черной рябины, граната, карамели с тонким ароматом малины.
Надо было видеть глаза папаши Ростика. Дед же просто усмехался в усы, стараясь не заржать. А бабушка так и застыла около печки. Первым не выдержал старший Орлов, расхохотавшись, он выдал:
— Что, уел тебя внучок?
— Ростя, откуда⁇
Делаю многозначительный вид.
— Читаю много.
Отец насупился, подозревая меня в каверзе.
— Что-то я не помню у нас дома книг по виноделию.
Победно ухмыляюсь:
— Зато много журналов «Наука и жизнь». Чего только там не пишут. В том числе и про грузинские вина.
Бабушка охнула:
— Так нам Никифор грузинское привез? А ты его открыл!
— Не бухти, старая! Чего ему лежать? Оно и так выдержанное.
Мужская часть компании посмотрела друг на друга и прыснула.
Бабуля покачала головой и достала из печки два горшка. В одном с обеда томилось Жаркое. Вот именно так. Как оказалось, мясо с таким названием готовилось только в русской печке. Потому что особенность русской кухни как раз в том, что её блюда томятся и оттого получают необыкновенный привкус. Говядину выдали в правлении, как премиальные. Колхоз частенько расплачивался натурой, а не деньгами. К благоухающему ароматами мясу полагался чугунок свежей картошечки, сваренной в мундире и с зеленью. Дуя на пальцы, я быстро очистил две картошины, сноровисто размял их вилкой и полили сверху пахучим маслом. Бабушка наложила поверх мяса, и мы принялись за трапезу. А что — честно заслужили, поработав на славу. Аппетит после трудового дня и баньки прибрели заметный. И простая деревенская пища намного вкусней суши и макарон.
Папаша, утолив первый голод, долили мне в бокал вина и заговорщицки глянул на деда. Бабуля махнула рукой:
— Чего уж там, заработали!
Тут же на столе появилась бутылка коньяка с вычурной надписью.
— Мягкой! — дед провел пальцами по усам.
— Молдавский. КВ. От добрых людей
— Опять занесли?
— Чего уж…
— Ой, Ваня, допрыгаешься!
— Батя, да нет там ничего криминального! — отец уже отвык, что ему слово поперек ставят. — Одну бригаду раньше срока перекинул на нужный участок.
— Но ведь план…
— А что план, батя? Это непреложное русло коммунистического учения? В плане все заранее не предусмотришь! Вот и сдвигаем его в сторону по велению времени. Иначе один вред от него.
Дед выпил еще стопочку розоватого хрусталя и мрачно уставился на сына:
— Ваня, ты политику не трогай. Сорок лет назад за такие слова можно было и того…
Я навострил уши. Что у нас было сорок лет назад? Сталинские репрессии! Это же живая история! И передо мной те, кто испытал её перипетии на собственной шкуре.
— А ты меня не затыкай! На двадцатом съезде все прямо сказали.
«Ох, ты, хреново не знать истории!»
— Раз пошла такая пьянка, наливай! И вот что я тебе скажу, сынок! — никогда я еще не видел деда таким разгоряченным. Работал он сейчас на конюшне, заведующим, но, судя по грамотам, висящим на стенах, в былые годы командовал чем-то покрупнее.
— Охолонись, старик!
— Не мешай, бабка! В мужские дела не лезь, сиди в своем куте! А вы, молодые, забыли, с каким трудом мы энту советскую власть создавали. И сколько вокруг было врагов. Настоящих, а не придуманных. Что нам твое Цэрэу? Кулаки открыто колхозные амбары поджигали, а бывшие беляки пролезли в заготконтору и пустили там корни. Жизни не давали.
— Так их за это и арестовали в трижцатые! — не унимался отец.
— А их родственники да подельники кляузы анонимные строчить бросились. У них же кругом связи. Повязаны своими черными делами. Мы того сразу не поняли. В органах же как было — есть сигнал, реагируй. А нехай дальше разбираются.
— Это так твоего брата забрали?
Дед махнул рукой, а я безмерно удивился. Вот как нахраписто колесо истории по судьбе нашей семьи прошло.
— Я ездил потом в область, писал в НКВД. Но не спас. И семью его выслали. Обратно они не вернулись.
Внезапно голос заново подала бабка:
— Я тебе говорила, что добром не кончится. Как у самого голова целой осталась? О семье ты не думал!
Дед молча опрокинул стопку коньяка и вздохнул:
— Душа до сих пор болит. Младшенького не спас. Старший брат на флоте погиб. На подводной лодке. Марфушу после учебы послали на запад, на освобожденные территории. Так в сорок первом и сгинула в беженцах. Сказывают, что люто их немец тогды бомбил. Так и лежат до сих пор косточки непохороненные сестрички родной.
Я похолодел. Почему дед об этом никогда не рассказывал. В трагедии моей семьи просматривалась жуткая история России двадцатого века.
— Деда. А как это?
Отец искоса глянул на меня. Не так он планировал закончить вечер.
— Батя, а надо ему об этом знать?
— Вот вы дураки стоеросовые! Оберегаете их, а потом, что делать будете, когда им придется бороться за лучшую долю. Что же вы их мякишем кормите, а не мясом?
— Обстановка нынче другая. И живем хорошо, и мир вокруг нас прочней.
— Вот-вот. Расслабились! Давай остатнюю и пойду почивать. Умаялся.
Так вот в чем проблема поколения деда. Рожденные в эпоху стабильности и получившие все блага от рождения, они попросту не умели защищаться и бороться. Вина это их или беда даже не знаю. Мое поколение зуммеров не лучше. Чуть что в стране пошло не так, и все тут же начинали ныть. Ю-Тубик замедлялся, какой ужас! Мы, получается, лишнее звено эволюции?
— Дед, а здесь кто?
Странное место я выбрал для последнего дня в деревне. Отец с раннего утра улетел по своим делам. Обещал машину в город после обеда подогнать. Мы же с
