Август 1956 год. Кризис в Северной Корее - Андрей Ланьков

До определенной степени итоги августовской и сентбрьской конфронтации были окончательно подведены осенью 1957 г., во время продолжительной беседы китайских и корейских руководителей. В ноябре 1957 г. представители сорока шести коммунистических партий собрались в Москве на празднование 40-й годовщины Октябрьской революции. Это была последняя встреча перед тем, как раскол между Советским Союзом и Китаем навсегда изменил ситуацию в мировом коммунистическом движении. Первые трещины в монолите «нерушимой советско-китайской дружбы» были уже заметны искушенному наблюдателю, хотя внешне все участники встречи старались продемонстрировать, что все остается по-прежнему. Как и ожидалось, Ким Ир Сен прибыл на встречу в сопровождении министра иностранных дел Нам Ира и нового «идеолога» ТПК Ким Чхан-мана, а также министра государственного контроля Пак Мун-гю. Визит Ким Ир Сена в Москву на этот раз продолжался три недели, с 4 по 21 ноября.

Всего год с небольшим прошел с момент предшествующей поездки Ким Ир Сена в Москву, но за это время международное и внутреннее положение КНДР изменилось радикальным образом. Ким Ир Сен и верные ему бывшие партизаны значительно укрепили свою власть в стране. Уцелевшие члены яньаньской и советской фракций больше не помышляли о протесте или сопротивлении, их главной заботой стало сохранение собственных жизней, что на практике чаще всего означало эмиграцию в СССР или Китай. С другой стороны, позиции Советского Союза и его возможность контролировать мировое коммунистическое движение серьезно пострадали в результате действия целого ряда факторов: назревающего разрыва с Китаем, подавления венгерского восстания, серьезных противоречий внутри советского руководства, и прежде всего в результате тех многочисленных социальных, политических и культурных последствий, к которым привела борьба с «культом личности». Много десятилетий спустя наблюдательный историк отметил, что коммунистический мир бесповоротно изменился после 1956 г., когда «…[коммунистическое] движение лишилось своей внутренней основы»[326].

В этих условиях в Москве и состоялся разговор между Мао Цзэдуном и Ким Ир Сеном. После того как Ким Ир Сен вернулся домой, в Пхеньяне была проведена встреча руководящих работников высшего звена, на которой присутствовали около 150 человек. Ким Чхан-ман, член северокорейской делегации в Москве и восходящая звезда корейской иерархии (несколькими годами позже его тоже поглотит новая волна репрессий) собрал их, дабы рассказать об этой неофициальной, но крайне важной беседе китайского «Великого Кормчего» с северокорейским «Солнцем Нации». На этом собрании присутствовал и Пак Киль-ён, тогдашний начальник первого отдела МИД КНДР, который по происхождению был советским корейцем и охотно передавал в советское посольство свежие политические новости. Всего тремя днями позже он, цитируя Ким Чхан-мана, говорил советскому дипломату: «Т. Мао Цзэдун в беседе с Ким Ир Сеном несколько раз извинялся за неоправданное вмешательство КПК в дела Трудовой партии Кореи в сентябре прошлого года. Китайские товарищи, попросив устроить встречу между Мао Цзэдуном и Ким Ир Сеном накануне совещания, боялись, сказал в докладе Ким Чан Ман, что мы поставим вопрос о вмешательстве на московском совещании. Но мы были выше этого, оберегая авторитет братских партий. Решение сентябрьского Пленума ЦК в прошлом году было нам навязано извне, жизнь показала, что мы были правы на августовском Пленуме. Это горький опыт, который показывает, что нужно воспитывать у членов партии гордость за свою партию, бороться с космополитами, которые ориентируются на на свою, а на другие партии»[327].

Ким Чхан-ман проинформировал собравшихся, что Пэн Дэ-хуай, присутствовавший на встрече, тоже принес Ким Ир Сену личные извинения как за «сентябрьский инцидент», так и за некоторые действия китайских войск, расположенных в Северной Корее. Ким Чхан-ман привел слова Пэн Ду-хуая о проведении китайцами незаконных разведывательных операций (возможно — хотя это и не совсем ясно из контекста, — направленных против Северной Кореи) и о «попытках печатать корейские деньги»[328].

Без сомнения, покаяние Мао было прежде всего поступком искушенного в интригах и циничного политика. Планируя разрыв с Москвой, Великий Кормчий хотел быть уверенным в поддержке, или, по меньшей мере, в нейтралитете Ким Ир Сена. На деле извинения за сентябрьский инцидент ничего не стоили Мао, поскольку к тому времени стало ясно, что сентябрьские решения с самого начала были просто клочком бумаги. Поэтому Мао немного потерял, признав очевидное; Ким Ир Сен полностью контролировал ситуацию в КНДР и мог расправиться со своими врагами. Однако если для Мао извинения были легким способом достижения своих целей, для Ким Ир Сена они имели вполне реальное значение. Какими бы ни были действительные мотивы Мао, с точки зрения Ким Ир Сена, заявления Великого Кормчего были сродни капитуляции великой державы, и Ким горел понятным желанием проинформировать северокорейскую элиту об этом новом повороте событий, который он с полным основанием считал своей дипломатической победой.

С 3 по 5 декабря 1957 г. в Пхеньяне проходил расширенный Пленум ТПК. Вскоре один из его участников (им снова оказался Пак Киль-ён) сообщил о пленуме советскому дипломату[329]. Это было многочисленное собрание, так как помимо собственно членов ЦК в нем принимало участие необычно большое количество специально приглашенных партработников, так что на пленуме присутствовало до полутора тысяч функционеров — фактически все высшее руководство страны. Ким Чхан-ман снова рассказал о московской встрече Ким Ир Сена и Мао Цзэдуна и об извинениях Мао. Затем Ко Пон-ги, сторонник Чхве Чхан-ика, к тому времени уже несколько месяцев находившийся под домашним арестом, выступил с речью, «вскрывающей» и «разоблачающей» планы «августовской оппозиции». До опалы Ко Пон-ги занимал должность первого секретаря пхеньянского горкома ТПК, традиционного оплота яньаньской фракции. Несомненно, что его выступление было составлено властями или, по меньшей мере, отредактировано ими (как открыто заявил своему советскому собеседнику Пак Киль-ён), и поэтому представляет гораздо больший интерес как пропагандистский трюк, а не как свидетельство о реальных планах оппозиции. Ко Пон-ги рассказал, что оппозиция собиралась назначить новым Председателем партии Пак Ир-у, а его заместителями — Чхве Чхан-ика, Пак Чхан-ока и Ким Сын-хва. В первый раз в числе активных участников заговора, а не просто как сторонник оппозиции, был упомянут Пак Ый-ван, заметный член советской фракции. Как мы уже говорили, в документах посольства нет никаких подтверждений того, что Пак Ый-ван знал о заговоре, хотя нет никаких сомнений, что его отношение к Ким Ир Сену было достаточно негативным (как мы помним, именно он пытался в апреле 1956 г. поговорить с JI. И. Брежневым о ситуации в КНДР).

Пан Хак-се, министр внутренних дел и руководитель всей северокорейской системы спецслужб, заявил, что оппозиция планировала поднять в стране вооруженное восстание. По нашим данным, именно тогда в документах посольства впервые появились такие обвинения, которым скоро предстояло стать официальными. Вслед за этим начались традиционные покаянные выступления остальных членов оппозиции. Единственным исключением стал Пак Ый-ван, со своей обычной прямотой и мужеством отрицавший все обвинения. Когда Ким Чхан-ман завизжал: «Ты — Иван! Иван!» — намекая на его русские корни, Пак Ый-ван просто покинул помещение (фактически подписав себе смертный приговор — который, впрочем, ожидал бы его в любом случае). Другой жертвой был Ким Ту-бон, недавно смещенный с поста главы северокорейского государства. Пожилой интеллигент и ученый был впервые публично (или почти публично, так как все происходило на закрытом собрании высших партийных функционеров) обвинен в причастности к оппозиции. Ким Ту-бон покорно «осознал свою вину перед партией», хотя и использовал при этом весьма расплывчатые выражения. В число известных политиков, подвергшихся критике на пленуме, попал и Ким Чхан-хып, бывший министр связи, заклейменный самим Ким Ир Сеном как «предатель рабочего движения»

(более о его грехах ничего на настоящий момент неизвестно, и остается неясным, чем был вызван этот приступ высочайшего гнева в адрес министра)[330].

Ораторы настаивали на суровом наказании для оппозиции, и иногда давали волю своей фантазии. Как впоследствии рассказывал участник пленума: «Председатель парткома Понгунского химзавода, например, заявил, что рабочие завода требуют, чтобы всех фракционеров бросили в кипящий карбидный котел, где температура кипения две тысячи градусов!»[331] Похожие живописные угрозы приверженцев Ким Ир Сена звучали и в печати, а следы их заметны и в более поздних публикациях. Так, авторы коллективной «Общей истории Кореи» в 1981 г. писали: «Рабочие Кансонского сталелитейного завода, так же как весь рабочий класс нашей страны, требовали, чтобы фракционерские ублюдки были отданы им, чтобы [они могли] разрезать каждого из них на куски»[332]. Вновь назначенный министр юстиции Хо Чжон-сук избежала столь готических образов и просто предложила, чтобы «…фракционеров судил народный суд». Ее пожелание, как мы увидим, вскоре было претворено в жизнь, хотя и не в классической для сталинизма форме показательного публичного судилища.