Шведские спички - Ро­бер Са­ба­тье

— В бу­ду­щем го­ду обя­за­тель­но по­едем, — го­во­рит Жан.

— Или по­сле до­ж­дич­ка в чет­верг, — от­ве­ча­ет Эло­ди.

— Я обе­щаю те­бе это…

Оба они вспо­ми­на­ют про свои кар­тон­ные че­мо­дан­чи­ки, раз­дав­лен­ные в про­шлую по­езд­ку, ко­гда им при­шлось всю ночь про­вес­ти в ко­ри­до­ре пе­ре­пол­нен­но­го ва­го­на и си­деть на этих че­мо­да­нах; вид­но, в этом го­ду они так и про­ва­ля­ют­ся сло­ман­ные на верх­ней пол­ке в шка­фу.

Но те­перь у них есть на­де­ж­да: Да­вид, ста­рый при­ятель Жа­на по мас­тер­ской, вы­хло­по­тал для не­го под­хо­дя­щее мес­теч­ко в це­хе цин­ко­гра­фии га­зе­ты «Ма­тэн», ме­сто это ос­та­ви­ли за Жа­ном, но те­перь ему на­до не­мед­лен­но ос­ваи­вать но­вое ре­мес­ло. Не­у­же­ли они смо­гут опять по­ку­пать сдоб­ный хлеб, хо­дить в ки­но «Рок­си»! Мо­жет быть, ку­пят тан­дем или мо­то­цикл?

А как же с Оли­вье? Судь­ба его бы­ла ре­ше­на на­ко­нец по­сле боль­ших вол­не­ний и об­су­ж­де­ний на сбо­ри­ще всех чле­нов се­мьи, при­чем ка­ж­дый из уча­ст­ни­ков бес­по­кой­но обо­зре­вал всех ос­таль­ных, как иг­рок в по­кер. Жан и Эло­ди со­гла­си­лись с тем, что не сто­ит сра­зу го­во­рить об этом ре­бен­ку; еще бу­дет вре­мя со­об­щить ему: вот, мол, так по­лу­ча­ет­ся… Этим они хо­тя бы на не­сколь­ко дней спа­сут­ся от уст­рем­лен­ных на них с не­мым во­про­сом боль­ших зе­ле­ных глаз Оли­вье. Ска­жут ему обо всем в са­мый по­след­ний мо­мент, ко­гда не бу­дет вы­хо­да, и сде­ла­ют это ре­ши­тель­но, как се­ст­ра ми­ло­сер­дия, ко­то­рая сры­ва­ет пла­стырь од­ним ма­хом.

И вот Оли­вье жил в ат­мо­сфе­ре мол­ча­ния, не по­доз­ре­вая о гро­зя­щей ему опас­но­сти, слов­но ни­ка­ких пе­ре­мен и быть не мог­ло. Ко­гда же в нем про­бу­ж­да­лись тре­во­ги, он под­соз­на­тель­но их от­тал­ки­вал и сно­ва, как пры­га­ют в ко­ду, оку­нал­ся в улич­ные за­ба­вы. Снис­хо­ди­тель­ность ку­зе­нов к его по­ве­де­нию да­же уси­ли­лась, и маль­чик про­дол­жал свои ски­та­ния, ме­ряя бо­си­ком по но­чам все бо­лее и бо­лее об­шир­ные про­стран­ст­ва.

По­сле по­луд­ня ули­ца ста­но­ви­лась пус­тын­ной, как бы вы­цве­та­ла под па­ля­щим солн­цем, за­ды­ха­лась, точ­но пе­ре­грев­шая­ся со­ба­ка. Стои­ло под­нять гла­за к не­бу, и солн­це яро­ст­но сле­пи­ло вас, как вспыш­ка маг­ния в блюд­цах фо­то­гра­фов, сни­маю­щих на свадь­бе. Ино­гда по­яв­лял­ся по­ли­цей­ский, со­вер­шен­но мок­рый от по­та в сво­ей на­глу­хо, до са­мо­го гор­ла, за­стег­ну­той ту­жур­ке, — он тай­ком за­хо­дил в ка­фе «Транс­ат­лан­тик», чтоб про­пус­тить в зад­ней ком­на­те ста­кан­чик, за­пре­щен­ный в слу­жеб­ные ча­сы. Аль­бер­ти­на, по­ли­вая на ок­не цве­ты, об­рыз­ги­ва­ла свер­ху тро­ту­ар. Ча­сам к шес­ти, пе­ре­дох­нув по­сле обе­да, вы­хо­дил Гас­ту­не со встре­пан­ны­ми уса­ми, сту­ча по мос­то­вой пал­кой и на­сви­сты­вая пе­сен­ки «Ма­де­лон» и «Самбр и Мез». Не­ожи­дан­но он ты­кал из­да­ли пал­кой в ка­ко­го-ли­бо про­хо­же­го, буд­то хо­тел его уве­до­мить: «А я с вас глаз не спус­каю!» — и за­вер­шал про­гул­ку в ка­фе, где из­ла­гал за рю­моч­кой свои во­ен­ные впе­чат­ле­ния.

При­врат­ник-кон­сорт Гро­ма­ляр уп­раж­нял­ся в скру­чи­ва­нии ме­ж­ду жел­ты­ми паль­ца­ми тон­ких си­га­ре­ток. Ко­гда он за­жи­гал их, ри­со­вая бу­ма­га вспы­хи­ва­ла, и ему бы­ло весь­ма не­удоб­но рас­ку­ри­вать эти то­щие слю­ня­вые тру­боч­ки. Од­но­вре­мен­но он по­учал од­но­го лю­би­те­ля ска­чек:

— Чем боль­ше ты ста­вишь, тем боль­ше вы­иг­ры­ва­ешь!

— Ко­неч­но, — от­ве­чал со­бе­сед­ник, — но чем боль­ше ста­вишь, тем боль­ше и те­ря­ешь.

— Ну, это ес­ли про­иг­рал! А вот ес­ли вы­иг­рал?

Мяс­ник от­та­чи­вал нож о дно та­рел­ки. Прач­ка, на ко­то­рой, кро­ме ха­ла­та, ни­че­го не бы­ло, под­но­си­ла к ще­ке утюг, про­ве­ряя, хо­ро­шо ли он со­грел­ся. Италь­я­ноч­ка про­гу­ли­ва­лась, по­ма­хи­вая пе­ред со­бой вее­ром, по­лу­чен­ным где-то как бес­плат­ное при­ло­же­ние к по­куп­ке. Ка­кой-то ста­рик за­прав­лял свою за­жи­гал­ку ка­п­ля­ми бен­зи­на, ос­тав­ше­го­ся в шлан­ге, а хо­зя­ин га­ра­жа с ули­цы Ле­кюйе, ко­то­рый в это вре­мя же­вал длин­ный сан­двич с мел­ко­на­руб­лен­ной жа­ре­ной сви­ни­ной, из­да­ли кри­чал:

— Эй, ста­рый! Че­го стес­нять­ся! А, это ты, Южен…

Взлох­ма­чен­ный Оли­вье на­чи­нал свой еже­днев­ный про­бег. На пе­ре­кре­ст­ке над та­бач­ной лав­кой бы­ла на­ма­ле­ва­на крас­ная мор­ков­ка, и маль­чик за­ду­мал­ся над этим стран­ным сим­во­лом, а за­тем смот­рел, как пля­шут и кру­жат­ся рек­ла­мы и вы­вес­ки. Он пы­тал­ся тща­тель­но, ни­че­го не про­пус­кая, изу­чать все квад­рат­ные гер­бо­вые сви­де­тель­ст­ва, ви­сев­шие в вит­ри­нах пе­ка­рен, зна­ко­мил­ся с печ­ка­ми фир­мы «Ми­рус», с тор­гов­лей ди­ва­на­ми-кро­ва­тя­ми, с объ­яв­ле­ния­ми при­слуг, ищу­щих се­бе ме­сто, и сту­ден­тов, пред­ла­гаю­щих уро­ки ма­те­ма­ти­ки. Вдруг его за­хва­ты­ва­ло рас­смат­ри­ва­ние ка­кой-то гряз­ной лав­чон­ки с гру­дой по­чер­нев­ших гу­бок и це­ло­го ми­ра ме­те­лок, ще­ток и хол­що­вых фар­ту­ков. Не­мно­го даль­ше он пе­ре­счи­ты­вал вы­став­лен­ные в вит­ри­не бе­лые-пре­бе­лые ра­ко­ви­ны для умы­ва­ния, на­блю­дал за зем­ле­ко­па­ми, ко­то­рые вы­тас­ки­ва­ли длин­ную тру­бу под рит­мич­ный свист на­чаль­ни­ка ко­ман­ды, или же ши­ро­ко улы­бал­ся в от­вет на улыб­ку кон­тор­ской слу­жа­щей, за­ку­сы­вав­шей бу­лоч­кой на тер­ра­се ка­фе.

Ино­гда он бро­дил, чи­тая по пу­ти ил­лю­ст­ри­ро­ван­ный жур­нал, и, на­ткнув­шись на де­ре­во или га­зо­вый фо­нарь, рас­се­ян­но из­ви­нял­ся: это он ви­тал в об­ла­ках, как го­ва­ри­ва­ла Эло­ди. Оли­вье чир­кал спич­кой и пы­тал­ся удер­жать ее с дру­го­го, уже обуг­лен­но­го кон­ца, чтоб она сго­ре­ла це­ли­ком — то­гда бы в паль­цах у не­го ос­та­лась кри­вая чер­ная па­лоч­ка. Пе­ред вхо­дом в мяс­ную лав­ку маль­чик ос­та­но­вил­ся, чтоб луч­ше рас­смот­реть ук­ра­шаю­щие вы­вес­ку зо­ло­че­ные го­ло­вы бы­ков и ло­ша­дей. За­тем он по­сто­ял пе­ред пе­чат­ным из­ве­ще­ни­ем на сте­не: На­клеи­вать афи­ши вос­пре­ще­но за­ко­ном от 18 ию­ля 1889 го­да ; оно все­гда удив­ля­ло Оли­вье: ис­то­ри­че­ская да­та свя­зы­ва­лась в его соз­на­нии с дру­ги­ми, вы­учен­ны­ми в шко­де, ну про Кар­ла Ве­ли­ко­го, взя­тие Бас­ти­лии или еще рань­ше — про по­бе­ду Фран­ци­ска II над швей­цар­ца­ми в Ма­ринь­я­не и от­ме­ну Нант­ско­го эдик­та… При ви­де из­ве­ще­ния о при­зы­ве в ар­мию Оли­вье под­счи­тал, в ка­ком го­ду при­зо­вут его са­мо­го.

Лу­лу нау­чил Оли­вье, как за­дар­ма про­би­рать­ся в ки­но «Сте­фен­сон» — луч­ше все­го че­рез за­пас­ной вы­ход. Здесь мож­но бы­ло по­смот­реть в от­рыв­ках ста­рые филь­мы «Том Микс» и «Зор­ро», сня­тые в те вре­ме­на, ко­гда са­мая мысль о зву­ко­вом ки­но по­ра­жа­ла лю­дей. Ка­ж­дый ки­не­ма­то­граф в квар­та­ле имел свой соб­ст­вен­ный за­пах: в «Сте­фен­со­не» пах­ло чес­ноч­ной кол­ба­сой, в «Бар­бе­се» — ара­хи­сом, в «Ге­те-Ро­ше­шу­ар»— брил­ли­ан­ти­ном, в «Мон­каль­ме» — кош­ка­ми, в «Мар­ка­де» — го­ря­чей пы­лью, а в «Дель­те» — пе­п­лом си­гар. Ко­гда у Оли­вье не бы­ло де­нег на би­лет, он чи­тал про­грам­мы ки­но­хро­ни­ки и вы­ве­шен­ные в фойе либ­рет­то ху­до­же­ст­вен­ных филь­мов, рас­смат­ри­вал фо­то­кад­ры, уде­ляя вни­ма­ние со­блаз­ни­тель­ной внеш­но­сти ак­трис.

На буль­ва­ре Бар­бес про­ис­хо­ди­ла рас­про­да­жа то­ва­ров со скид­кой, и весь­ма бой­кий тор­го­вец ус­пе­вал од­но­вре­мен­но рек­ла­ми­ро­вать ка­кую-ни­будь па­рик­махер­скую или кол­бас­ную лав­ку, бе­се­до­вать с до­мо­хо­зяй­ка­ми и да­же за­ста­вить при­сут­ст­вую­щих спеть хо­ром под­хо­дя­щие к слу­чаю рек­лам­ные при­пе­вы, ко­то­рые по­том на­дол­го за­стре­ва­ли в па­мя­ти:

На буль­ва­ре Бар­бесПро­жи­ва­ет Инесс.Очень нра­вит­ся здесьНа­шей ми­лой Инесс,Ес­ли б кто-то ей цар­ст­во дал,Не сме­ни­ла б она квар­тал,По­то­му что квар­тал та­кой —Все что на­до есть под ру­кой!

В «Пас­саж Бар­бес» за­бав­ный ро­бот с квад­рат­ны­ми пле­ча­ми стро­гал ка­кую-то дос­ку под зву­ки рек­ла­мы: «Зай­ди­те взгля­нуть на де­ре­вян­но­го че­ло­веч­ка в зна­ме­ни­тый Пас­саж Бар­бес»; му­зы­ку для этой рек­ла­мы за­им­ст­во­ва­ли у из­вест­ной пе­сен­ки «У нее бы­ла де­ре­вян­ная но­га». Ря­дом, в вит­ри­не обув­но­го ма­га­зи­на фир­мы «Ан­д­ре», стоя­ло кри­вое зер­ка­ло, и ка­ж­до­му, кто к не­му на­кло­нял­ся, оно при­да­ва­ло урод­ли­вое об­ли­чье. Де­ти при­бе­га­ли сю­да и вер­те­лись, ве­се­ло сме­ясь под снис­хо­ди­тель­ны­ми взгля­да­ми ро­ди­те­лей, ко­то­рые и са­ми бы­ли не прочь по­за­ба­вить­ся, по­вто­ряя дви­же­ния де­тей, а по­том уж ухо­ди­ли, с удов­ле­тво­ре­ни­ем соз­на­вая, что они во­все не по­хо­жи на свое от­ра­же­ние в этом зер­ка­ле. Оли­вье по­до­шел, с улыб­кой гля­нул на се­бя и бы­ст­ро ото­шел, буд­то бо­ял­ся стать плен­ни­ком зер­ка­ла. В вит­ри­не ме­хов­щи­ка, в ци­лин­д­ри­че­ской клет­ке бес­пре­рыв­но взад и впе­ред сно­ва­ла бел­ка. Это зре­ли­ще бы­ло не­при­ят­но Оли­вье: он не­на­ви­дел клет­ки, ре­шет­ки — все то, что мо­жет дер­жать вза­пер­ти. По­сле смер­ти ма­те­ри лю­бая тем­ни­ца, лю­бое ог­ра­ни­чен­ное про­стран­ст­во на­по­ми­на­ло ему гроб, и он все­гда вы­би­рал та­кие ули­цы, с ко­то­рых мож­но бы­ло по­пасть на дру­гие, и ста­рал­ся из­бе­гать ту­пи­ков.