Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович

Потолкавшись с утречка на дороге, Кочкарь дождался ростовских купцов, завел с ними разговоры, наплел кучу баек и скоро сидел уже в возке посередине длинного обоза.

При въезде в Переяславль обоз обшаривали дружинники, щупали тюки, ворошили солому. На странника никто не обратил внимания. Сидя на мешке с овсом, Кочкарь пошучивал:

— Не велик умишком, везу золотишко.

— Ишь, богатой какой, — мрачно огрызались дружинники.— А что, как и впрямь золотишко? Ну-тка, попридержи кобылу-то...

— Мне что, — отвечал Кочкарь, натягивая поводья. — Товар не мой. Хоть все мешки потрошите...

— Не куны ищем.

— Чего ж усердствуете?

— То князев приказ. Давай проезжай! — кричали дружинники и шли к следующему возу.

От ворот Кочкарь сразу направился на торжище. Народ здесь разный, сметливый. На торгу что хочешь узнаешь, дырявому рту тайны не удержать. В уличной толчее Кочкарь чувствовал себя как дома. Тут остановится, там поговорит. Увидел в толпе пьяненького воина.

— Эй, мужичок, не покормишь ли божьего человека?

— Много вас таких, — отвечал, икая, воин. — Нынче отбоя от нищих не стало.

— А я не нищий.

— Так кто же ты?

— Богомолец.

— А пошто в рванье?

— Смиряю дух.

— Эка смиренник. Как думаешь, божий человек, не выпить ли нам бражки? — прищурился воин.

— А обет? — замялся Кочкарь.

Воин сказал:

— После отмолишь. Бог милостив.

Пошел Кочкарь с воином. По дороге выпытал у него, кто он и откуда.

— Клобучник я. А зовут меня Лепилой. Как пролетел по Владимиру слух, что идет на нас Святослав, дали мне меч. Вот он. Нынче, сказывают, не до шапок. А потом и вовсе не для кого будет шапки шить.

— С чего это?

— Эко ж глуп ты, смиренник, — сказал Лепила с хмельной усмешкой. — Ну подумай, на что покойнику шапка?

Делая испуганные глаза, Кочкарь быстро перекрестился:

— Свят-свят...

— Свят, да нам не подмога. Многих голов не досчитаемся мы после похода...

В избе, куда они пришли, народу было тьма. Мужики и воины пили, сидя на лавках и на бочках.

— Однова гуляем,— кричали они.— Завтра идем на Святослава.

Иные хвалились:

— Укоротит наш князь Святославу хвост.

Другие плакали, уткнувшись в столы:

— Пропали наши головушки. Много сирот пустят князья по свету.

Лепилу знали, завидев его, лезли целоваться, подносили в чарах мед. Кочкарь сел к столу. Трезвыми глазами оглядел пирующих. Выпил, повел осторожный разговор. Рассказывал о сладости привольной жизни. Выпытывал нужное. Запоминал слово в слово. Будет, что поведать Святославу. Да не шибко порадует он князя. Войско у Всеволода огромное, силы неисчислимые.

А Лепила все подносил ему то мед, то брагу. Не заметил Кочкарь, как опьянел, только почувствовал, что взыграло в нем сердце молодецкое. С озорством подумал: «А что, как и на княжеский двор заглянуть? Может, еще что выведаю?» И тихонько, бочком, выбрался из избы на волю. Хлебнул свежего воздуха, огляделся и пошел в толпе по городу, глазами отыскивая княжеский дворец.

Долго искать не пришлось: Переяславль не Киев, здесь все как на ладони. За частоколом виднелись украшенные резьбой крыши и терема, у входа на княжескую усадьбу стояли, опершись на копья, зоркие вои. Страннику через них дороги нет.

Обошел Кочкарь усадьбу со всех сторон, приглядел местечко, где частокол пониже, пристроился, подпрыг нул, подтянулся на руках и мигом перевалил ловкое тело на другую сторону. Упал в снег, долго лежал, не двигаясь. Оглядевшись, пополз за сруб, сел, сунул в рот ледышку, передохнул. Осторожно выглянул из-за угла. Не заметили.

Пробравшись за коновязью, Кочкарь приблизился к самому всходу, и уж совсем немного ему осталось, чтобы подняться на крыльцо, как дверь распахнулась, и он оказался лицом к лицу с Кузьмой Ратьшичем, который хорошо знал его по Киеву.

У Ратьшича и в голове не было такого, чтобы встретить Кочкаря в Переяславле. Потому-то он и удивился вначале оттого только, что увидел на княжеском дворе оборванца. Но, приглядевшись, сразу понял, кто перед ним.

Румянец сошел у Кузьмы с лица, рука потянулась к мечу, но Кочкарь, находчивый и сильный, опередил его, выхватил у Ратьшича из ножен меч и — кубарем со всхода — прыгнул к коновязи. Вскочил на коня, обрубил поводья.

— Стража! — бросился вслед за ним Ратьшич.

Кочкарь был уже у ворот, на всем скаку опустил меч на запрокинутое бледное лицо копейщика, второго сшиб конем. Лихо!

Промчался сквозь расступившуюся в страхе толпу, вырвался на простор, за городские валы,— ни за что не догнать Кочкаря.

Серебристая дорога уносила его все дальше от Переяславля, а когда он, отъехав на полверсты, оглянулся, погоня только что выезжала из городских ворот.

— Э-ге-гей! — закричал Кочкарь, подняв над головой сверкающий меч. Выдохнув, разрубил пустоту, рванул удила, и конь, послушный его твердой руке, помчался через укутанный снегом лес.

них новгородская конница, возы пришлось бросить. Всеволод подшучивал:

— Ну как, много ли привезли мне серебра и злата?..

Рязанские князья, багровые от смущения, стояли перед ним, потупившись. Никто их за Влену не посылал, сами напросились. Сами заработали синяки и шишки.

— Не удержался за гриву, за хвост не удержишься, — говорил Всеволод.— Это вам не с братцем счеты сводить. Святослав — великий князь. Да и новгородцы с ним. Сила.

— У нас ли, князь, не сила, — вступился за рязанцев Кузьма.

— А ты помолчи, — оборвал его Всеволод. — Тоже ловок. Кочкарь, почитай, в руках был, а ты его выпустил.

— Бес он. Одно слово — половчанин.

— Что половчанин! Ловкий вой Кочкарь,— возразил князь. — Вот от вас, ротозеев, и ушел. Не в том умение, чтобы мечом размахивать, а в том, чтобы врага перехитрить. Нынче Святослав как думает? Пойдет-де Всеволод через Влену, а я его на льду и встречу. Пущу на него лихих черниговцев — не устоит. А новгородцы дело победой завершат. И тогда уж путь во Владимир открыт. Спалят Переяславль, Москву предадут огню.

— Так что же предлагаешь ты, князь? — удивился Кузьма. — Не возьму я что-то в толк, по-мудреному говоришь. Зачем тогда собирали войско, зачем шли под Переяславль, зачем я с мужиков три шкуры спустил, чтобы поставили новую городню?

— А затем и поставили, — сказал Всеволод. — Пусть думает Святослав, что в гости ждем его не с пустыми руками.

Он помолчал и добавил:

— Не пойдет старый князь на Переяславль. Постоит, а на Переяславль не пойдет. Помяни мое слово, Кузьма.

— Да что же держит-то его?

— Страх. Того и гляди, повернет. А нам спешить некуда. Он-то на чужой земле, а мы на родимой. Мужики ему ни хлеба, ни овса не дадут. А все, что можно было, он уже пограбил...

Падал снег, метели сдували его в белые горы, заносили вырытые наспех землянки. На той и на другой стороне берега курились дымки костров. Осмелясь, воины выходили из укрытий, долбили во льду проруби, носили воду. Со скуки ловили рыбу, тосковали по дому, ворчали.

На реке встречались владимирцы и новгородцы, переяславцы и черниговцы, суздальцы и киевляне. Черпали воду, заводили знакомых. Сидя на глыбах выколотого льда, вели мирные беседы, словно ввечеру на лавочке перед своей избой.

— Нынче уродились у нас большие овсы, — хвастались владимирцы.

— А у нас грибов было видимо-невидимо, — говорили новгородцы.

— Бабы-то, поди, уж выставляют на три утренние зори семена на мороз, — поддерживали разговор черниговцы.

Вспоминая баб, тоскливо вздыхали, смолкнув, глядели в укутанные утренней дымкой дали.

Зоря встретил на реке сотника Калину из Чернигова, ходившего с Андреем Боголюбским на булгар.

— Много пленных увел тогда князь Андрей, — рассказывал сотник. — А меня посекли нечестивцы. Едва мамка выходила.

— Рубиться они могут, — кивал, соглашаясь с ним, Зоря.— А то живем мирно, ходим в Булгар с товарами.