Разлив Цивиля - Анатолий Емельянов

От того, что председатель сегодня в добром настроении и разговаривает с ним почти по-дружески, открыто и просто, — Павлу было вряд ли легче. Временами его охватывало желание взять и все рассказать Трофиму Матвеевичу, может быть, даже попросить у него прощения за прошлое. Но язык не поворачивался. А еще и тем себя успокаивал Павел, что был уверен: прошлое это уже никогда не вернется. А если так — надо ли все то ворошить, растравлять понапрасну и Трофима Матвеевича и себя.

Часам к трем-четырем с посадкой деревьев по берегам рек и оврагов было покончено. Но люди все еще не торопились расходиться, все еще, собравшись в кучки, стояли или сидели, курили, разговаривали.

— В прошлом году в это время половина села была пьяной, а нынче и песен не слыхать, — это Санька проводит «исторические» параллели.

— Ты трезвый — кому же и песни петь?! — поддел Саньку кузнец Петр.

— За меня ты не беспокойся, — огрызнулся Санька. — А горло и у тебя на манер моего устроено… Мы свое возьмем на Первый май.

— Для тебя и так всю зиму был Первомай, — вмешался в разговор Трофим Матвеевич. — Если еще днем увижу пьяным — сразу же оштрафую на пять трудодней.

— А что для меня пять трудодней! — продолжал хорохориться Санька.

— Что-то Володи с того берега Цивиля до сих пор нет, — сказал Павел. — Может, пойдем нм поможем.

— Их и самих много, — возразил было Петр.

А Санька поддержал Павла:

— Почему бы и не пойти. Анна, ты идешь?

— А как же, нитка от иголки не отстает, — опять подпустил шпильку Петр.

Санька с Анной оба враз поглядели на него обиженными, чуть ли не возмущенными взглядами, и это их дружное, нарочитое возмущение как раз и подтверждало, что Петр угодил в точку.

— Правильно, парторг, — поддержал Павла и Трофим Матвеевич. — Уж пусть будет воскресник так воскресник. Поработаем еще. Я иду, — и поднял лопату на плечо, как винтовку.

6

В последнее время, кажется, все пошло у них на лад. И в кино частенько сидели рядышком, и на ферму парень заходил за Анной, и до дому провожал. И Анна уже привыкла к тому, что Санька все время около нее, и если день не видела парня, то уже начинала беспокоиться.

А нынче вечером они прямо с фермы заявились в дом Анны вместе. Санька знал, как косо глядят на него родители Анны, потому, может, и выбрал такое время, когда деда Мигулая дома не бывает. Авось с одной матерью разговаривать будет проще.

— Мы с Анной обо всем договорились, — заявил он прямо с порога. — Одним словом, сразу же после посевной хотим справить свадьбу… Вот моя философия…

Какая мать не ждет таких слов, если у нее есть взрослая дочь! Она не знает, кто и когда придет в дом и скажет эти слова, но ей хочется думать, хочется верить, что придет самый красивый, самый хороший парень из всего села — ведь она-то уверена, что ее дочь самая красивая, самая хорошая…

Ждала мать Анны такого дня, ждала, когда будут сказаны слова о свадьбе. А вот сказаны они, эти слова, а она не знает, что ответить. Не просто ответить.

А парень ждет ее ответа. Ждет ответа, не сводя своих счастливых глаз с Анны. И все в этих глазах для матери попятно, не надо ни о чем спрашивать. И она говорит:

— Теперешняя молодежь, поди, у родителей не спрашивается… Я-то что, говорите с отцом.

Парень облегченно вздыхает: половина дистанции благополучно пройдена, слава богу.

— Если вы не против, я буду вас звать мамой. Ладно, мама?

Сердце какой женщины останется глухим к такому почтительному и вместе с тем ласковому обращению! И будущая теща уже усаживает своего будущего зятя на стул, спрашивает о здоровье его родителей, о том, о сем.

Санька сидит счастливый, сияющий. И только нет-нет да и мелькнет в голове: а как отец, дед Мигулай, на все это посмотрит? Не очень-то жалует он его, Саньку, а судя по тому, что сказала мать, — последнее слово остается за Мигулаем…

Недолго пришлось Саньке мучиться неведением.

Наутро же повстречались они у кузницы. Дед Мигулай, по обыкновению, начал, что называется, с ходу же выговаривать Саньке:

— Какой ты бригадир, только за стопкой и гоняешься. Это чьи плуги? Другие давно увезли, а у тебя все руки не доходят. Того и гляди школьники вон утащат колеса в металлолом, а я отвечай. Как мне одному за всем уследить? И фермы, и трактора, и кузница — все на мне, и что я пес, что ли, чтобы бегать везде?

Санька терпеливо слушал ночного сторожа. Нет, на этот раз дед Мигулай ничего особенно сердитого по его адресу не сказал. Обычное стариковское ворчание, к которому он уже успел привыкнуть. И парень ответил:

— Места нет. Скоро заберу.

Поглядел на Мигулая: помалкивает дед, должно быть, выговорился. И парень — эх, была не была! — окончательно осмелел:

— Может, завтра же — слышишь, отец? — завтра же и заберу…

«Отец» ведь можно понимать по-разному: можно попять и как намек на будущее родство, а можно и как почтительное обращение младшего к старшему. Только деда Мигулая не проведешь: он понял так, как и надо понимать, и сразу же взъярился, зашипел, как горячая каменка н бане, когда на нее водой плеснут.

— Оте-ец?! — он вплотную подступил к Саньке и даже кулаки сжал от негодования. — Запомни, шерамыга, пока я жив, Анны тебе не видать, как своих ушей. Ты меня вокруг пальца не обведешь, не на того напал… Отец! Смотри-ка, какой сынок отыскался…

Весь день Санька ходил как в воду опущенный. А вечером, встретившись с Анной, сразу же и сказал:

— Твой отец, Анна, категорически против. Он сказал, что ни при какой погоде свою дочь за меня не отдаст.

— Не горюй раньше времени, — ответила Анна. — Ты все-таки немного знаешь моего родителя. Он и меня каждый день ругает, но ведь я не хожу голову повесив, как ты сейчас. Л еще и так скажу: мне все равно не вечно жить с отцом, врагом же он своей дочери не будет. У него, если разобраться, доброе сердце, только он это редко показывает. Ему почему-то кажется, что если перед ним кто помоложе — его надо обязательно поругать, жизни поучить…

На другой день у Саньки дома заболела корова, и он позвал Анну к себе.

Санькина мать встретила Анну у калитки.

— Еще с вечера заметила: ничего не ест, а нынче утром взяла кусок хлеба в рот — жевать не может, сил нет. Мучной болтушки навела — не стала пить. Прямо и не придумаю, что случилось с моей Красунькой.

Анна слушала стоявшую перед ней маленькую старушку, глядела в ее оплетенное сетью морщин лицо и только теперь заметила, что Санька весь в мать. Ну просто вылитая мать…

— Ну что мы стоим. Заходи в избу, — пригласила хозяйка.

Анна зашла в дом, достала из своей докторской сумки халат, термометр, фонендоскоп и вместе с хозяйкой направилась в хлев.

Корова стояла в загороде, широко расставив ноги и положив голову на кормушку. Была она упитанной, видно было, что ухаживают за ней хорошо.

Скотина не умеет говорить, не скажет, что у нее болит. Надо узнать самому, да при этом не ошибиться.

Анна сначала напоила корову настоем черемицы, затем влила ей пол-литра подсолнечного масла.

— Теперь бы еще напоить ее отваром льняного семени! — сказала она Санькиной матери.

Мать послала Саньку за льняным семенем к какой-то дальней родне на соседнюю улицу, а сама вместе с Анной вернулась в избу, зажгла очаг и повесила на него пустой котел.

Анна вымыла руки и взялась помогать. И первое, что она сделала, это принесла воды и залила котел. Она знала, что Санькина мать не без умысла повесила котел пустым: догадается ли будущая сношенька залить его?

Мать и действительно исподтишка, незаметно наблюдала за девушкой. Нынче все пошли ученые, в домашних делах не очень-то понимают. Попадется такая ученая сноха — какая от нее помощь? Невестка хороша не та, что умеет есть поданное на стол — пусть сама сумеет сготовить еду. А эта, видать, сумеет, ничего не скажешь…

Скоро вернулся Санька, и они втроем стали ужинать. Мать поставила на стол яичницу, домашний сыр, спустилась в подполье и достала кувшин с пивом. По старинному обычаю старушка хотела было даже свечку засветить, но Санька не дал:

— Мы уйдем, и засветишь, а сейчас нечего… Анна, садись. И ты, мама, тоже садись.

Не дожидаясь повторного приглашения, Анна села рядом с Санькой. Матери это не понравилось. «Смелая, слишком смелая. Такая ни меня, ни Саньку не будет слушаться…» Но сказать этого она, конечно, не сказала. Сказала совсем другое:

— Угощайся, Анна, будь как дома. Пивка выпей, может, понравится. Сыр бери, не стесняйся…

Сидели за столом две женщины, разговаривали меж собой о том, о сем, но каждая понимала, что разговор сейчас вовсе не главное. Они незаметно приглядывались, примерялись друг к другу, и это было важнее всяких слов.

И только Санька беззаботно тянул стакан за стаканом доброе пиво и счастливо улыбался. Ведь ему не надо было приглядываться ни к Анне, ни тем более к матери: и ту и другую он хорошо знал. Знал и любил.