Шах и мат - Георгий Олежанский

Участник многих войн, которых страна никогда не вела, полковник Анатолий Иванович Смирнитский сидел на скамейке в парке, и жизнь вокруг замерла. Он закрыл глаза, погружаясь в собственные мысли, и голоса людей постепенно стихали.

— Здравствуй.

Смирнитский открыл глаза, сердце сжалось, а к горлу подступил солоноватый ком. По щекам готовы были скатиться первые слезы.

— Зд-д-равствуй, — тяжело выдавил он из себя. Голос его немного хрипел.

— Столько лет прошло… — Она сидела рядом с ним на скамейке, слегка склонив головку в его сторону, и смотрела так лукаво, что он стушевался.

— Как будто целая вечность, — между тем продолжила она.

Смирнитский кивнул.

«Она совсем не изменилась!» — подумал он.

— Знаешь, я скучала по тебе.

— Я тоже.

Сейчас, сидя в парке на той самой скамейке, где когда-то давно Смирнитский непринужденно рассказывал чудесной девушке с нежным лицом и ослепительной улыбкой о всякой ерунде, он не мог выдавить и слова.

Легкий теплый ветер, как и тогда, играл ее шелковистыми черными волосами, которые свободно ниспадали на плечи. Легкий, почти прозрачный сарафан с редкими красными цветами на подоле, показавшимися Смирнитскому нелепыми, и открытые туфли с невысоким каблуком на изящных ножках только подчеркивали ее воздушность.

— Ты не изменилась, — наконец произнес Смирнитский.

«Боже, — думал он, — слов нет, как она прекрасна».

— Ты долго не приходил, — она прижалась щекой к руке полковника, — я ждала, очень долго. Но хорошо, что ты не приходил так долго.

— Марина… — Смирнитский осекся, понимая, что впервые за многие годы назвал жену по имени, — я…

Ему столько хотелось сказать, но слова, как всегда, застревали в тот момент, когда они больше всего нужны.

— Ш-ш-ш, — коснулась его губ Марина, — не надо ничего говорить. Главное, что сейчас мы наконец-то вместе, и уже никогда не расстанемся.

Тут Смирнитский ощутил присутствие третьего человек.

— Мы все сюда приходим, — послышался голос, и полковник обернулся, — рано или поздно.

Чуть позади Смирнитского стоял Игорь Кириллов. Анатолий Иванович его помнил, это был приданный буквально перед началом операции сотрудник из Центра.

— У каждого это место свое, — продолжил Игорь, — но по какой-то причине я оказался в твоем, Иваныч.

Смирнитский ничего не понимал.

— Я надеялся, что ты не придешь сюда. Не для того я столько тащил тебя по горам, чтобы увидеть здесь.

— Тащил меня? — Голос Смирнитского дрожал. — Но как?

Он посмотрел на Марину, желая увидеть ответ и поддержку в ее глазах, но там, где она сидела секунду назад, никого не было. Наверное, он сходит с ума…

— Марина? — шепотом произнес он. Затем, уже громче: — Марина! — И наконец, во весь голос, почти по слогам: — Марина!

Непонятно как, но жена вдруг оказалась позади Игоря. Она молча стояла, опустив глаза.

— Она, верно, еще не успела сказать тебе, Иваныч, — Игорь посмотрел сначала на Марину, потом на Смирнитского, — она любит тебя. Забавно, что даже смерть не властна над чувствами.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — Смирнитский отступил.

Игорь, наоборот, подошел к Смирнитскому.

— Оглянись. Прислушайся и почувствуй.

Боль, резкая и внезапная, пронзила грудь, и Смирнитский сел, а изо рта вырвался глухой стон.

— Введите адреналин, три кубика, сердце должно работать!

В голове раздавались глухие, словно издалека, нечеткие голоса.

— Звоните Максименко, без него не обойтись!

Непостижимым образом сознание Смирнитского раздваивалось, словно он смотрел на себя со стороны: безвольное тело полковника, в котором еще теплилась жизнь, лежало в свете медицинских ламп на операционном столе. Вокруг суетились доктора.

— В операционную его! Владимиру Борисовичу скажите, чтобы готовил анестезию!

В глаза ударил яркий свет, сбивший Смирнитского с толку, и он повалился на землю, сжавшись в комок, как новорожденный, защищающийся от навалившейся реальности в первые секунды жизни. А в голове продолжали бубнить, звуки окутывали его…

— Где Максименко? — гаркнул на медсестер, кативших каталку, дежурный врач Центрального клинического госпиталя ФСБ России.

Медсестры, испуганные и растерянные, переглянулись между собой и пожали плечами.

— Толку как от козла молока! — грубо бросил дежурный врач, проверяя пульс пострадавшего, — в операционную его. Владимиру Борисовичу скажите, чтобы готовил анестезию. Где документы на поступившего?

— В дежурной части, товарищ майор, — тихо, сквозь наворачивающиеся от обиды слезы ответила одна из сестер.

— Хорошо, — уже более спокойно сказал дежурный врач, осознав, что переборщил с эмоциями и сорвался на ни в чем не повинных девчонок, — везите в операционную.

А сам бегом бросился в дежурку госпиталя.

Развернув конверт, дежурный врач высыпал на стол содержимое: жетон с выбитым личным номером и сильно помятую справку, на скорую руку составленную каким-то врачом с плохим почерком.

— Множественные пулевые ранения, — бормоча под нос, читал дежурный врач, с трудом разбирая написанное, — это еще что тут? — На его лице отразилось раздражение. — В полос… нет! В области груди. Твою же мать! — выругался он.

В дежурной части раздался звонок телефонного аппарата оперативной связи.

— Дежурный Центрального клинического госпиталя ФСБ России подполковник Кижуч, — скороговоркой выпалил давно выученную фразу офицер.

Кижуч выслушал передаваемую информацию, сделав в рабочем журнале пометки.

— По поступившему, — обратился он к дежурному врачу, оторвав взгляд от справки. — Это полковник Смирнитский Анатолий Иванович. Получил ранения во время боестолкновения близ села Даттах. По указанию начальника 1-й Службы генерала армии Кривошеева поступил на срочную операцию. О состоянии поступившего докладывать лично генералу ежечасно…

Дежурный вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер начальника хирургического отделения госпиталя Максименко.

— Алло, — почти кричал он в трубку, когда последовал ответ. — Семеныч! Давай просыпайся и дуй в госпиталь.

Сонный Семеныч попросил не орать в трубку, так как он не глухой и все прекрасно слышит.

Дежурный врач сбавил тон, стараясь говорить спокойнее и по существу, и повторил только что полученные указания Кривошеева.

— Хорошо, — ответил Максименко, — скоро буду.

Дежурный врач убрал телефон в карман брюк и закурил сигарету.

Легкая дрожь рук выдавала царящее в нем волнение.

— Может, отправить машину? — поинтересовался дежурный офицер Кижуч.

Врач лишь кивнул в ответ.

Слеза скатилась по щеке и осела в уголке губ. Внутренний голос неустанно твердил, что нельзя плакать, но эмоции оказались сильнее и брали свое, и слезы непроизвольно наворачивались на глаза. Она хотела кричать и рыдать, и не оставалось сил сдерживать в себе безумную горечь от нахлынувших чувств.

«К черту!» — подумала она в отчаянии.

И Наташа расплакалась.

— Вот как все вышло, — спустя некоторое время, успокоившись, тихо начала она, — снова рядом. Через столько лет, полных надежд и веры, что все будет хорошо, мы снова вместе. Хотелось бы повернуть назад и в последний вечер не отпускать ни тебя, ни себя. Не поддаваться на провокации судьбы и успешной карьеры, потому что не они согревают долгими одинокими ночами. Совсем не согревают.

Наташа вытерла с щек и глаз слезы рукавом кителя.

— Я никогда не переставала любить тебя! Ни на секунду не забывала, хотя очень хотела. Закрывая глаза, чувствовала твои прикосновения, нежные и наполненные любовью. Скажи, почему судьба распорядилась именно таким образом? Скажи мне!

Наташа маленьким кулачком изо всей силы ударила по серому могильному камню с выгравированной надписью «Игорь Кириллов». В ответ Наташе с фотографии широко улыбался молодой человек.

— А ведь я так и не сказала тебе, — тихо продолжила Наташа, — я люблю тебя!

И поцеловав свою ладонь, коснулась ею фотографии.

Убрав с лица черную вуаль, она присела рядом с серым, холодным, безразличием могильным камнем.

— А Лизонька стала совсем большой, — тихо начала она, — такая красавица, что отбоя нет от парней. Даже не знаю, как буду справляться, — она хотела улыбнуться, но не получилось: было слишком печально.