Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2 - Катарина Фукс

– Кого? – спросила я, ощущая жалобность своего голоса.

– Того… – одного из двоих, которого ты мне показала, – несвязно и мучительно залепетала она.

– Николаоса?

А кого же еще? Что за глупость! И сколько слов теперь придется потратить, чтобы все ей объяснить… Но почему все так глупо?..

– Нет… того… другого… – она едва шептала, будто ей было трудно не только говорить, но даже и дышать.

– Другого?! Что за глупости ты говоришь, Селия! Заглянула в окно, едва разглядела… Да ты ведь имени его не запомнила!

– У него два имени, я помню – умирающе шептала она. – Андреас и Чоки. Я помню. Только мне трудно произносить его имена, даже про себя. Мне сразу становится больно, сердце начинает болеть…

– Ты просто дурочка! Избалованная дурочка. Живешь не сердцем, не умом, а своими причудами. Только знай, пожалуйста, жизнь – это не назидательная новелла Мигеля Сервантеса. Что это ты себе внушила? Этот человек умирает, поняла? Может быть, он уже мертв, – жестоко закончила я.

– Нет, – прошептала она. – Тогда тебя позвали бы.

– Да разве ты знаешь, кто он! Он такой, как те люди на постоялом дворе. Его посадили в тюрьму за мужеложство. Ты такая образованная, наверняка знаешь, что это такое. Он бывший раб. Отец и мать его были рабами. И сам он был рабом Николаоса. И тот стал спать с ним… Ну? Слышала?! Он от чахотки умирает сейчас, от грязной прилипчивой болезни…

Я замолчала внезапно. Все кончено. Теперь я навсегда стану для нее жестокой, озлобленной, грубой… И пусть! Уже все равно… Ничего не поправишь…

– Значит, все правда! – тихо и горестно проговорила Селия. – Все правда…

Я поняла, что она не о Чоки говорит.

– Что правда? – сухо бросила я.

– То, что я о тебе знаю, – без всякого выражения произнесла она.

– И что ты знаешь?

– Все. Все твое бессердечие и тщеславие и жестокость, все-все…

– Кто тебе сказал?

– Мне передали письмо. Три года назад.

– Кто?

– Одна из наших служанок. А кто ей передал, не знаю. Мама нашла у меня это письмо, узнала, кто мне его дал, и прогнала служанку. А письмо взяла. Она сказала, что все, что в нем написано, клевета. Но она просто пожалела меня. И тебя… вас… А в письме была правда о вас… обо всем… как вы всегда обманывали всех ради денег… И обо всех ваших любовниках… И о том, что вы и лорд Брюс Карлтон обманули торговца Сэмюэля Дейнджерфилда, сумели внушить ему, будто я – его дочь… Все из-за денег… И у вас никогда не было друзей, вы никогда никого не любили… Вы любите только деньги и роскошь и наряды… И поэтому вы стали любовницей короля… Вы долго добивались этого… Вы не хотели иметь детей, но чтобы вытянуть побольше денег из короля, вы родили ему ребенка… Я знаю, кто отец моего брата Карлоса…

– Он знает? – холодно спросила я.

– Нет, не бойтесь, – с горестным презрением бросила мне дочь. – Во всяком случае, я никогда не говорила ему. С ним вы сможете спокойно разыгрывать любящую мать. А со мной, прошу вас, не надо! Я все знаю о вас… Я знаю, что вы отравили жену лорда Карлтона…

– Жена лорда Карлтона была моей младшей сестрой, – машинально пробормотала я, но она продолжала, не слушая меня.

– Я знаю, что мой отец – лорд Карлтон. Если бы вы не обманули старика Дейнджерфилда, я была бы незаконнорожденной…

– Селия! Думай обо мне что угодно, но я хочу, чтобы ты знала: ты законная дочь Сэмюэля Дейнджерфилда.

– Это такая же правда, как то, что… – она запнулась. – Андреас – ваш друг, и поэтому вы такое говорите о нем… И то, что я дочь своего отца Сэмюэля Дейнджерфилда, такая же правда, как то, что Андреас и Николаос – ваши друзья!

На этот раз она сумела четко выговорить греческое имя Чоки.

– Селия. Я все объясню тебе, все! Да, они мои друзья. А Дейнджерфилд – твой отец и ты – его законная дочь. Могу поклясться, чем угодно.

– Моей жизнью!

– Хорошо, – покорилась я. – Клянусь твоей жизнью, Сэмюэль Дейнджерфилд – твой отец, ты его законная дочь. Клянусь!

– Ну пусть. Я верю вам. Хоть это… – она не договорила.

Я ощущала в ее словах такую взрослую горечь и усталое разочарование. Я почувствовала себя такой беззащитной, несчастной. Я пыталась сдержаться, но слезы невольно навернулись на глаза. Я уже не владела собой и начала всхлипывать.

– Да, – бормотала я сквозь плач, – Да, у меня были любовники… Да, и из-за денег тоже… Но я любила… Я умею любить… Да, я не одного человека любила… Я любила отца твоего старшего брата Брюса… И Санчо Пико… и других… И можно осудить меня за это… Я из-за денег вышла замуж за твоего отца… И еще многое – из-за денег… Но я не убивала Коринну… Она была моей младшей сестрой, мы дружили… У меня были друзья… – я захлебнулась слезами. – Вот ты из-за Чоки… из-за Андреаса сердишься на меня… А ведь он правда мой друг… И если ему, не дай Бог, станет плохо, он меня позовет… А то, что я про него такое сказала… Да, я не хочу, чтобы ты любила его, не хочу горя и мучений для тебя…

И все матери – такие… Думаешь, Анхела тебе другое скажет?!.. А я не только любила из-за денег, не только в роскоши купалась и наряжалась и веселилась… Я в этой жизни еще и в тюрьме сидела… Долго, очень долго… В темноте, в сырости, в одиночной камере… Это Николаос помог мне и меня выпустили… Потому что он сам – мученик, он понимает, а не судит… И меня выпустили… И я шла по городу рябая после оспы, в грязном рваном платье… И вечером купалась в реке на набережной… И старая уличная торговка дала мне мыло, гребень и полотенце… Вот! – я быстро вынула сверток и положила на стол. Селия протянула руку и медленно развернула полотенце. А я все говорила и не могла остановиться, – И я сорвала веточку жасмина, – говорила я. – И сорвала на набережной и воткнула в волосы… И пошла… И старуха сказала мне, что я красивая, чистая… А я пришла сюда, к Чоки твоему… И показалась ему, встала перед ним… чтобы он видел, что я умытая, украшенная цветком… чтобы он видел, что я хочу и буду жить!.. Я ведь с ним была в тюрьме… И значит, если я хочу жить, и выжила, значит, и он выживет… А ты… Ты в чем упрекаешь меня? В том, что я тебя люблю больше, чем его? Да? В этом?.. – я кинулась головой в подушку и плакала, плакала…

Я понимала, что матери не должны быть такими, не должны оправдываться перед своими дочерями, не должны выглядеть беззащитными, глупыми, несчастными, слезливыми. А, впрочем, почему? По какому закону?.. Мне все равно. Пусть она думает, что я нарочно хочу разжалобить ее. Пусть…

И я плакала и плакала, чувствуя, как содрогается все мое худое тело.

Селия молчала. Я не видела ее.

Наплакавшись, я повернулась. Она все стояла у окна. Я взяла старухино полотенце, налила воды из графина, смочила лицо, утерлась. Потом сняла сорочку, надела платье, причесалась, прибрала волосы. Молча села на постель.