Гибель волхва. Варвары - Геннадий Осетров

– Царя! – гремел голос Куна.

Агай хлестнул коня, проскочил сквозь пыльную завесу и оказался лицом к лицу с начальником стражи.

– Владыка, беда. – При виде царя хмуро, как обычно, заговорил Кун. – Мадий убит в схватке с персидами.

– Как? Персиды… – чуть дрогнул голосом Агай, но Кун понял, что подумал царь, успокоил:

– Нет, владыка. Всего маленький отряд, разведка. От Агафарсиса сын его, Когул, весть эту привез.

– Пошли ко мне Скила и Ксара. – Ахай внимательно всмотрелся в Куна. – Сам тоже будь… Мадий первым пролил свою и персидов кровь за мою обиду. Надо бы сюда его тело.

– Землей присыпан Мадий. – Кун развернул скакуна и понесся выполнять наказ Агая. Царь тоже заторопил своего коня, желая немедля познакомиться, с вестями из–за Танаиса. Царевич Когул прибыл с охраной и не малой. Добрых двадцать сотен сарматских всадников раскинули стан у въезда в столицу Агая. Целый военный лагерь вырос в степи. Уже стояли походные юрты и палатки, дымились костры, сновали люди. Казалось, они тут давно, крепко обжили место и не скоро тронутся кочевье.

Ожидая вызова царя Скифии, царевич лежал в роскошной юрте на тигровой шкуре. Огонь в переносном очаге морил жаром, было душно и потно, Когул разделся почти донага. Зная по опыту, что всесильные владыки не спешат с приемом посланников, он беспечно тянул кумыс, лаская прихваченную в свой первый ответственный выезд оливковолицую, с синими белками и гибкую, как хлыст, нубийку, проделавшую бог знает какой путь от пустынь Египта до Вавилонии, перелетая из рук одного купца в другие, пока не осела под стылым небом на землях сарматов.

Когул был пьян, а ласки нубийки вовсе сморили его. Честолюбивый и горячий от юной крови, волнами гудящей в его крепком теле, он то обмирал до озноба в объятиях многоопытной чужеземки, то вдруг отталкивал ее и невнятно выкрикивал слова, которые она понимала плохо.

– Ты любишь меня, ладно? – льнула к нему нубийка. – Сердитым быть почему? Я тебе играть, танцевать, ладно?

– Ладно, Ледия, ладно! – Царевич упал боком на шкуру, мутным взором поблуждал по юрте. – Танцуй! Как пламя, танцуй. Видишь, какое оно? Жаркое!

– О, я могу! – нубийка засмеялась. На черном лице, где только что рдели вывернутые губы, вскипела белизна, и царевичу почудилось, что Ледия непонятно как откусила и держит во рту кончик заснеженной горы, той высокой, что выросла на землях Урарту и служит жилищем злых духов.

– Выплюнь! – По–щенячьи взвизгнул Когул, и кончик пропал. Царевич потряс головой, а когда нашарил глазами нубийку, она уже гнулась в медлительном танце, выпрямилась, потянулась на носках. Руки, прижимающие к груди маленькую арфу, оттолкнули инструмент, пальцы правой быстро пробежали по струнам, но сделали это, должно быть, больно, потому что арфа вскрикнула и зарыдала. Тело танцовщицы перегнулось назад, напружинилось, как лук, тут же волнообразно возникло снова, и Ледия, то появляясь перед мутным взором Когула, то пропадая куда–то, поплыла, забренчала браслетами, нанизанными на руки и ноги.

– Ты черный дух! – зашептал Когул. – Танцуй, делай мне сладко. Агафарсис умрет, и меня поднимут на войлоке власти! Я сяду на место того, которому давно пора носить женскую шапочку!

Царевич пьяно заплакал.

– Жирный, трусливый баран! – хлюпал он, размазывая по лицу слезы. – Почему я сижу здесь послом, почему униженно жду вызова? Зачем я не упал орлом на Скифию со всем сарматским войском? Ведь еще три дня назад скифы не были в куче! – Когул горько рассмеялся. – Старый баран ждет, что персиды и скифы выпустят друг другу кишки, и тогда… Как он сказал? «Бери тех и других голыми руками, как переклевавшихся перепелов». Еще раз баран и трус! А если скифы победят? О–о, правду говорил их Мадий. Это не ты, а я здесь сижу и вижу тьму их и силу. Поздно теперь, все поздно!

Ледия перестала танцевать и уже давно стояла и слушала.

– Кто хочет умереть, твой отец, почему? – Она опустилась перед Когулом на колени, обвила шею руками. – Он толстый, много жить! Ты тоже долго жить и меня любить, ладно?

– Прочь, длинные уши! – Когул изогнулся, ногами отшвырнул нубийку, пошарил вокруг себя, нашел и бросил ей платье. – Пошла на свою половину! Надо–е–ла!..

Ледия заплакала. Он швырнул в нее кувшином. Она увернулась.

– Я любить тебя больше, чем жить! – рыдала девушка. – Ты совсем плохой!

– Рано празднуешь! – неожиданно загремел чей–то голос.

Царевич всмотрелся в вошедшего, с трудом признал его. Это был хромой сармат, нянька и наставник будущего вождя.

– Вставай, прибыли гонцы. Сам царь Скифии едет к тебе. Смотри, не выпусти лишнего слова. – Хромой двинулся к царевичу, по пути поддал сапогом нубийке, она взвизгнув, бросилась во вторую половину юрты.

– Я сам себе царь! – Когул ударил в грудь кулаком и повалился на спину.

Хромой молча взял его в охапку, проковылял в угол. Там, нагнув царевича к полу, вылил ему на голову бурдюк воды, отжал волосы и присушил их полой своего кафтана. Гребешком причесал юношу, поставил на ноги.

– Иди! – подтолкнул царевича к очагу, достал пучок перьев, поджег от огня, сунул под нос.

– Ох–ух! – задохнулся Когул. Из глаз посыпались слезы, рот растворился, как у выброшенного на луговину сома.

– Еще нюхай! – прикрикнул хромой, всовывая ему в руку перья. – Я иду встречать. Скоро жди.

Он вышел и увидел, что Агай уже прибыл, идет к юрте с двумя, судя по одежде, знатными воинами. Четвертый, шедший за ними, был роста огромного, беловолос, видно, чужеземец. Хромой склонился в поклоне, прижал руки к животу. Стоящие у входа воины расступились, и Агай с двумя старейшинами вошел в юрту. Мастер остался снаружи, внимательно разглядывая вооружение сарматов.

Полуголый, все еще не пришедший в себя царевич дико воззрился на могучих гостей. Его поразил старик с длинной седой бородой, лежащей на груди, и волосами, рассыпанными по плечам. А когда старик заговорил, и громко, юноша совсем растерялся.

– Когул, Агафарсиса сын! – сказал Агай. – Вижу – нечестивый напиток повелевает тобою, а не дела царства! Привез мне что, какие слова?

Хромой метнулся к Когулу.

– Царевич привез дружбу и союз, – ответил он за юношу. – Прими, могучий владыка, и пятьсот отборных рысаков от Агафарсиса. На царевича не гневись, он молод и неопытен, ждал тебя не сразу.

– Если юношу гладить и холить, он станет совсем мягким и больным, – серьезно проговорил Агай. – К телу хилому льнут и пороки и болезни. Я это знаю, а ты передай так Агафарсису. Теперь я хочу услышать, как дрался и погиб мой старейшина.

– О–о, царь! – Хромой воздел руки. – Я видел много хороших рубак, но твой старейшина и воины его дрались вепрями.