Ифтах и его дочь - Лион Фейхтвангер

Итак, все это было спрессовано поздними редакторами книги о судье в сорок семь фраз, и в таком виде повествование вошло в Священное Писание, сохраняясь на протяжении тысячелетий. Живыми, первозданными, остались, однако те десять фраз, в которых неизвестный сочинитель с трепетом рассказывает о клятве и жертве Ифтаха.

Именно этот фрагмент истории оставляет потомкам широкий простор для фантазии. Поэты, музыканты и художники представляют eё всякий раз по-новому. Шекспир, редко вспоминавший героев Библии, говорит об Ифтахе, его дочери и кровавой клятве трижды, один раз — в Гамлете. Ослепший Георг Гендель посвятил Ифтаху и его клятве ораторию.

II

Первые известные нам рассказы о человеческих жертвах, когда на алтарь Бога отправляли близких людей, одновременно появились в Израиле и в Элладе в 9 веке до н. э. Один из поэтов в своем Кипрском эпическом цикле поведал об Агамемноне, который принес в жертву свою дочь Ифигению, другой греческий поэт написал поэму об Идоменее, который, поклявшись Посейдону, убил сына. Примерно в те же годы израильский поэт, дошедший до нашего времени под именем Элохист, посвятил свое произведение жертве Авраама. Тогда же возникла в литературе и история Ифтаха.

В ту эпоху в обеих странах ещё существовало жертвоприношение. Однако греческие и еврейские поэты уже воспринимали убийства сыновей и дочерей во имя богов как проявление бесчеловечности. Они пытались смягчить древние истории. Так, в поэмах Идоменей не клялся именем ребенка, а клятва Ифтаха тоже была не конкретной. Бог пощадил Исаака. Ифигения тоже спаслась. Культура более поздних поэтов, их образ мыслей не позволяли им одобрять страшные, кровавые клятвы праотцев. Они наивно переносили своих героев в собственную эпоху и при всем уважении к ним испытывали перед ними ужас. Они не знали или не хотели знать, что воззрения и обычаи уже изменились. Они позволяли Агамемнону и Ифтаху думать и действовать, как их современники.

Сегодня в результате исследований мы знаем больше о Троянской войне, чем, к примеру, Гомер. Знаем больше, чем библейские авторы об обычаях и воззрениях бронзового века, века израильских судей. Мы знаем больше редакторов «Книги судей» о представлениях, которые побудили Ифтаха предложить Богу свою дочь.

III

С тех пор как я мальчиком мучительно переводил «Книгу судей» с еврейского на немецкий язык, странная история о клятве Ифтаха не покидала меня. Мой учитель, в высшей степени не одобрявший этот фрагмент книги, дополнил библейский рассказ множеством легенд, которыми постбиблейские авторы опутывали исторические свидетельства. Он говорил мне о том, как дочь Ифтаха Шейла обхаживала раввинов, чтобы они на основании Писания объявили клятву недействительной; о том, как возмущенный Бог наказал раввинов слепотой; как первосвященник, понимавший никчемность клятвы, был слишком горд, чтобы пойти к Ифтаху, а Ифтах — слишком высокомерен, чтобы посетить первосвященника; в наказание первосвященник был лишен должности, а у Ифтаха начали гнить части тела; его труп распался на части и его захоронили во многих местах.

Позднее я занимался научным изучением Библии. То, что откопали в земле археологи, филологи и историки, сконструированная ими настоящая ранняя история Заиорданья потрясла меня больше, чем любой самый захватывающий детективный роман. Персонажи Библии, с которыми я познакомился мальчиком, медленно переплавлялись в моем воображении. Бессвязные, противоречивые истории, рассказанные в Библии об Ифтахе, приняли такую форму, что теперь я мог расставить их по нужным местам. Постепенно дикий, кровожадный, великий и несчастный вождь банды Ифтах обретал реальные черты. Я увидел его в стране Гилеад, среди людей, которые были потомками пастухов-кочевников, с трудом приспосабливающихся к условиям оседлой жизни. Я представлял, как он вернулся к свободной жизни в пустыне. Я видел, как он сражается с опасностями и князьями пограничных областей.

Меня охватило желание описать эту страну и это время. Это были древние города Заиорданья, защищенные прочными стенами, наполненные красивыми и полезными вещами. Города, оснащенные старинной техникой, и развивающие собственную культуру. Несколько столетий князья этих городов были подчинены египетским фараонам или великим царям севера; однако великие государства на юге и севере слабели, и городские князья Заиорданье обрели независимость. Теперь им угрожали новые опасности. Кочевые племена хабири, евреи, с давних пор предпринимавшие разбойничьи налеты на населенные пункты, как только исчезла центральная власть, захватили большую часть незащищенной страны и маленькие города. Они угрожали и большим, хорошо укрепленным, богатым городам и некоторые из них завоевали или разрушили. Захватчики были верны своим прежним привычкам кочевников, и ненавидели, высмеивали жизнь коренных жителей этих городов. Однако вскоре они начали понимать, что их образ жизни имеет много недостатков, и постепенно перенимали обычаи страны. Мне показалось заманчивым отобразить жизнь этих племён, показать превращения на примере жизни отдельных людей.

Среди всего этого я отчетливо увидел образ Ифтаха, великого, одинокого и необузданного, вобравшего в себя все противоречия своего времени. Он воюет с оседлым населением, но также и с кочевниками. Он сын своего отца, но душой принадлежит и к роду своей матери. Он восстает против Бога оседлых людей, но и — против богов Тогу. Он восстает против священника своего отца, против царя своей матери и против себя самого.

Я не мог больше оставлять в тени этого героя. Я должен был нарисовать его многообразный мир. И я отважился соединить в нем все противоречия его эпохи. Я попытался показать, как менялись воззрения Ифтаха, и в этом обозначились вехи развития общества всего Заиорданья. Я хотел, чтобы мой Ифтах, не теряя индивидуальности, поднялся до типического. Чтобы его судьба, какой бы странной, неповторимой она ни казалась, вошла в легенду.

IV

Автор, пытающийся сегодня воплотить в слова и образы скромную правду библейских историй, должен приготовиться к тому, что будет истолкован превратно. На его пути будут возникать фанатичные предрассудки тех, кто видит в библии «божье слово», предрассудки, с помощью которых старались сплотить людей семьдесяти поколений. И даже если он будет иметь дело с объективным читателем, задача его все равно останется трудной.

Вот вам человек — Ифтах. Его главный противник — Бог, который решительно вмешивается в его судьбу. Многие читатели подозревают неладное, когда слышат слово «бог».

И по праву. Ни одна лексическая единица не претерпела столько изменений, ни одна не имеет столько значений, не покрыта таким туманом фимиама, сдобренного специями.

Итак, автор с самого начала должен представить читателю недвусмысленный образ Господа. Читатель должен увидеть, что речь идет о боге Ифтаха, боге определенной эпохи. Автор должен воскресить в своем воображении Бога, которого почитали евреи три тысячи лет назад.

Многие ученые XIX и XX веков старались познакомить нас с представлениями о боге в ранней истории Азии. На многих фактах показали, что народы и отдельные люди создавали своих богов по своему подобию. Представление о боге, считавшееся в бронзовый век суеверием, в каменном веке было верой. А вера бронзового века должна была превратиться в суеверие в железный век. Постепенно Бог еврейских племен из бога войны и огня превратился в бога земледелия и плодородия. Оседлые жители понимали его по-своему, совсем иначе — пастухи-кочевники. Это впервые поняли задолго до исследователей нашего времени. Ещё Гете истолковывал фразу из Библии «сотворил человека по образу своему», как желание человека сотворить себе бога по своему подобию. За столетие до него Спиноза утонченно пошутил: «Если бы треугольник мог говорить, он сказал бы, что бог принял треугольную форму».

Познания такого рода нетрудно убедительно представить в теоретическом эссе. Однако автор, желающий сделать представление о боге людей ранней библейской эпохи предметом поэтического творчества, ставит перед собой рискованную задачу. Он должен добиться того, чтобы читатель понимал, о чем идет речь, не только умом, но и разделял бы чувства героев, сопереживал им. Для этого его нужно превратить в человека бронзового века. Он должен сжиться с Ифтахом. Он должен увидеть бога Ифтаха, Яалы, Авиама, Ктуры, Элиада.

В этом рискованном предприятии меня поддерживала мысль, что люди моего произведения уже проанализированы наукой.

Авторы исторических книг, которые вошли в состав Библии, обладали более сильным чувством истории, нежели все остальные поэты, жившие до н. э. Пытаясь расположить свои персонажи во взаимосвязях с действительностью той поры, стремясь к этому, они конструировали эти взаимосвязи, но многие герои Библии поставили библейских авторов в ложное положение. Однако другие персонажи Библии обладали той атмосферой историчности, которая отсутствовала у персонажей ранней литературы. Еврейские авторы, разумеется, тоже были опутаны предрассудками своих эпох, но, в отличие от поэтов-греков, они знали, что их эпоха — звено бесконечной цепи, мост между прошлым и будущим. Они стремились организовать события прошлого в некий порядок, придать им определенное направление, сообщить им мудрые мысли. Даже враждебно настроенные наблюдатели отмечали, что библейские авторы раньше других овладели исторической философией, чувством историчности, познанием будущего и прошлого, динамизмом жизни и диалектикой. Их герои не просто жили собственной жизнью, они были пропитаны историей.