ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ - Мачей Кучиньский

Я уже приближался к провалу, когда какая-то экскурсия с гидом показалась из зарослей кустарника и, перейдя мне дорогу, облепила край колодца. Правда, я мог пройти дальше по гигантскому обводу, но решил дождаться своей очереди в скудной тени деревьев. Я глядел на красные, словно лишенные кожи, спины и такие же, слишком быстро загоревшие ноги. T-shirts и hot- pants * плотно облегали тела.

* Тенниски и плотно прилегающие брючки.

Совсем иных паломников, размышлял я, видела эта вода. Накидки из перьев, воздушные туники, венки, ожерелья, золотые украшения, шлемы с султанами, тотемы, трости с погремушками, священные луки и церемониальные стрелы, головы орлов и шкуры ягуаров на плечах рыцарей…

И юные девы, сталкиваемые в воду…

Наконец я увидел его. Непрозрачное, гигантского диаметра изумрудное зеркало, запавшее неожиданно глубоко, окруженное цилиндром стен. С них свисали лианы и корни сельвы, доходящие до воды. Поверхность воды была неподвижной, с островками листьев, культями торчащих из нее прутьев. Вода, очень глубокая – это было известно от ныряльщиков, казалась каким-то стеклянным зрачком, взирающим на небо из чрева земли.

Я сразу понял, что мои ожидания не оправдались. Это не владения Тлалока – он правил иными водами: холодными, свежими, ревущими в расщелинах, грохочущими водопадами, низвергающимися с неба, испаряющимися млечными клубами, тучами, блуждающими над вершинами гор.

Здешняя вода принадлежала другому божеству – Чальчиутлике, "богине живой, драгоценной воды и драгоценного сосуда". Прямо само собой напрашивалось такое представление. Разве этот естественный колодец не был идеально округлым, как и драгоценный камень на рисунках в кодексах, и не был заполнен изумрудной, драгоценной жидкостью? Разве не окружали его высокие, недоступные своды "сосуда", защищающие воду от жаждущих животных и людей? Она предназначалась не для питья – не для этого приоткрыли ее боги здесь, на безводных равнинах Юкатана. Она была изображением, огромным, могучим, священным изображением чего-то, что обычно сокрыто от глаз человеческих. Изображением драгоценного сосуда, из которого исходит каждое живое существо, изображением первой делящейся клетки – яйца.

Эта изумрудная жидкость, в которую сбрасывались жертвы, не могла быть водой! Я начинал понимать истинный смысл жертвоприношений…

"Господин был у колодца запада. Там были боги…" – неожиданно вспомнились мне слова из короткого текста, озаглавленного "Происхождение ица"1 (ица – это те, кто дал название: Чичен-ица), текста, входящего в состав книги "Чилам-Балам" из Чумайеля, записанной на языке майя Хуаном Хосе Хойлем в селении Чумайель в 1782 году, и столь необычайного, что стоило его прочесть несколько раз, и фразы его навсегда оставались в памяти. Его считают переполненным символикой, с трудом поддающимся переводу и объяснению. И однако в тот день, там, над сенотом, я попытался сделать это сам.

"Тринадцать раз восемь тысяч катунов отдыхали на своем камне. Тогда задвигалось семя Унак Кеел Аауа. Вот его песня: «Гей! Это люди как Солнце? Из камня, из которого состоит Желтизна?»"

Это поразительное утверждение! Ведь оно, сказал я себе, равнозначно научному открытию! Оно констатирует: человек создан из той же материи, что и мир неодушевленных предметов.

Желтизна – излучение Солнца – возникает благодаря соединению атомов водорода в атомы гелия, и человек состоит из атомов… Тут открывался широкий простор для размышлений, на этот раз над состоянием в той древности физических знаний. Но это была уже особая тема…

"Из камня, из которого состоит Желтизна? Гей, отсюда хорошие люди? Моя одежда, мой убор, сказали боги"*.

*3десь и ниже перевод с испанского сделан С. В. Мироновой (помечены знаком поскольку М. Кучиньский в ряде случаев дал лишь пересказ соответствующих текстов (см. Письмо автора переводчику).

Раньше я уже комментировал эти слова как убедительное указание на то, что боги для индейцев ица были процессами, протекающими внутри тела. После такого двойного вступления, рисующего биологическую и космическую подоплеку истории, излагались события не столь глобального, а малого – исторического – масштаба.

"На ласковую землю, что на берегу колодца, на мягкую землю пришли, завоевывая, воюя. В Чичен были ицы, еретики. Там они были и в день 1-Имиш достигли неба. Господин был здесь у колодца запада. Там были боги. Так было сказано, в день -1-Имиш "*'.

Я решил, что первая фраза касается прибытия испанцев. На это указывал и другой текст, записанный в той же Чумайели и говорящий о нашествии чужаков и необходимости "шнурам и лентам, упавшим с неба" покориться Господину христиан. Таким образом, здесь, у священного сенота, конкистадоры застали ица, еретиков, – это подчеркнуто особой, поскольку новой веры, как гласит дальнейший текст, они не приняли и предпочли уйти всем племенем "со своими богами спереди и сзади" в глубь страны. Так испанцы в день 1-Имиш достигли "неба", то есть колодца. Это Господь Бог христиан оказался "у колодца", а в нем были боги ица.

Небо – колодец – боги. Три понятия в идеальном согласии с гипотезой неба клеток, изображением которого, моделью, ковчегом был священный круговой сенот, разверзающийся в камне.

"Дух человеческий говорит: кто мы? Вот слово духа человеческого. Разгадай его, мудрец. Я зачат в темноте, откуда народился. Или это тоже неправда? Меня породил Мицита Аауа. И до конца я был надтреснутым. Огорчил ли я кого-нибудь своей песней? "щ

И эти слова автора текста, поэта, певца, а может и пророка народа ица, прекрасно согласовывались с тем видением мира, которое пронизывало и рисованные тексты, и все произведения искусства тех земель в те времена. Совершенно отчетливо увидел я здесь связь с уже известной мне идеей о человеке, который является не собой, а лишь маской для сокрытых от него самого явлений, лишь формой, им служащей. Формой, которая изначально, уже по самой идее, была чем-то преходящим, "сломанным", "надтреснутым", как ствол дерева из Тамоанчана, или чем-то "развратным", "испорченным", ибо так можно было понять слово roto.в испанском переводе текста. Однако я считал, что эта "сломанность" лучше.всего выражает судьбу человека: он побег, отросток, ветвь Древа Жизни, не имеющая никакой возможности выйти за назначенные ей природою пределы.

"Они там были:Я мертв, сказал жрец селения, я укрыт, сказал тот, кто теряет селение… Мудрец тот, кто теряет селение, наполняется горечью от моей песни. Там были!"*)

Смысл этих фраз напомнил мне другие строки: из легенды об изгнании Кецалькоатля. Там Тескатлипока сказал: "необходимо, чтобы ты покинул свое селение" (pueblo в испанском переводе с науатль). А Кецалькоатля он, обращаясь к нему, назвал "сыном моим, жрецом". В результате оговора богов наш герой – человек, – стеная покинул свое селение.

И вот здесь, на территории майя, отозвалось эхо тех слов. К тому же эхо своеобразно усиленное. Тогда я считал, что Кецалькоатль, на языке науки, покидает уединение клетки, чтобы обрести тело, преобразовать в него свою генетическую "запись". И здесь – если действительно речь шла о нем, – он снова повторял, что сокрыт, существует и, однако, не живет, а пребывает в виде духа. Иначе говоря, он выступал точно в том же значении, хорошо передающем сущность процесса, в котором "информация" в яйцеклетке имеет целью создание тела, развитие в нем потенции сознания'и вывод из яйца во внешний мир. Он разрывает свои путы в "драгоценном камне", покидает это ограниченное "селение", выходя в необъятный простор жизни.

"Это пение, все это пение служит истинному восхвалению Господа Бога". Последней фразой поэт, пророк признает, что возлюбил Бога испанцев и почтил его песней о побежденных родных богах…

Я смотрел в глубину сенота, на его живую воду, в которую сбрасывали девушек в расчете на то, что одна из них вынырнет с посланием от богов… Я думал, что церемония эта не казалась тогда столь жестокой, как теперь она представляется нам. Тот, кто хоть раз в жизни видел процессию, направляющуюся к вратам церкви, или странную фигуру со стертой на локтях й коленях кожей; фанатиков, истекающих кровью, разрезающих перочинными ножичками или расцарапывающих английскими булавками свои руки, чтобы этими кровоточащими стигмами подражать ранам Господа на кресте; слышал, как они при этом поют, с каким рвением стараются перещеголять друг друга, в причинении себе все больших страданий, видел, как готовы они увеличивать свои раны, язвы или уродства, лишь бы толпа смотрела на них, – тот поймет, что принесение в жертву себя, собственной жизни тогда не обязательно, было вынужденным, а могло быть – по порыву – и добровольным.

А если такой акт самопожертвования нравственно и духом поддерживался глубоко укоренившейся верой в особое значение этой воды… Тут я подошел к проблеме жертвоприношений вообще. Fíe вдаваясь сейчас в подробности, я ограничусь замечанием: боги Мезоамерики, по мифам, не были кровожадными и жертв не требовали. Наоборот, они жертвовали собою ради продолжения жизни. Поэтому и людей именовали макеуалес – те, которые возникли благодаря жертве богов.