Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович

От неподвижности всем в возке было немножко холодновато.

А потом с гряды заметили далекие огни в снегах. Лошади побежали быстрее. Возок остановился, резко развернувшись, у парадного крыльца.

…Навстречу высыпали люди, быстро несли детей в дом, раздевали их, пахнущих морозом, сажали на длинную горячую лежанку в гардеробной, давали по глотку горячего вина с корицей.

Алесь то пожимал руку Франсу, то наклонялся к Майке, то целовал маленькую Наталку (Майку целовать он стеснялся).

А потом сюда ввалилась целая гурьба приехавших ранее гостей: Мстислав, Ядзенька Клейна, Янка, черный, как сапог, и бесконечно веселый. Объятия, визг, смех.

— Чего-чего, а шуму будет. И не говори, кума, — сказал пан Юрий.

Он был счастлив. На рождество в Загорщину неожиданно приехал старый Вежа.

Вежа встретил детей на верхних ступеньках лестницы. Брал детей на руки, смотрел им в глаза.

— Это чья же такая? Твоя, пани Надежда?

— Моя.

— Красивая какая. А это? Ого, ну, это я сам догадываюсь. Новый приднепровский дворянин, усыновленный Ян Клейна. Смотри ты, какой! Получишь от меня саблю.

— Спасибо вам, — серьезно сказал мурuн. — У Реки много врагов.

Дед неожиданно вздохнул и поцеловал Янку.

— Придет время — я сам найду тебе жену и оружие. Алеся хоть любишь? Будь ему другом. Как нитка за иголкой. Ты, брат, смотри. Тебе еще придется всей жизнью доказывать… что ты — наш.

Легонько сжал в висках голову Мстислава.

— Пустите меня, пожалуйста, — серьезно сказал Мстислав.

— Почему это?

— Мы уже взрослые.

— Правильно, — согласился дед Вежа. — Вы взрослые. Так, значит, ты самый лучший друг моего внука?

…Наконец дошла очередь до Майки. И тут дед изволил присесть на поставленное сыном креслице.

— Раубичева? Ну, дай посмотреть на тебя.

Долго рассматривал пепельные, с золотистым оттенком волосы, сиреневое платьице с короткими рукавами, темно-голубые притворно-наивные глаза.

— Чертик? — спросил он. — Чего тебе не хватает для того, чтоб стать хорошим и добрым, чертик?

Майка улыбалась краешком рта. Ее сердил этот осмотр, она чувствовала в нем что-то неловкое и про себя решила отыграться за него на единственном человеке, которого было почему-то приятно дразнить, — на Алесе.

— Взрослости, — сказал Вежа. — Жизнь тебе позволяла все, капризный чертик. А вот когда она начнет сопротивляться, начнет мять, — тогда ты поймешь и станешь хорошим, чертик с изумительными глазами.

Погладил ее ручку.

— Будь добрым с… людьми, чертик. Так или нет? Будешь?

— Попробую, — сделала она книксен.

Пошла дальше. Старик смотрел на нее и думал:

«Самая подходящая пара будет для Алеся. Честная семья. Одна из немногих настоящих. Однако кто знает, что получится из девочки через семь лет…»

И после разговора с детьми Вежа стал особенно язвительным с гостями, шокировал их всех мужицким языком вперемешку с самым утонченным французским, умышленно нападал на то, что было дорого собеседнику, — словом, расклеился.

На него смотрели с удивлением, поражаясь грубым мужицким фразам, которые он произносил с особенным смаком. Пока что на людях это позволялось лишь Клейне.

Они просто забыли, что Вежа и раньше отличался этим. Забыть было легко — старик не появлялся среди них целых десять лет.

А старый князь — к детям. Сам открыл им дверь в зал, где стояло что-то таинственное, раскинувшее в разные стороны лапы. Сам приказал зажечь свечи, стрелял вместе со всеми из хлопушек, помогал разбирать подарки, первым вел детский хоровод.

Прямо на анфиладе, из комнаты в комнату, двигалась пестрая цепочка, а впереди легко вышагивал седой человек почти саженного роста и напевал:

Антон козу ведет,

Тпру да ну — коза не идет.

В голубой гостиной хоровод налетел на китайскую вазу на подставке. Черепки с синими рыбами разлетелись в стороны.

Дед сокрушенно почесал затылок и вдруг с легкого шага перешел на пляску.

Никто не видел, что Клейна стоит в дверях и наблюдает за пляской. И вдруг все замолчали. А Клейна сказала:

— А вот пани Антонида заметит да ухватом вас, лайдаки. За этим старым дурнем и вы…

Словно здесь была крестьянская изба.

— Это мы празднуем! — крикнул старый Вежа. — Касьян, подбери черепки! Утром раздашь детям по одному в коробочке. Это будет «общество разбитой вазы». Лет через сорок склеите. Друг друга не терять!

Пан Юрий смотрел из двери на пляску вокруг разбитой вазы и хохотал.

— А ну, за мной! — крикнул он и повел детей снова к елке.

Она сияла в полумраке, огромная, вся в таинственных тенях, пахучая. Красным светом горела на ее верхушке Вифлеемская звезда. А в ветвях, словно в зеленой пещере, стояли игрушечные овцы, и волхвы в чудесных одеяниях шли к яслям.

…А потом навестили дворец крестьяне с «козой». С лицами, намазанными сажей, в вывернутых полушубках, в удивительных «турецких» шапках, они принесли с собой мороз, звуки дуды, цимбал и бубна.

«Коза» была в серой волчьей шубе, с хвостом из мочалы, в овечьей маске. Вместо бороды у нее был пук колосьев. Коза блеяла и пела дурашливым голосом.

Это была уже не забава, а важное дело. Ведь от козы зависел предстоящий урожай. Всем известно, что душа нивы, кому повезло ее увидеть, похожа на проворную козу, которая умеет бегать на задних ножках. Такое уж оно существо. Вначале ей хорошо жить, но потом жнеи жнут жито, и все меньше и меньше остается места, где могла б укрыться душа нивы. В отчаянии она прячется в последнюю горсть колосьев — это и есть борода козы. Последнюю горсть срезают осторожно. Она лежит под иконами и выходит из хаты на рождество, привязанная к голове «козы». Она веселится вместе со всеми и решает: надо сделать, чтоб людям было хорошо.

И люди не бросают ее. Люди держат «душу» до весны, а весной выносят и осторожно «отпускают» — кладут в уже подросшую зеленую озимь.

И снова душа властвует в своем царстве, не давая погибнуть ни одному растению, а сама свободно ходит на задних ножках по всем просторам приднепровских нив.

…Прерывисто гудела дуда, сопровождая песню:

Где коза ходит, там жито родит;

Где коза хвостом, там жито кустом;

Где коза стопою, там жито копою;

Где коза рогом, там жито стогом.

…Разгоряченные пляской, Алесь и Майка выбежали из комнаты и остановились в прохладной лоджии. Через большие окна светились морозные звезды.

Две маленькие фигурки остановились у окна и прижались друг к другу — обоим стало немножко жутко. Ощущая под рукой плечико девочки, Алесь сказал:

— Звезды. Учитель говорит, что на них тоже есть люди.

— И мы их никогда не увидим, — сказала Майка. — А что, Алесь, может там быть, как у нас… в Загорщине? Есть там такие, как мы?

— На одной нет, и на другой нет, — ответил Алесь. — А на тысячной… может, и есть. Стоят где-то, как и мы, такие же мальчик и девочка, смотрят на нас и думают: есть ли там кто?

— И тоже никогда не увидят, — вздохнула Майка.

Звезды мерцали над парком.

— Алесь, — спросила она, — может родиться человек с такими глазами, что увидит их?

— Не знаю, — сказал Алесь. — Глаза у всех разные. Видишь Ковш?

— Вижу.

— А вон вторая звездочка в его ручке. Посмотри, что ты видишь возле нее?

— Ой, — шепнула Майка, — еще одна звездочка!

— Это Мицар и Алькор, — сказал Алесь. — У тебя хорошее зрение. А вон ту звезду как ты видишь?

— Никак. Звезда как звезда.

— А я знаю, что она двойная. Это альфа Весов. Учитель удивляется, какие у меня глаза. Он проверял. Он видит лишь в трубу то, что я хорошо вижу и так. Знаешь, Вечерняя звезда имеет серпы, как луна. А когда на ней серп, то иногда можно увидеть, что остальная ее часть пепельная… Я вижу даже еще больше. Возле Волчьего Ока[82] есть две совсем малюсенькие звездочки. Но я их вижу только в сумерки, когда на небе совсем мало звезд. Тогда никто не забивает их своим сиянием.