Рыцари темного леса - Дэвид Геммел

— Я тебе не верю, — сказал он, — но готов выслушать тебя. Я принимаю твой вызов и просижу здесь всю ночь.

Она кивнула и села к нему лицом — бледная, с серебряными нитями в золотых волосах, с большими, темными, слегка раскосыми глазами. Он хорошо помнил эти глаза — они остались прежними.

— Самильданах провез меня через черные врата. Там таились чудовища и демоны, но он отгонял их своим серебряным мечом, и мы благополучно достигли города. Я поражалась и красоте Вира, и приему, который нам оказывали. Павлус и другие открыли рыцарям свои дома. Нас поили амбрией, и мы были счастливы. Никогда еще, ни прежде, ни после, я не чувствовала себя такой счастливой. При этом мы менялись, Мананнан, как теперь меняешься ты. Я хотела перестать пить амбрию, но не смогла. Она проникает к тебе в душу и губит ее. Со временем мы узнали, что Вир гибнет, что источники его пищи иссякают и амбрия скоро исчезнет.

— Но почему? Разве в этой стране нет жителей?

— Когда я пришла сюда, твой кувшин был полон наполовину, — улыбнулась она. — Для этого требуется около пятидесяти жизней. Это большой город, Мананнан. Чтобы насытить его, нужен целый народ — низшего порядка, как здесь говорят. Отсюда номады. Самильданах и другие вернулись обратно в Габалу с амбрией для короля. Теперь на них другие доспехи — волшебные доспехи древних вириан, воинственного народа, завоевавшего некогда эту землю. При дворе их встретили радушно, и король взял их в свой совет. Но амбрия вышла, и король, как прежде Самильданах, научился высасывать жизнь из живых людей.

— Именно из-за Самильданаха мне трудно в это поверить. Он всегда был благороднейшим из людей. — Мананнан застонал и схватился за живот. — Куда ты девала амбрию? Мне нужен всего один глоток.

— Потерпи немного, подыши глубоко.

— Не могу. Из сада пахнет какой-то мерзостью.

— Об этом я и говорю тебе. Амбрия обманывает чувства. Взгляни на свою комнату. — Мананнан посмотрел, и белые стены показались ему серыми, а над оконной рамой он заметил плесень. Шелковые простыни на постели превратились в грязные тряпки, в комнате запахло гнилью. Переведя взгляд на Морриган, он увидел сухую кожу, тусклые глаза и синие губы.

— Где же правда? — сглотнув, спросил он. — Я совсем запутался.

— Правда то, что ты видишь теперь. Ты живешь в городе вампиров. Это ад, Мананнан. Самильданах уже начинал это понимать, но амбрия оказалась сильнее.

Мананнан посмотрел на заросший сорняками сад.

— Здесь есть вода?

— Есть. — Морриган принесла кувшин из другой комнаты. — Но ее вкус покажется тебе неприятным, ибо амбрия ревнива. — Мананнан выпил и поперхнулся, но она сказала: — Пей. Это пойдет тебе на пользу.

Его желудок взбунтовался, но он заставил себя выпить весь кувшин.

— Надо уходить, — сказал он. — Обратно к воротам.

— Я не знаю, как открыть их, но Павлус знает.

Мананнан застонал снова.

— Что со мной происходит? Как больно!

— Ты превращался в одного из нас. Теперь твое тело — твоя жизнь — борется с отравой.

Он уронил голову на грудь и потер глаза.

— Почему ты мне помогаешь? И почему амбрия не подействовала на тебя?

— Еще как подействовала, Мананнан, — засмеялась она. — Это я выпила половину твоего кувшина. В этой комнате я вижу только красоту, роскошь и мужчину, которого желаю. Но я помню, какой была, когда приехала сюда… когда Самильданах был для меня богом. Я держусь за эту память и не хочу, чтобы ты, мой самый старый и дорогой друг, стал ловцом душ для Вира.

— Помоги мне одеться. Где мои доспехи?

— Там, куда ты отправишься, доспехи тебе не понадобятся, — сказал с порога Павлус. Вслед за ним вошло несколько воинов в черной броне. С мечами в руках. — Мы предложили тебе бессмертие, Мананнан, теперь ты поможешь продлить наше. Жаль, жаль. Я думал, ты так же силен, как твои братья, но ты из-за падшей женщины отвернулся от благ, которые могли стать твоими. Твоя глупость внушает мне отвращение. Увести его.

14

Нуада удивился, когда Дагда позвал его к себе после ежевечернего выступления. Старика поместили недалеко от хижины, где жили Нуада с Картией, и часовой пришел к поэту около полуночи.

— Не ходи, не надо, — сказала Картия. — Его дар от дьявола, и он, как верно говорит Решето, не может сказать ничего хорошего.

— Я редко встречал правдивых провидцев и не могу пренебречь таким дивом. Но я не стану спрашивать его о том, как умру. Не бойся за меня, Картия. — Нуада улыбнулся и поцеловал ее в щеку. — Я скоро.

Выйдя, он посмотрел на звезды. Поежился от холода и запахнулся в плащ. Часовой показал ему открытую дверь, за которой виднелся янтарный свет жаровни. Дагда сидел на коврике из козьей шкуры, поджав ноги, закрыв глаза и разведя руки в стороны. Нуада откашлялся и постучал по косяку двери.

— Входи, поэт. Располагайся, — открыв глаза, сказал Дагда, и Нуада затворил за собой дверь. Ни стульев, ни прочей мебели в хижине не было, и он сел на коврик рядом со стариком. — Не хочешь ли спросить меня о чем-нибудь.

— Нет, не хочу. У меня нет желания узнать день своей смерти.

— Почему же ты тогда пришел, когда я позвал? — спросил Дагда, пристально глядя на Нуаду темными глазами.

— Чтобы получше познакомиться с тобой. Мне хотелось бы сложить песню о твоих странствиях.

— Не все годится в песню, мой мальчик, и есть жизни, которые лучше оставить в тайне. Но в тебе есть нечто любопытное для меня. Знаешь ли ты о Цветах?

— Конечно, знаю, хотя и не владею ими. А что?

Старик, погладив свою белую бороду, встал и добавил хворосту на жаровню. Он казался Нуаде древним, как само время, но двигался плавно, почти грациозно, и на его тонких, но сильных руках не было старческих пятен.

— Цвета — порождение гармонии, — сказал он, — снова садясь рядом с поэтом. — Мы все влияем на них, добавляя им яркости или, наоборот, отнимая ее. Сейчас над Габалой крепнет и наливается Красный, и повсюду преобладают самые дурные чувства: алчность, похоть и себялюбие. Забота о других и сострадание стали редкостью. Не странно ли, что в этом лесу, населенном, казалось бы, одними злодеями, Красный почти не изменил своего прежнего состояния? Почему, по-твоему, это так?

— Не могу тебе ответить. Я всего лишь рассказчик истории.

— Умеешь ли ты различать цвета в людях? Можешь ли ты, заглянув человеку в глаза, узнать его душу?

— Нет — но ты, как видно, можешь.

— Да, я могу. Это мой дар и мое проклятие. Я был в этой деревушке в прошлом году, и Красный заливал ее целиком. Теперь он исчез, и здесь возобладал Белый. Известно тебе, почему?

— Ты снова задаешь мне тот же вопрос, и мне снова нечего ответить.