Проклятье Пифоса (ЛП) - Дэвид Эннендейл

Легионеры превратили ложу в мясницкую лавку. Сам воздух взмок от крови. Басовитый стук орудий колотился о влажные всхлипы тел, разрываемых их огневой мощью. Плоть была слаба, и она разлеталась на части перед непоколебимыми воинами. Культистов истребляли, всё новые давиниты умирали с каждым мгновением, с каждой долей секунды.

Но они продолжали петь.

Хор возносил хвалу с новой силой, не сбиваясь, не дрожа, отвратительное ликование становилось всё сильнее. Кровь текла по ложе. Она покрывала Каншелла, прижавшегося к полу и дрожащего. Жизненные соки Ци Рекха смешивались у его стоп с соками его паствы. Жизнь кровавым водопадом хлестала по его ногам, обмазывая книгу. У него почти не осталось тела, видимой формы.

Но он продолжал стоять. И улыбаться.

Гальба перестал стрелять. Бронированная туника Ци Рекха была разорвана в клочья, а в туловище были пробоины настолько широкие, что Антон мог видеть сквозь них. Жрец не мог быть живым. Гальба не знал, какая сила заставляла его стоять. Он знал лишь, что он должен повергнуть мерзкую тварь. Сержант примагнитил болтер на пояс и взмахнул цепным мечом. Если потребуется, то изрубит останки Ци Рекха на части, но не позволит твари и дальше насмехаться над собой.

Он шагнул вперёд, прогревая мотор клинка, и поднял меч над головой. Смертоубийство вокруг почти закончилось. Большая часть давинитов погибла, лишь немногие из них, в том числе Ске Врис, бросились на землю, спрятавшись за изувеченными трупами. Они больше не пели. Но это было неважно. Песнь продолжалась. Её возносила сама ложа, эхо, отдающееся от забрызганных кровью стен, и гул вибрирующих лучей, которые, как Гальба понял только сейчас, лишь казались светом.

У Ци Рекха не было носа. Из зияющей пустоты посреди его лица сочились клочья чего-то чёрного и мозгового вещества. Но его глаза были живыми, красными, обжигающими. Они смотрели на Гальбу с отвратительным торжеством. Когда цепной меч замер, взревев, а затем опустился по смертельной дуге, Ци Рекх широко открыл рот. Его челюсть была наполовину отстреленной — одни зубы пропали, а от других остались лишь неровные осколки. Грудь была разбитой и раздавленной. От лёгких не осталось ничего. Но из изувеченного рта всё равно послышалось кашляющее шипение. Гальба услышал его сквозь рёв цепного меча, сквозь грохот болтеров братьев, сквозь жуткую песнь. Жрец смеялся.

Гальба опустил клинок на череп Ци Рекха. Кружащиеся зубья впились в кости. Они разорвали мозг в клочья, а затем так, что остался лишь туман. Гальба разрубил голову жреца пополам. Его удар был быстрым и яростным, а тело давинита никак не могло устоять перед оружием и силой сержанта. На смертельный удар вообще не потребовалось времени.

Но само время было похищено, растянуто. Гальба словно двигался навстречу свирепому течению, и единственное действие стало галерей застывших гололитов. Цепной меч опускался целую вечность. Каждый шаг уничтожения становился скульптурой из металла и плоти. Когда череп раскололся на части, глаза не умерли. Они торжествующе сверкали и смотрели на Гальбу. Мгновение тянулось, тянулось и тянулось. Нечто ждало, когда же Гальба всё поймёт.

И тогда он увидел всю картину отчаяния. Его заманили в ложу. Его и воинов его отделения заставили перебить культистов. С пробирающей до костей уверенностью он понял, что от нанесённого им сейчас удара будут такие же ужасные последствия, как от огня излучателей с «Веритас Феррум».

Кровь повсюду. Изобильное кровопролитие. Восхваление крови, текущей и смердящей. Ликующая служба в храме, перед алтарём. Умащение иконы, созданной первейшим из предателей.

Подношение.

В это мгновение, когда умерли заблуждения, Гальба увидел и смерть реальности. Глаза ослепительно вспыхнули, и время возобновило свой смертоносный ход. Багровый свет принял смерть от цепного меча. Он вырвался из глаз, поглотил череп, а затем, когда труп расхохотался в последний раз, и всё остальное тело. Это был старый свет, слабый, испортившийся как умирающая звезда, но пылающий с ядерной силой. Гальба вырвал клинок и отшатнулся назад. Свет истекал из жреца, но это не был настоящий свет. Это было то, что сочилось через узоры сети. То была энергия, нематерия, безумие. Гнев самого варпа.

Буря вырвалась за пределы храма. Гальбы слышал, как раскалываются доски. Ложа разлеталась на части, но он не видел её разрушения. Антон не видел ничего, кроме безумно воющей крови. Она ослепляла его, но шлем не обнаруживал в сиянии видимого света, и потому не мог защитить чувства воина от яростной атаки. Песнь стала ещё громче, оглушительней. Гальба слышал скрежет по воксу, но не мог разобрать слов. Оглушённый яростью чудовищного события сержант пошатнулся.

Он стоял в считанных метрах от разрыва в ткани вселенной. Рана в реальности открылась ещё шире, и Гальба присел, не желая падать, но не в силах сделать ничего более. Буря молотила его, вцепляясь когтями в глаза, уши и разум. Мир готов был распасться на части.

Но вместо этого воплотилось нечто иное. Оно выросло из бури, похитив стабильность физического плана, исказив чистую материю реальности для своих целей. Нечто собиралось в оке вихря, используя всё ещё стоявшие останки Ци Рекха как основу, вокруг которой нарастало нечто огромное. Тьма корчилась, проступали очертания, сливающиеся в силуэт. Тень стала формой, а затем начала набирать вес. Перестали меняться очертания, хотя что-то продолжало корчиться, и в силуэте проступали зловещие извивы и изогнутые шипы. 

Несвет погас, поглощённый тварью, принявшей подношение и вышедшей в мир из кошмара. Гальба мог видеть вновь. Он увидел врага, которого искали Железные Руки.

— Демон! — закричал кто-то. Это был Каншелл. Серв сжался в клубок, забыв о лазвинтовке и прижимая руки к лицу. — Демон!

Тварь склонила голову в сторону, словно прислушиваясь, и издала звук, который, как знал Гальба, был смехом, но голову его наполнил воплями умерших младенцев. Затем она шагнула к нему. Отблески света варпа тянулись за существом, как пламя за свечой. Демон. Гальба не мог отказаться от этого слова. Истины, в которые он верил, умерли. Он знал кое-что о былых суевериях и о чудовищах, призванных из тьмы человеческого невежества. И теперь один из этих монстров стоял перед Антоном, и все твари из легенд казались лишь блеклым подобием его.

Чудовище было огромным, гораздо выше Гальбы. Если бы здание ещё стояло, то его голова бы пробила потолок ложи. Оно было двуногим и похожим на человека ровно настолько, чтобы быть практически неузнаваемым. Конечности твари были гротескно длинными, но увитыми канатами мускулов. Прямо над костлявым тазом висел рассечённый череп Ци Рекха, а её грудь напоминала широкий панцирь, покрытый глазами с вертикальными зрачками. Они выглядели точно так же, как очи, украшавшие доспехи трижды проклятого предателя Гора, но были живыми. Они моргали, вращались и пристально глядели на Гальбу.

Голова демона казалась сплошной клыкастой пастью, окружённой ореолом огромных, закрученных и ассиметричных рогов. Они были направлены вперёд и назад, росли как изо лба, так и из основания черепа. Два особенно тяжёлых изгибались вниз, словно клыки, почти до самой груди твари. Её раздвоённый язык, длинный как у змеи, хлестал и сгибался, словно ища добычу, странным образом повторяя движения суставчатого хвоста. Находившиеся под тяжёлыми бровями глаза были такими же пустыми и ровными, как у Ци Рекха, и мерцали, словно огненная буря. Антон подумал, что они ослепли от гнева, ведь голова всегда поворачивалась туда, куда смотрели нагрудные глаза.

В правой руке демон сжимал посох, оканчивающийся пучком жутких клинков, казавшихся трезубцами, однако в их расположении было нечто церемониальное. В углах металла, выкованного в кузнице заблуждений, была и выразительность и смысл. Демон держал посох так, что напомнил Гальбе манеру Ци Рекха. Оружие было знаком положения. Возможное следствие этой идеи ужасало так же, как и присутствие твари.

Демон развёл руки, заключая мир в гибельные объятия, и широко распахнул пасть. Он вздохнул, застыв от невыразимого наслаждения и голода, а затем запрокинул голову, направив пустые глаза в пустоту. Стоял полдень, но тьма подобно туману начала подниматься вверх от твари, образуя пустой чёрный полог, с каждым мгновением расходящийся всё дальше от поселения. Казалось, что по воздух растекаются чернила, но это было нечто гораздо более зловещее. Это была кислота, разъедающая реальность, не оставляющая ничего на своём пути.

Выжившие культисты начали шептаться, и демон склонил голову вновь. Его язык облизал звук и нашёл его приятным. Затем чудовище заговорило, и Гальба понял, что именно его голос мучал его с первой ночи на Пифосе. Этот звук был насмешкой над всеми принципами и всеми надеждами. Он был глубоким, басовитым, свистящим. Это были ползущие горы, грохочущие змеи.