Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре

Они перебрались уже на следующую крышу – спасибо плотной питерской застройке, – когда увидели их: двух мужчин, выбирающихся из чердачного лаза. Ксюша охнула и стала с такой быстротой перебирать руками, будто заиграла некое Allegro Passionato. Еще чуть-чуть – и вот уже впереди плоская крыша с табличкой «Хостел Питерец». «Тебя-то нам и надо, дружок!» – Маша кивнула на табличку Ксении, но та от ужаса была мало способна соображать.

«Ааааа!» – раздался крик сзади, и, оглянувшись, Маша с замиранием сердца увидела, как один из преследователей, поскользнувшись, покатился по красному скату вниз, в последнюю секунду затормозив ступнями об оградку. Минутой позже второй громила, матерясь и нещадно гремя жестью, сел на пятую точку и начал осторожно сползать к коллеге. Маша кивнула: это их шанс, и, уже не обращая внимания на преследователей, они перелезли на плоскую крышу «Питерца» и побежали к мансардному окну с выходом в коридор хостела.

Быстро отчитавшись Любочке: с ней все хорошо, она неподалеку, вернется завтра-послезавтра, Маша положила телефонную трубку на рычаг и вздохнула. Это был чертовски длинный день. Раскалывалась голова, ныли ноги и руки. Можно было бы дойти до ресепшен и попросить таблетку аспирина, но сил не было даже на это. Они лежали, каждая под своим одеялом, на супружеской кровати – решив, по некотором размышлении, не снимать два номера. Выбор гостиницы тоже оказался не самым простым – на острове отелей было так мало, что вычислить двух девушек не представляло никакого труда. А то, что им необходимо вернуться на Котлин, казалось Маше слишком очевидным. Таким очевидным, что должно было прийти в голову и их преследователям. Поэтому за сегодняшний день они успели уже дважды пересечь Дамбу. И завтра им предстоит сделать это снова, потому что в архиве г. Кронштадта она отыскала копию трудовой книжки Аллочки Аршининой, впрочем, уже не Аллочки – Аллы Анатольевны. Тут же фигурировало последнее место работы – Верхний Александровский маяк.

– Где это? – Маша разложила поверх одеяла карту Кронштадта. Карта и подробный гид по маякам – вот что она поручила купить Ксюше в сувенирных лавках, пока сама корпела над архивными записями.

– Тут, – ткнула Ксюша в точку в подбрюшье острова. – Форт Ушаков. Старейшее, между прочим, сооружение. Ровесник Питера, Петром же и построен. Всего здесь восемнадцать фортов, вытянутых цепочкой через Невскую губу и призванных защищать нас от шведов.

– Ну, – Маша задумчиво листала страницы туристического справочника, – шведы нам уже давно не грозят.

– Шведы – нет, но с немцами в Великую Отечественную они тоже неплохо справлялись, – защитила честь Петровых фортов Ксюша. – Но все равно, конечно, многие перепрофилировались. Один, к примеру, уже в XIX веке стал противочумной лабораторией. Туда никого не пускали, да и не выпускали особо. А между островом и городом циркулировало только одно суденышко по прозвищу «Микроб».

– Мрачноватое местечко, – прокомментировала Маша фотографии черного от копоти форта.

– Это да. Мрачноватое, – кивнула Ксюша. – Но стильное. Там, кстати, одно время даже рейв-вечеринки устраивали. Говорят, было весело.

Маша с иронией взглянула на Ксюшу: рейв-вечеринки? Интересно, кто же из ее преданных классической музыке друзей мог поделиться с ней впечатлениями?

– А на месте Александровского форта хотели позже устроить тюрьму, но постеснялись.

– С чего бы? – хмыкнула Маша, радуясь, что не промочила за день шерстяные носки и теперь согревала ими ноги под одеялом.

– Ну как? Неудобно все-таки. Гости подплывают к столице Российской империи, и что они видят в первую очередь?

Маша усмехнулась:

– Да, не самая лучшая символика. Так что там с Ушаковскими маяками?

– Их два. Нижний и Верхний. Верхний – до недавнего времени действовал. Нижний – уже много лет ржавеет и разрушается. Вообще, судя по всему, все эти форты – а они, между прочим, памятники архитектуры XVIII века, сейчас никому не нужны и потихоньку ветшают. Теперь туда ездят исключительно за угрюмой романтикой, и то самые стойкие из туристов.

– На лодках?

– Чаще всего. Хотя зимой, бывает, и на лыжах. Это уж если совсем вдикую.

– Был бы уже лед… – Маша еще раз взглянула на темную вереницу фортов на голубом фоне залива. – Да, лыжи бы многое упростили.

Она отложила карту в сторону, вытянулась под одеялом: надо будет попытаться найти частника с лодкой. Сладко зевнула: после полного опасными приключениями дня спать хотелось зверски. И, прежде чем провалиться в счастливое забытье, услышала Ксюшино сонное рядом:

– Я не умею на лыжах. Как в школе норматив не сдала, так на них и не вставала…»

Лерка. 1960 г.

Старый барабанщик,Старый барабанщик,Старый барабанщикКрепко спал.Он проснулся,Перевернулся,Встал и снова заиграл.

Ветер шумит, бьет кулаком в окно. Лерка вздрагивает, как девчонка, – еще чуть-чуть, кажется ему, и ветер разобьет стекло, посыплются прямо на кровать огромные острые осколки. И ранят Лерку. Может, смертельно. Тогда папа и мама помирятся над его окровавленным телом, а его с почестями похоронят. Сводный отряд барабанщиков пойдет по городу, а за ними покатится в гробу сам Лерка, прикрытый красным бархатным знаменем с золотыми кистями, что висит в пионерской комнате. Отряд барабанщиков, мечтает Лерка, свернувшись калачиком и крепко жмурясь, будет очень красивым: белые перчатки, алые барабаны – горят на солнце металлические ободки, деревянные палочки выбивают дробь. Эта дробь, в которой он стал тренироваться и дома, и в школе, будто заслоняет страх, поселившийся у него в голове. Марши, строевые приемы, речевки. Вот и сейчас – он уже почти готов встать и пойти в туалет, но одна мысль о темном коридоре, как горло смыкается в ужасе: нет и нет! Лучше описаться прямо тут, и пусть мама вывесит простыни над плитой на кухне, и все в квартире поймут, что он сикало, последний трус, ему все равно! Все стало другим. Сначала погиб в ледоход глупый Колька, и Лерка по нему так скучал! Даже сам от себя не ожидал. Колькина мамка почернела лицом и почти перестала выходить из комнаты, а его мама с тетей Лали по очереди готовили для нее обеды, оставляли под дверью. Леркина мама тоже изменилась – и это было даже страшнее Колькиной внезапной смерти. Лерка даже не понимал, в чем тут дело, – будто вдруг потухла, как пионерский костер после отбоя. Не учит, как раньше, задорно поблескивая железным зубом, соседок рецепту «тряси задом».

– Так, девочки, сначала морковку с лучком хорошенько нашинкуйте, туда же разбавьте соус томатный. И рыбку обжарьте, да так и укладывайте в кастрюлю: слой овощей, слой рыбки. И овощей не жалейте – с них самый сок и маринад.

– А почему «тряси… задом»? – чуть смущенно спрашивает серьезная тетя Ира.

– Так ну как же? – вновь сверкает мамка железным зубом. – Мешать-то енто дело никак. А ну как подгорит? Значит, что?

Все хозяйки смотрят на мать, как на фокусника. Даже тетя Лали. И мама хватает кастрюлю и хорошенько встряхивает ее содержимое.

– Видали? – хохочет она. – Трясу!

Картинка так явственно встает у Лерки перед глазами, что он чувствует, как щиплет в носу: сейчас разнюнится. Мама больше не готовит «тряси задом». И не смеется. Папа смотрит на нее, как на моль, вылетевшую из шкафа, и приказывает: делай то или это. И мама, которая раньше бы и половником замахнулась, и прикрикнула, теперь молчит. И Лерка чувствует, что это все он, он виноват. Он рассказал папке про то, что мама – немецкий шпион! И невозможная мысль приходит ему в голову: ну и что, что шпион, да хоть бы и сто раз шпион! Это же мама, его мама… – Лерка чувствует, как горячие слезы стекают по щеке прямо в ухо и щекочут, только Лерке ни капли не смешно. Лерке вообще кажется, будто они с Ленкой стали невидимыми, а Алеша с Томой – наоборот, словно разом повзрослели. Алеша серьезный, собранный, моет полы и в свою очередь, и почему-то за тетю Зину. Ходит сам в магазины, вынес из дома – не предложил ни ему, ни Ленке – Колькины игрушки. Где они теперь, эти игрушки? Какой мальчик в них играет? Вчера Лерка проходил мимо их комнаты и видел сквозь щелку, как тот уговаривает мать покушать: сам ее кормит, как маленькую. А та, как маленькая же, мотает головой. Еще интереснее – с Томой. Пару дней назад они с тетей Верой услышали звонкий хлопок и одновременно выбежали из своих комнат в коридор. А в коридоре стоит деревенский Мишка и держится за алеющую щеку. Напротив него – Тома, и у нее не одна – две щеки горят. Глаза блестят, широкие брови сдвинуты в одну линию.

– Больше – никогда, – говорит она Мишке странные слова. И уходит, хлопнув дверью своей комнаты.

Лерка, как болванчик, вертит головой: с Мишки на тетю Веру. Оба молчат. Тетя Вера – бледная, губы сжаты. Не хотел бы Лерка в такую минуту быть ее учеником! Вот и Мишка – смотрит в пол. Вдруг тетя Вера срывается с места обратно в комнату и выходит оттуда через минуту, неся на руках шубу из блестящего черного меха. Даже в тусклом свете коридорной лампы мех переливается, как живой. Лерка делает шаг вперед, тянется ладонью, чтобы погладить волшебного зверя. Но его никто не замечает.