Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

Он хотел пошутить, а вышло зло.

— Вы в последнее время чем–то сильно раздражены, Вольф, — сказал фон Клеффель. — Чем — это ваше личное дело, я не собираюсь лезть вам в душу. Но вот вам совет старого вояки: выплескивайте раздражение на противника, а не на товарищей.

— Извините, подполковник, — сказал Юрген, — я запомню ваш совет.

— Так–то лучше.

— Да бог с ним, с этим городом и его названием, — постарался разрядить обстановку Ули Шпигель, — в мире так много прекрасных городов! А в этом мы никогда больше не будем. Поверьте моему слову.

Они поверили. У Шпигеля случались прозрения, они в этом убеждались не раз. Да, он точно знал, что никогда больше не будет в этом городе. Вот только зря он говорил за всех.

После Брянска эшелон вновь поплелся с черепашьей скоростью. За день они проехали километров пятьдесят, подолгу отдыхая после каждого короткого рывка.

— Мы бы за этого время пешком больше прошли, — неосторожно заметил Курт Кнауф во время последней остановки.

— Выходи! — донесся протяжный крик.

— Накаркал, — сказал Ули Шпигель, с осуждением глядя на Кнауфа.

— Учишь вас, молодежь, учишь, да все без толку, — проворчал фон Клеффель, — сколько раз говорил: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Нет, все недовольны! Как кто–то вас за язык тянет!

Выгружались в чистом поле, рядом с укатанной грунтовой дорогой, пересекавшей железнодорожные пути. Путей было несколько, к двум старым русским ниткам добавились две новые, к наступлению готовились загодя и основательно. Они встали на крайнем пути, на невысокой, как показалось вначале, насыпи из щебня. Стенки стойл трансформировались в сходни, по ним сводили лошадей. А вот с несамоходным имуществом пришлось помучиться. Пока батальонные плотники сбивали трапы для орудий, солдаты выгружали многочисленные ящики, принимали их на вытянутые вверх руки, оттаскивали дальше от внезапно выросшей насыпи. Уже принялись за подводы, те, что полегче, а молотки плотников все стучали. Наконец установили трапы, стали спускать по ним на веревках орудия. Это уж пусть артиллеристы корячатся, решили они, упали на землю, закурили. Сквозь крики артиллеристов донесся гул самолетов. Он шел с востока.

— Тут–то нас и накроют, — обреченно сказал Вайнхольд, — мы тут как на блюдечке.

— Лучше здесь, чем в эшелоне, — заметил Ули Шпигель.

— Мы бегаем быстрее, чем он ездит! — попытался реабилитироваться за недавний промах Курт Кнауф.

— Проспали! — крикнул фон Клеффель проплывающим высоко в небе самолетам.

— Да это, похоже, наши, — неуверенно сказал Красавчик. Он был специалистом по тому, что ездит, а не по тому, что летает.

— Что наши, что иваны, все одно — растяпы! — воскликнул фон Клеффель. Он не любил летчиков.

Раздался грохот, истошный вопль. Пушка скатилась с трапа, сорвавшись с веревок, размозжила грудь одному из солдат. Он умер через полчаса.

— Первая потеря, — спокойно сказал фон Клеффель.

— Это наша первая, но, увы, не последняя потеря! — прокричал майор Фрике двумя часами позже, когда они выстроились перед свежим могильным холмиком со сколоченным из толстых брусьев крестом. — Нас ждут тяжелые бои, и мы не пожалеем своих жизней во славу Германии и фюрера. Крепите мужество, солдаты! Направо! Шагом марш!

Он не терял времени даром, майор Фрике.

Они шли по дороге на юг. Час за часом, километр за километром. Часов набралось много, с шести вечера до десяти вечера. Следующего дня. Километров вышло еще больше. Гиллебранд сообщил, что пятьдесят пять, но ноги говорили, что никак не меньше шестидесяти пяти. Двух вегетарианских колбасок на такой марш–бросок было явно недостаточно.

Слева у дороги показалась деревня. Она была разительно не похожа на ту, где они стояли весной.

Покосившиеся домишки вросли в землю, крыши крыты где соломой, где дранкой, подслеповатые окна затянуты грязью и паутиной, ни одного яркого пятна, ни краски, ни цветов. Нестройно забрехали собаки, их было немного. Жителей вообще не было, то ли ушли, то ли спали, рано улегшись по крестьянскому обычаю.

— Первый взвод — сюда! Второй взвод — сюда! Третий взвод — сюда! — Гиллебранд определял дома для постоя.

Солдаты с громкими криками вваливались в дома — наконец–то отдых! В крике выплескивались последние силы. Едва войдя в дом, тут же падали на пол — спать, спать, спать!

Юрген зашел в дом следом за фельдфебелем, запалившим лампу. На лавке под окном лежал человек. При виде немецких солдат он зашевелился, сполз на пол, схватил лоскутное одеяло и, не разгибаясь, прошмыгнул в дверь. Ни пола, ни возраста человека определить не удалось, что–то взлохмаченно–серое, обряженное в бесформенные обноски. Это был не единственный обитатель дома. Печь была покрыта шуршащим шевелящимся ковром из тараканов. Что–то упало сверху на лицо Юргена, поползло, щекоча обветренную кожу. Он хлопнул рукой по щеке. Какой мерзкий запах! Он поднял голову к потолку. Слой круглых коричневых бляшек — клопы.

— Чем они здесь, интересно, питаются? — тихо сказал ему на ухо Красавчик. — Ишь какие жирные!

— Наверно, теми, кто был здесь на постое до нас, — так же тихо ответил Юрген.

— А где обглоданные скелеты? — спросил Красавчик.

— Пошли на двор, — предложил Юрген.

— И то верно!

Они пропустили других солдат, которые не заметили или не захотели замечать всю эту грязь. Фон Клеффель рухнул на лавку и тут же захрапел. Вайнхольд полез на печку, он помнил, что фрау Клаудия с внучкой спали именно там, и решил, что это лучшее место в доме. Остальные устраивались кто где мог. Юрген с Красавчиком вышли на двор, обошли дом кругом и легли под каким–то раскидистым деревом, завернувшись в плащ–палатки.

Они отлично выспались. Еще бы столько же — и было бы вообще прекрасно. Но фельдфебель уже прокричал «подъем». От его мощного крика упало несколько яблок, дерево, под которым они лежали, оказалось яблоней. Пока Юрген тер ушибленное плечо, Красавчик обтер яблоко и с хрустом вонзил у него свои крепкие зубы.

— Вот черт! — сказал он скривившись.

— Кислое? — спросил Юрген.

— Это само собой, — ответил Красавчик, — но еще и червивое.

Он с отвращением смотрел на жирного белого червяка, выползавшего из надкушенного яблока. Такие же гримасы отвращения были на лицах солдат, выходивших из дома. Вайнхольд нес свои носки, которые он держал двумя пальцами, отставив далеко в сторону. Носки были белыми от гнид.

— Носки ты быстро очистишь, — успокоил его Юрген, — носки не волосы.

— Что?! — в ужасе закричал Вайнхольд и, выронив носки, схватился руками за голову.

— Угу, — покачал головой Красавчик и сказал, повернувшись к Юргену: — Мы сделали правильный выбор!