Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник - Валентин Черных

В обкоме партии Бурцев приглянулся заведующему отделом Центрального Комитета своей солидностью, провинциальной неторопливостью и молодостью. Тогда проводилась линия на омоложение кадров. Бурцева пригласили в Москву и предложили стать инструктором в отделе сельского хозяйства. Конечно, его месяца три проверяли. Он. проверку заметил сразу, опасность он чувствовал мгновенно: по взгляду, по реплике, по интонации, понятной только аппаратным работникам. Первый секретарь назвал его вдруг по имени-отчеству, хотя обычно не помнил не только отчеств, но и имен тоже. Значит, недавно просматривал его личное дело и еще не успел забыть. У Бурцева от предчувствия перемен вдруг быстро-быстро забилось сердце, как бывало с ним, когда он шел к женщине, встреча с которой обещала близость. Второе подтверждение он получил от председателя областного Комитета государственной безопасности. Полковник не только поздоровался, но и поговорил, расспросив, как идут дела в его родной деревне Блины. Откуда бы такому занятому человеку помнить название деревни? Председатель был не из местных и в области появился недавно.

Квартиру в Москве он получил недалеко от Измайловского парка. В Управлении делами уже чувствовали нарастающее раздражение москвичей, когда на месте старых дворянских особняков вырастали дома улучшенной планировки, возле которых останавливались машины с правительственными номерами. Поэтому к моменту перехода Бурцева в Центральный Комитет для аппарата дома строили уже не в центре. Объединяясь с Госпланом, Советом Министров, организовывали поселения близких по духу, к тому же такие поселения было легче охранять. Народ московский такие поселения тут же окрестил дворянскими гнездами или бобровыми деревнями, потому что большинство мужчин из этих домов зимой носили бобровые шапки. А Бурцев радовался, завидев бобровую шапку, — значит, свой. С такими, в бобровых шапках, Бурцеву всегда хотелось поговорить, расспросить, откуда и как приживается в Москве, но в аппарате не принято было разговаривать просто так, а по делам тем более, — дела оставались на Старой площади, как только он уходил со службы.

Бурцев привык к своей новой службе и даже полюбил ее за ясность и четкость. К нему пришли спокойствие и уверенность, спокойствие не от собственных возможностей, а от возможностей службы, куда он попал. Партийная служба как солдатская: верно служить — ни о чем не тужить. Бурцев служил верно. Собирал информацию, на основании которой наверху принимались решения. Эти решения он отправлял вниз, следил, чтобы они выполнялись неукоснительно. Иногда его охватывало беспокойство. Он вдруг обнаружил, что стал забывать таблицу умножения, правда, к этому времени и школьники уже начали использовать калькуляторы, а в аппарате появились персональные компьютеры. Принципа работы компьютера он понять не мог, впрочем и в школьные годы не понял ни электричества, ни телефонной связи. Не понял и принял на веру. Успокаивало, что рядом всегда были люди, которые обязаны были понимать и вроде бы понимали, иначе в кабинетах не зажигался бы свет. Однажды ему приснился кошмарный сон. Он, Бурцев, оказался на необитаемом острове в совершенно незнакомой компании. Главным руководителем острова был бородатый и в джинсах парень. Парень раздал анкеты, в которых был только один вопрос: профессия. Он написал: партийная работа. Его отвели в сторону. Он оказался один. Другие умели плавить руду, определять время по звездам, конструировать электродвигатели, строить станки. Кто-то обещал выдумать порох. Он в техникуме изучал бухгалтерский учет, но уже забыл, да и учет изменился.

Парень посадил его в лодку и оттолкнул от берега. На острове имели право оставаться только те, кто мог делать что-то конкретно. Лодка отплывала, остров становился все меньше, очень хотелось есть, но продуктов ему не выдали. Он проснулся с сильным сердцебиением, принял успокоительное, стал думать, к чему бы такой сон. Наверное, оттого, что в последней командировке в Венгрии, в кабинете их Центрального Комитета ему выделили стол для подготовки справки, а напротив сидел их инструктор, вроде равный ему по должности, но моложе лет на десять, волосатый, бородатый, с серьгой в ухе и в совсем задрипанных джинсах. Бурцев ненавязчиво, как его инструктировали, высказал венгерскому заведующему отделом, что хорошо бы инструктору снять серьгу и надеть приличные штаны. Но заведующий посмеялся и сказал, что серьга и джинсы помогают инструктору контактировать с партийной молодежью. Наконтактировали, когда у венгерских товарищей отобрали здание их Центрального Комитета и они переименовали партию. Бурцев, скорее чувствуя, чем понимая реальность опасности, стал искать новое место работы. После работы в Центральном Комитете заведующие секторами уходили в председатели отраслевых комитетов, заведующие отделами — в министры. У инструкторов разброс был шире: от заместителя министра, но не ниже начальника главка. Но уже сокращались и министерства, и комитеты. Начались сокращения и в их отделе. Бурцева порекомендовали первым заместителем директора Научно-исследовательского института консервов, вернее, он сам нашел это место. Место не по его служебному рангу, — конечно, он мог претендовать и на более крупную должность, но, наверное, ему Бог помогал. Когда запретили партию и все его знакомые из Центрального Комитета вдруг стали безработными, он уже почти два года отработал заместителем директора, и, хотя не очень понимал в консервах, толкового работника от бездельника он отличал. Серегин и Шишов были толковыми.

Бурцев собирал чемодан. Конечно, темный официальный костюм и скромный галстук. Но в Японии, по метеосводке, стояла жара. И вдруг выяснилось, что у него не было ни легких брюк, ни джинсов, которые исключались для работников аппарата. Он всегда носил только костюмы, которые шил в ателье, а на даче он носил армейские галифе, купленные по случаю. У него ухудшилось настроение.

В аэропорт Бурцев ехал на такси, поглядывал на счетчик, который непрерывно увеличивал стоимость проезда, — от этого у него еще больше ухудшилось настроение, он знал, что такси подорожало, но не знал, что до такой степени. Раньше машину ему подавали к подъезду, и он никогда не замечал расстояний, только время, но и время сейчас растягивалось. В аэропорту надо быть за два часа до отлета, раньше он проходил через второй этаж, как VIP — особо важная персона, в аэропорт приезжал за полчаса и еще успевал выпить чашку кофе и выкурить сигарету.

Бурцев заполнил таможенную декларацию, где указал, что у него нет валюты, нет наркотиков, нет драгоценных металлов и оружия, и встал в очередь для прохождения таможенного досмотра. Раньше он и деклараций не заполнял, и досмотра не проходил. Таможенник, молодой и мордатый, попросил открыть чемодан, и, хотя ничего неположенного в чемодане не было, Бурцев разволновался, долго не мог найти ключ от чемоданных замков, а таможенник ждал. Бурцев потел, искал, задерживая очередь. Пришлось отойти в сторону, снова проверить все карманы. Ключ нашелся, он открыл чемодан, таможенник запустил руку, выгреб нижнее белье, застиранное и неновое. С бельем стало совсем туго, и жена даже штопала носки. Уже объявили о посадке на Токио, а он еще стоял в очереди на пограничный контроль. Пограничник, двадцатилетний белобрысый мальчишка, то смотрел на него, то в его паспорт, держал, что называется, паузу, и Бурцев перестал себя чувствовать взрослым и солидным. Этот мальчишка мог его не пропустить. Наконец пограничник стукнул штампом и протянул молча паспорт. Бурцев вышел в уже якобы зарубежное пространство, то есть пересек государственную границу. Выходы к самолетам шли по кругу, он остановился, не зная, в какую сторону направиться. Раньше всегда был сопровождающий, который из зала VIP вел их в салон самолета.

Бурцев внимательно осмотрел свой авиационный билет, не указан ли на нем номер выхода. Мимо него прошла толпа неторопливых мужчин и женщин. Они говорили то ли по-испански, то ли по-итальянски. Среди них были два низкорослых, косоглазых человека, но он рассудил, что в Японию должны лететь, наверное, намного больше японцев, и не пошел за этой группой. Он пристроился за другими маленькими, желтолицыми, косоглазыми, которые тащили множество сумок. Маленькие женщины поглядывали на него, мужчины не обращали внимания. Хорошо бы такую, подумал он, очень компактные и удобные женщины, его жена крупная, пышная, на нее заглядывались мужчины, надо же — такое обилие, но заниматься с нею интимными любовными процессами было неудобно.

Ему не везло. Маленькие желтолицые оказались вьетнамцами и летели в Ханой, он бросился в ресторан, где договорился встретиться с Серегиным и Шишовым. В ресторане он их не застал. Пока нашел табло с указанием номера выхода на токийский рейс, тоже прошло время. Он влетел в салон самолета одним из последних, мокрый от пота и с сильным сердцебиением.