Зенитчик-2 - Вадим Полищук

— Здорово, мужики.

— Вода есть? — вместо приветствия поинтересовался справа снизу хриплый бас.

— Есть.

Угадав в темноте протянутую руку, я сунул в нее флягу. Бас отвинтил крышку, забулькал, потом пустил флягу по кругу.

— С полудня без воды здесь сидим, — пояснил бас. — А ты кто такой?

— Сержант, зенитчик.

— Откуда?

Я назвал номер корпуса.

— А сюда как попал?

— За снарядами поехали, на обратном пути на немецкие танки нарвались. Я успел выпрыгнуть, а шофер нет.

— Повезло, — констатировал бас. — Допрашивали?

— Было.

— Сильно били?

Гул в голове почти прошел, но левое ухо болело сильно, зубы, вроде, не шатались.

— Почти не били. Так, для порядка.

— Садись, — предложил бас и когда я сел, опершись спиной на бревенчатую стену, представился, — ефрейтор Хватов, триста тридцать шестой стрелковый полк.

Я тоже назвался. Глаза понемногу привыкли к темноте и я смог различить, что в небольшом помещении кроме меня и Хватова находилось еще двое, но они почему-то в разговоре участия не принимали. Ефрейтор вернул мне почти пустую флягу и я вылил в горло остатки воды.

— Ты здесь надолго обосноваться собрался или как? — спросил Хватов.

— Не, не нравится мне у Гитлера на харчах, — признался я.

— Как уходить собираешься?

— Пока не знаю. Если бы я из плена по три раза на день бегал, то знал. А так как я здесь впервые, то надо подумать.

Я пощупал дощатый пол под собой.

— Пол разобрать не пробовали?

— Пробовал уже — бесполезно. Прибит на совесть, без инструмента не справится. И часовой услышать может.

— А потолок?

— То же самое.

Да-а, ситуация. Снаружи дверь заперта на щеколду, изнутри не открыть, да и часовой клювом щелкать вряд ли будет. Дождаться, когда утром принесут пожрать, если принесут, и напасть на часового? Из области фантастики. И фрицев во дворе днем будет немало. Остается только одно.

— Уходить надо, когда дальше погонят. Выбрать момент, и в кусты.

— Да нет здесь кустов, — высказался ефрейтор, — одни поля вокруг.

— Да это я уже заметил, — насупился я. — Были бы хоть какие кусты, я бы сейчас в своей батарее кашу лопал, а не в этом сарае с вами загорал. Кстати, а они, почему молчат?

— Да они из Средней Азии, по-русски ни бельмеса.

Вот и попробуй сбеги в такой компании. Хотя ефрейтор, вроде, нормальный парень.

— Ладно, утро вечера мудренее. Может, наши вернутся. Фрицев немного прорвалось: танков десятка полтора, панцергренадеров батальон, да и тот явно не полный, скорее на пару рот потянет. Наш корпус этим не остановить.

— Твои бы слова да… Ладно, завтра увидим. А пока давай спать, завтра силы могут понадобиться.

Я с ефрейтором Хватовым мысленно согласился, сполз по стене ниже, пристроил голову на бревне нижнего венца и под голодное урчание в животе постарался заснуть. Самый длинный день в моей жизни закончился. Я потерял товарищей, свободу, пусть относительную. Немцы сорвали с меня погоны и набили морду. Остались только кусок мыла, жестянка с зубным порошком, пустая фляга и надежда. Она, как известно, умирает последней. И она всегда будет со мной, пока я жив.

Глава 11

Фрицы открыли дверь в сарай и выгнали нас на улицу еще затемно. Во дворе происходила какая-то нездоровая суета. Вчерашний мордатый унтер приказал встать возле стены сарая и приставил к нам второго часового. Наблюдая за бегающими по двору фрицами, я вдруг понял — да они же драпать собираются! Видимо, удержать эту деревеньку они не наделись или по каким-то своим тактическим соображениям не считали нужным. Негромко прошипел стоящему рядом ефрейтору.

— Пока темно, можно попытаться.

Тот еле заметно кивнул. Прозвучала гортанная команда, суета начала стихать, на улице формировалась колонна. Опять появился унтер-офицер, и часовые погнали нас в хвост колонны. Особенно доставалось обоим азиатам, мне даже жалко их стало. Они готовы были выполнять команды немцев, но никак не могли понять, чего от них хотят. Охранники злились и пускали в ход приклады карабинов.

Наконец, построились и пошли. Из деревни вышли, когда небо на востоке уже начинало светлеть. Я поймал вопросительный взгляд Хватова, огляделся, оценивая обстановку, и отрицательно качнул головой. Впереди около батальона фрицев, позади еще где-то взвод, по бокам двое бдительных охранников. Слишком много лишних глаз и стволов. Тут даже темнота не станет спасением, да и темнота уже весьма относительная, скорее, рассветные сумерки.

Когда мы прошли несколько километров, колонна остановилась, а нас четверых погнали дальше. Конвоировали двое солдат и унтер-офицер. К своим конвойным обязанностям они относились не просто добросовестно, а еще и проявляли служебное рвение, даже попытки перекинуться парой слов пресекали своим лаем, сволочи, а когда я не внял, получил по спине прикладом тяжеленного маузера. Хорошо хоть хребет успел убрать, но теперь каждое движение правой рукой причиняло боль, и я заткнулся.

Километров через пятнадцать, мы оказались на территории какой-то тыловой немецкой части. Здесь посадили в машину, и опель-блитц довез нас до лагеря военнопленных. Высадили перед опутанными колючей проволокой воротами. Одна створка ворот распахнулась, и мы оказались внутри. Здесь конвой передал нас лагерной охране. Нас еще раз обыскали, отобрали все личные вещи, хотя отбирать уже было практически нечего, все найденные при нас бумаги тут же сожгли. Пройдя процедуру регистрации, я уже знал, что мы находимся на территории так называемого дулага — лагеря для временного содержания военнопленных, где происходила первичная сортировка: офицеров, отделяли от солдат и сержантов, больных от здоровых. Впрочем, тяжелораненые и те, кто не мог самостоятельно передвигаться, сюда просто не попадали. Первичный отстрел по этому признаку производился солдатами передовых частей вермахта при взятии в плен и конвоирами во время пеших маршей.

Оказавшись, наконец, на территории лагеря мы осмотрелись и Хватов высказал наше общее мнение.

— Вот это влипли.

Лагерь небольшой, примерно на полтысячи человек. Колючая проволока в два ряда, по углам вышки с прожекторами и пулеметами. В центре бывший скотный двор, превращенный в барак для военнопленных, у ворот П-образное сооружение с обрывками веревок. Охрану несут десятка три местных полицаев и немного немцев. Но и такая охрана для лагеря была избыточна, он был практически пуст. Видимо, немцы очистили лагеря, в ожидании притока пленных после окружения наших войск под Курском. Но с окружением, как и с пленными, вышел у них большой облом и сегодня, вместо сотенных колонн, ворота лагеря пропустили жалкую группу из четырех человек, даже вторую створку открывать было незачем.

Кроме нас по лагерю бродили еще около полусотни обросших, грязных и голодных людей. А над всем этим витала атмосфера страха, безнадеги и человеческих испражнений. Страх был обоюдным, пустота лагеря говорила сама за себя. И пусть сюда еще не доносился грохот фронтовой канонады, но даже тем, кто не имел мозгов, а только глаза и уши, уже было понятно: падение Орла — вопрос двух-трех недель. Полицаи, охранявшие лагерь тряслись, что немцы бросят их здесь, пленные понимали, что если их вовремя не вывезут, то живыми Красной армии тоже не сдадут.

— Что дальше делать будем? — вопросительно уставился на меня ефрейтор.

— Не знаю, — ответил я. — Пока не знаю.

До меня уже дошло, что мы совершили трагическую ошибку: бежать нужно было сразу. Сразу, как только представится хоть малейшая возможность. Или кончать с собой, будущее нам ничего хорошего не сулило. О, этот инстинкт самосохранения! Древний, великий и могучий. Именно он не позволяет ткнуть под челюсть ствол оружия и нажать на спуск, пока есть такая возможность. Или броситься на врагов, схватив за ствол автомат с опустевшим магазином. Есть, конечно, и такие, но большинство выбирает жизнь. А тут еще и разум начинает действовать на мозг: «Неужели твоя жизнь стоит дешевле маузеровского патрона? Подними руки и останешься жив. А потом, как представится возможность, сбежишь. Выйдешь к своим, опять возьмешь оружие в руки и… Это трупы никаких шансов не имеют, а у тебя он есть, есть, есть…».

Большинство думает именно так, или приблизительно так. Кроме тех, конечно, кто сдается в плен осознанно и добровольно. Вот только мало кто представляет, что система конвоирования и охраны военнопленных у немцев хорошо отлажена и вырваться из ее лап удается немногим. И чем дольше ты находишься в плену, тем меньше шансов обрести свободу. А если вывезут в Германию, то бежать оттуда практически невозможно. Голодом, холодом, побоями и издевательствами доведут до скотского состояния, когда ни о чем кроме наполнения своего брюха и думать не сможешь. Сохранить в таких условиях человеческое достоинство трудно, очень трудно. Вздрогнул, как представил что нас ждет.