Опоенные смертью - Елена Сулима

А если б у тебя был миллион долларов? — прищурившись спросила Алина заключенного.

— Тогда б я здесь бы не сидел, я бы… — и лицо его потеплело от мимолетной едва уловимой глазу улыбки, — Я бы… грелся на пляже, на море… я б…

— Море… — задумчиво прокряхтел не опохмелившийся с утра Фома. Пространный взгляд его скользил по грязным дощатым стенам комнаты. Но тут он заметил, что пол недавно постелен пахнущими сосновой смолой досками и понял, что что-то тут не так. Что-то неправильно, но что?.. Прошелся по комнате, пока она брала интервью, пытаясь восстановить в себе логически настроенный мыслительный процесс. Но в голове было тихо, лишь поскрипывали его шаги. Яркий луч солнца пробился сквозь мутное окно, и словно ослепил привыкших к полумраку. Пошел снег. Казалось, что снова началась зима. Словно круг её нескончаем — лишь чуть поотпустит, и вновь первый снег. А ведь уже скоро май…

— Море… — закивала Алина, — Рестораны, пляжи, вернисажи… И ты в белом костюме! Как король! И девочки с голыми плечиками… и дамы с полными грудями — все твои!

— О бабах ни слова, — полушутя, полусерьезно пресек её перечисления рая япи Фома.

— Ни слова, — угрюмо кивнул осужденный.

Сопровождавший их воспитатель в погонах похотливо покраснел, захихикал и отвернулся.

— Неужели ради этого и стоит… — она осеклась. На неё смотрел не вор уголовник — на неё смотрел маленький загнанный, замызганный, несчастный человечек. Быть может, он никогда не видел моря, хотя чуть что — все воры раньше гоняли в Сочи на три ночи. Там их и ловили… Но почему же море? спросила она Фому.

— Размер другой.

— Ну да, — кивнул несчастный пойманный воришка, — Масштабность.

— Да нет. Другой размер строки, — Фома смотрел на Алину и говорил лишь ей, не обращая внимания на удивленных воспитателя порока и носителя его, Сравни "Илиаду" и так… стишки. Размер иной — дыхание другое. Дыхание меняется — и внутреннее время измеряется иначе. Море, как понятие, исключает суетность. Море… Лишь ты и вечность…

"Лишь ты и вечность… — повторила она про себя, но почему-то не вспомнила Лазурного берега, вспомнила пустыню, и поплыли перед глазами Египетские, уже рассыпающиеся бывшие горы за горизонтом и мелкие осколки их под ногами…поступь бедуина, поступь верблюда… Взгляд бедуина полный внутреннего достоинства. Словно только он знает нечто, что тебе — хилому туристу не дано. А что он знает? Что такого?.."

И пошла по комнате, не видя комнаты, и пошла по длинному узкому коридору, не видя коридора, и смотрела в туманный заснеженный просвет в конце туннеля серой узости. И вышла на свежий воздух. Шел снег. Крупные хлопья. Оглянулась — кругом дощатые бараки, побеленные снегом, — где она? В древнерусском городище? Нет. В лабиринте. В лабиринте первичных построений…

— По зоне передвигаться в одиночестве нельзя, — догнал её Фома.

— Да брось ты. Что здесь может случиться? Все так глупо, что все ничтожно. Все. Все так… Лишь шевелится, а кажется — что живет.

— Конечно. Потому что не шевелиться нельзя — снегом заметет.

— Постойте здесь, — догнал их очередной Правдухин, — я сейчас приду.

— Заметет…

— Тебе не кажется, что мы для этих, как инопланетяне, — побрел за ней Фома.

— Что-то мне последнее время кажется, что я для всех как инопланетянка, или все для меня с другой планеты. — Она отвернулась и тихо добавила, — И ты.

Но он услышал. Услышал и промолчал.

Они машинально завернули за угол, впереди белело огромное пустое пространство плаца. Никого. Все находившиеся в зоне где-то работали.

Шел снег, шел и шел. И они шли. Ступали по нежному белому снегу.

Алина вынула руки из рукавов дубленки и накинув её словно бурку, поежилась, глядя на тощую кошку, пробирающуюся по низкому подоконнику к форточке. Алина освободила руку от перчатки и, собрав снежок из ледяного пуха под ногами, поднесла ко рту.

— Брось! Сейчас же брось! Простудишься! — стукнул её по ладошке Фома, так мать ему приказывала в детстве.

Она хотела сказать ему вполне серьезно, что ей так хочется, что уже взрослая и давно… как вдруг что-то тяжелое, пышущее потом, жаром, и какой-то химией — то ли соляркой, то ли скипидаром навалилась на нее.

Заскорузлая ладонь заткнула ей рот, капюшон упал на глаза. Кто-то мощный, огромный, властный и резкий, схватив её за поясницу и спеленав накинутой дубленкой, куда-то поволок.

Мир перевернулся. Мир играл с ней в темную. Сердце то билось часто, то замирало. Она брыкалась, пыталась кричать. Но бесполезно. "Как странно здесь же зона, здесь все просматривается с башен… Здесь…" но поняла, сдавшись неожиданности, — никто не видит, потому что идет снег… Снег завис объемной шторой, снег нес зло своей тишиной.

Удар ногою в дверь. Тяжелое дыхание в ухо, скрип половиц, и нестерпимый запах мелкой прогорклой рыбы и капустных щей… Ударилась коленкой о стену и не почувствовала боли.

Почувствовала, как её легко, словно пушинку, закинули на подоконник. Хотела дернуться, чтобы разбить стекло и вывалиться наружу. Но мощная рука держала её за талию. Алина тряхнула головой, и капюшон слетел. И почувствовала, как вспотевшая её голова обдувается холодным влажным ветром.

Теперь ей было видно, — обветренная кожа щеки одутловатого лица, какой-то жуткий тип у другого окна, с искаженным зверской улыбочкой, словно надтреснутым лицом. Он пытался выставить Фому в окно, но Фома сползал, как будто мертвый.

— Что вы с ним сделали?! Что?! — закричала она, вырываясь, и крик сорвался на сип. Получив удар по голове, пригнулась, и над ней, в распахнутую форточку, выставив какое-то приспособление, похожее на рупор, орал тот, что держал ее:

— …они у нас в заложниках! Даем вам десять минут на ответ… деньги, машину… Иначе мы прикончим москалей!.. Давай, ори, — услышала она над ухом тихий хриплый бас. И в губы вдавился узкий конец раструба.

Она хотела крикнуть, но крик застрял в горле. Она смотрела на Фому. Ругаясь, тот, что занимался им, шлепал Фому по щекам. Фома очнулся, мутно оглянулся и, увидев Алину, прижатую к оконной раме заключенным, прищуром навел зрение на резкость. Он смотрел ей в глаза, она — ему… Наступила пауза — настоящий взаимный гипноз — время словно остановилось в них, — ни звука. И вдруг, все снова вокруг как очнулось. Словно желая показать насколько он бессилен помочь ей, а быть может, от сочувствия, от нежелания присутствовать в ситуации, Фома закатил глаза, и откинувшись головой назад, со всей силой ударился лбом об стену, после чего вновь потерял сознание, но приподнявшись было, грохнулся на пол.

— Он че?.. — растерянно склонился над Фомой громила, и грязно выругался матом. Такого он не ожидал. И запыхтел, приподнимая бессознательного заложника к окну, но он выскальзывал из рук его, и снова падал на пол.

И уголовник-террорист взвыл от отчаяния над рушащимся планом прикрыться было нечем. Тот, что прижимал Алину к своей груди, тихо матерясь, давал советы другу и вдруг поняв, что зря теряет время, дернул свою жертву: — Давай, ори!

— Мой папа зам министр МВД — глупо полупропищала-полупрохрипела она, И если что-нибудь со мной случиться…

Ей стало вдруг смешно. Да так бывает в самых непредвиденных катастрофичных ситуациях — вдруг человека, что оказался вдруг на грани смерти, спасает смех. Пусть нервный, идиотский, непонятный… Она почувствовала, что давится от смеха раздирающего её изнутри.

— Че-го?… — он оглянулся на напарника, тот тщетно возился со своею жертвой и пот ручьями стекал по его лицу. Он, согнувшись в три погибели, скрывался под низким подоконником, пыхтя как боров. Снова посмотрел на Алину, та сияла, как будто ничего не понимающая идиотка.

— Че-го? — растерянно протянул бугай, — Вы че, бля, суки, обалдели?! Пьяна шоль? Я ж вас… прибью. Ори, сказал я, падла!

— Не умею я, — ответила она, преодолевая сдавленность горла. И холодные параллельные мысли, складываясь образами то так, то этак, словно мозаика представляли возможности выхода. Растерянно бандюга вдруг взвыл, как будто умоляя, — Ори!

Она почувствовала, как стучит его сердце, так стучит, что вся она сотрясается от его, именно его ритма, почувствовала, как нежно дрогнула его рука.

Желтый, плоский свет фонаря в северном послеполуденном зимнем свете неба еле просачивался сквозь окно.

Алина, опершись на него спиною, подпрыгнула, и вытянув ногу, стукнула каблуком по выключателю. Желтый свет тусклой лампочки показался прожектором, не оставляющим сомнений.

— Что?! — взревел её мучитель, и вырубив свет, ударил её кулаком в грудь. Спазм сковал её, и прерывисто задыхаясь, она выскользнула из его ручищ и рухнула на пол. Он размахнулся, чтобы ударить снова, но вдруг занесенная рука его застыла.

Что-то случилось с ним, что-то случилось, — мелькнула мысль в голове у Алины.