Мне 40 лет - Мария Арбатова

Я нервничала, меня никто не брал в секретари, а приближалась осень, и нужна была справка с работы. Наконец, один неравнодушный поэт томно заявил: «Я вас к себе не оформлю, потому что неприлично же спать с собственной секретаршей, но порекомендую знакомому». Пришлось смолчать по поводу отсутствия у поэта перспектив на спальные отношения, и я позвонила по обещанному телефону. Страшно повезло, телефон принадлежал замечательному писателю Борису Золотарёву. Он выслушал про мою идиотскую ситуацию и согласился оформить меня секретарём. Борис Золотарёв был известный писатель, боксёр в прошлом, супермен в настоящем и просто нормальный человек, что в писательской среде было большой редкостью.

Итак, Борис Золотарёв похвалил мои пьесы и сделал мою жизнь легитимной. Раз в месяц я являлась в шарашкину контору, где в очереди сидели маргиналы вроде меня, а также натуральные домохозяйки, личные водители и дворники, платила взносы, заполняла бумаги и считалась советским трудящимся, имеющим право получать заочное образование.

Квартиру дали летом, я, дети, муж и мама были в Черкассах у Сашиных родителей, когда надо было определяться. Послали Сашу. То ли он был так неопытен, то ли так сильно хотел разлучить меня со старой компанией, мотивируя тем, что «нельзя растить детей в ЦДЛ…», короче, жильё, на которое он согласился, никак нельзя было назвать московским — оно было в Ясеневе. Когда я увидела глухой лес возле железобетонной башни, квартиру, которая по параметрам холла, огромной кухни, балкона и лоджии считалась престижной, но была совковой конурой после арбатских четырёхметровых потолков и дубовых полов, я заплакала. Я прожила в Ясеневе двенадцать лет, всё время ощущая себя эмигранткой, которой вот-вот разрешат въезд на родину.

Связь с Большой землёй осуществлялась через автобус, находящийся в получасе ходьбы и столько же ехавший до метро. Там же был универсам. Телефонный автомат, обвитый агрессивной очередью, ютился у соседних домов. Батареи не топились, а квартира была в таком состоянии, что лишь за пять лет активных ремонтных работ Саша довёл её до потребительского стандарта.

Ветер, воющий в окна; мама, регулярно уезжающая к брату в момент моей сессии, Сашиных гастролей и детских болезней; круг друзей, который я потеряла, выпав из географии и телефонизации. Я стала пленницей. С одной стороны — могла растить детей на лоне природы, изображать из себя прекрасную хозяйку, не думать о заработке. С другой — не вылезала из депрессии, привыкнув к иному эмоциональному наполнению жизни.

Я стала безумно зависима от мужа. Конечно, не опускалась до стирки и глажки его рубашек, но семья центрировалась вокруг его режима, графика его гастролей, вокруг его проблем и капризов. А что такое вокалист, знают только жёны вокалистов. К этому моменту он закончил Мерзляковку и начал работать, что означало «всегда простужен, всегда не звучу, всегда обижен дирижёром, всегда недокормлен обожанием». Всеми правдами и неправдами я стремилась в Литинститут и Центральный Дом литераторов, где из домохозяйки ненадолго превращалась в пишущую единицу. Саша вёл партизанскую войну с этими двумя точками, вместе с общественностью намекая на то, что хорошая жена и мать не сидит в Доме литераторов с мужиками за столиками, обсуждая литературную жизнь.

Поскольку он был певцом не только классического репертуара, но и здорового образа жизни, то бесконечно доставал меня какими-то идиотскими диетами, раздельными питаниями по Шелтону, йоговской гимнастикой. Венцом мазохистских радостей были гипертермические ванны (с температурой 60 градусов, каждый раз после которых он изображал отдавание концов), бег зимой босиком (для чего гордо входил в трусах в утренний лифт, забитый людьми в шубах, и грациозно уносился перед ними по снегу в лес) и лечебное голодание.

С помощью лечебного голодания он изнурил всех. От чего ему надо было лечиться, никто не знал, он был здоров как бык, но каждое лето устраивал мистерию с тридцатидневным лечебным голоданием, во время которой ощущал себя мессией, а окружающие получали инфаркты от психологического перенапряжения. Мой бывший муж был искусным манипулятором, и довольно долго я поддавалась на его детские методы привлечения внимания к себе.

Глава 13

СОСЕДКИ

Жизнь в Ясеневе, три года в которой у нас не было телефона, — особая история. Это история Робинзона Крузо, который безнадежно пытается построить на острове Большую землю. Домохозяйский ритм жизни с близнецами, помноженный на то, что добираться до мест «боевой славы» надо было больше часа, полностью изменил мою жизнь. Редкая птица долетала до середины Днепра, редкий друг добирался до ясеневских просторов. Дело было не в вероломстве друзей, а в невозможности созвониться и встроиться в режим семьи с двумя маленькими детьми. Подруги ещё не начали рожать, а вовсю бегали по крышам. Слушать про их любовные неудачи между плитой, посудой, детской прогулкой и простудой мне было некогда.

Подруги юности отошли на второй план, их место заняли подруги-соседки, коллеги по взращиванию детей в местных условиях. Никем не исследован российский феномен «института подруг», не подвластный индивидуалистскому пониманию Запада и неведомый Востоку, где женщина глубоко утоплена в патриархальной семье. В бытовых проблемах, образовавшихся от неспособности социалистического государства выполнять взятые обязательства, семья защищалась силой женских дружб. Мужчина в это пространство не ходил и не допускался. «Не царское это дело» — детские болезни, одежда, которая почему-то через неделю становилась мала, отсутствие продуктов и лекарств, конфликты с воспитательницами, врачами и учителями, а главное, постоянные перегрузки: и бытовые, и психологические.

Кстати, именно советская кухня — женское государство — стало символом нового гуманитарного стандарта, интеллектуального пространства и свободомыслия.

Совок чаще заставлял женщину нарабатывать коммуникационные навыки, начиная с поиска «где рожать, есть ли там знакомые, сколько это будет стоить» и продолжая ублажением детсадовских воспитателей и педиатров, учителей и руководителей кружков в диапазоне от шоколадки до мытья полов, от нежной дружбы до солидной взятки. Подняв детей, женщина переходила к конвейеру с внуками.

Как многие женщины, я бы ни за что не выжила без подруг-соседок. Самой любимой соседкой была Инна, прелестная крохотная еврейская женщина, математик по профессии, крутившая вокруг себя семью, состоящую из сложного мужа, троих детей и капризной мамы. Она боготворила мужа, гиперопекала детей и назначила главным ребёнком маму, проживавшую в доме на положении вдовствующей императрицы. Инне можно было доверить всё и во всём на неё положиться. Каждый раз, приходя со свидания, я забегала к ней, отчитывалась и оставляла ей подаренные цветы. Мы были разными по возрасту, воспитанию, среде, степени раскрепощённости. До обид спорили о воспитании и лечении детей, потом мирились и заряжались терпимостью.