Наталия Гончарова - Лариса Черкашина

Почему именно эту картину выбрал для Наталии Николаевны Айвазовский? А такие подарки, надо полагать, делались лишь самым близким и дорогим друзьям, и она входила в их круг. И не было ли здесь скрытого подтекста? Ведь некогда именно из Константинополя, из дворца турецкого султана Ахмеда III, и был доставлен в Москву по велению русского царя маленький заложник — арапчонок Ибрагим, которому в будущем суждено было стать российским генералом и прадедом великого поэта.

А может быть, художнику была ведома извечная пушкинская мечта о «чужих краях»? И он знал, что Пушкин в Одессе, во время южной ссылки бредил о далеких берегах и уже готовился тайком на корабле уплыть в Константинополь? Княгиня Вера Вяземская была вовлечена в тот план побега. И, возможно, от нее знала о тех давних романтических грезах поэта и его юная жена… Константинополь, древний Царьград, овеянный легендарной славой Олегова похода, — такой близкий и такой недосягаемый для Пушкина город.

И южная поэтическая ночь, и мерцающие в лунном свете очертания восточной сказочной столицы могли о многом напомнить душе Наталии Николаевны.

Быть может, в мысли нам приходитСредь поэтического снаИная, старая веснаИ в трепет сердце нам приводитМечтой о дальней стороне,О чудной ночи, о луне…

Странствия лунной Марины

Судьба картины загадочна. Каким-то образом в семидесятых годах прошлого века она оказалась в Риге. О редкой находке тут же было сообщено в Феодосию, в Картинную галерею имени И. К. Айвазовского. «Лунная ночь у взморья» была приобретена крымской галереей и заняла достойное место среди других шедевров мастера. Во всяком случае, так впервые об этой картине, принадлежавшей вдове поэта, сообщили писатели И. Ободовская и М. Дементьев в своей книге «После смерти Пушкина».

Позднее мне довелось узнать более точные сведения о странствиях лунной марины. Людмила Николаевна Девятко, научная сотрудница Феодосийской картинной галереи, архивист, имела счастливую возможность изучить всю деловую переписку, связанную с историей поступления этой картины. И выяснить весьма любопытные обстоятельства. Оказалось, по воспоминаниям Н. С. Барсамова, автора известной монографии «И. К. Айвазовский», впервые о «Лунной ночи…» стало известно еще в середине прошлого века, но следы картины тогда, казалось, были навсегда потеряны. И вдруг неожиданно в июле 1967-го (в тот год отмечался стопятидесятилетний юбилей со дня рождения мариниста) в Феодосию, в картинную галерею пришло письмо из Москвы: коллекционер Егор Иванович Тобольский предлагал приобрести у него некоторые работы великого живописца, в том числе и «Лунную ночь…»

В фондах крымской галереи среди заключений искусствоведов о художественной ценности полотна и протоколов экспертной комиссии хранится и такой уникальный документ:

«Особенно важно нам приобрести картину Айвазовского, так как она является той картиной, которую Айвазовский написал для жены A.C. Пушкина и подарил ей. Дарственная надпись на оборотной стороне имеется».

Но почему же столь ценный подарок художника не был сохранен внуками и правнуками Наталии Николаевны? Логично предположить, что картина перешла по наследству к одной из ее дочерей от брака с Петром Ланским. Старшим своим детям Наталия Николаевна передала самое дорогое, связанное с именем их великого отца, — рукописи поэта, его библиотеку, пушкинские мемории. «Лунная ночь…» была подарена ей, когда она уже носила фамилию Ланская, и, вероятно, оставалась в доме и после ее кончины. Вряд ли и генерал Ланской, свято хранивший память своей незабвенной Таши, мог расстаться с этой картиной ранее 1877-го — года своей смерти…

И вновь небольшое отступление. Открылось еще одно любопытное обстоятельство: дружбе Наталии Николаевне с прославленным маринистом способствовал и ее второй супруг. Подтверждением тому — строки из письма самого Айвазовского, отправленного из Парижа в мае 1843 года и адресованного своему приятелю:

«Это письмо взялся доставить добрый Петр Петрович Ланской, который едет сегодня в Петербург. Мы часто говорили с ним про Вас, про Ваше доброе попечение обо мне и прочее. Он может рассказать подробнее про меня и картины мои…»

Еще один любопытный исторический факт: в «Сборнике биографий кавалергардов» за 1801–1826 годы приводятся сведения об Александре Петровиче Ланском:[9] детство провел он в родовом имении «под самой Феодосией», где подолгу проживал вместе со своими братьями, и даже научился татарскому языку.

Так вот откуда берет начало давняя дружба семейства Ланских с Айвазовским! Петр Петрович был добрым соседом художника, и несмотря на разницу лет, они вполне могли встречаться в Феодосии…

И доле в праздной тишине,При отуманенной луне,Восток ленивый почивает…

И все же, кому из сестер Ланских — Александре, Софии или Елизавете — после смерти отца досталась картина великого мастера? Рискну предположить, что не Александре, старшей из них, столь много сделавшей для восстановления светлого имени матери.

Александра Петровна уже в преклонные годы, в мае 1918-го, передала весь богатейший фамильный архив в Пушкинский Дом, в том числе и альбомы Наталии Николаевны, ее портреты, письма, фотографии, заслужив добрые слова благодарности «за этот драгоценный дар Музею имени великого Пушкина».

А живший в Гатчине старший сын Александры Петровны — Петр Арапов, в прошлом генерал-майор, командир лейб-гвардии Кирасирского полка, в 1927 году подарил Пушкинскому Дому фамильную святыню — портрет своей бабушки кисти Александра Брюллова. Самое известное изображение юной жены поэта! Прежде, по завещанию матери, им были переданы знаменитому хранилищу и пушкинские реликвии. Так что и сама Александра Арапова, и ее наследники умели и хранить, и дарить.

Конечно, трудно сейчас что-либо утверждать — ведь судьбы детей и внуков Наталии Николаевны пришлись на годы Первой мировой, нескольких революций и последующих за ними потрясений. Горели родовые имения, рушилась вся жизнь — и до картины, пусть даже памятной и дорогой, было ли тогда? Многим из потомков Наталии Николаевны не удалось избежать обычных по тем временам репрессий, ссылок, лишений. И только чудом можно назвать то, что живописный шедевр Айвазовского, навеки запечатлевший иной, ушедший поэтический мир, уцелел в водовороте тех страшных разрушительных дней (в революционном ли Петрограде, в блокадном ли Ленинграде, в послевоенной ли Москве?) — не разнесен шальным снарядом, не пошел на растопку в «буржуйку», не выброшен за ненадобностью нерадивыми потомками.