Любовные утехи богемы - Вега Орион

Образ Шарля Свана, этого утонченного, сверхчувствительного человека, несколько пресыщенного и неспособного любить без мучений ревности, был создан Прустом не без опоры на эту историю любви. Весьма примечательно, что Сван, уже женившись на Одетте де Креси, признался себе, что потратил зря годы своей жизни, желая умереть и любя больше всего в жизни женщину, которая ему больше не нравится и которая, в конечном счете, совсем не в его вкусе.

Когда один из его друзей представил его Одетте, она была лишь представительницей полусвета, какими был переполнен Париж того времени.

Они ехали в фиакре, и Сван попал под обаяние Одетты и ее светло-сиреневой орхидеи-каттлеи. С тех пор он позабыл об отдыхе. Перед лицом этой выскочки-кокотки, глупой и необразованной, он, художник, эрудит, специалист по голландской живописи, потерял всю свою критичность, попав под чары ее вульгарного вкуса и абсурдных убеждений. Он забросил свою работу о Вермеере, избрав путь, диаметрально противоположный тому, по которому пошел Генри Миллер. Проститутка, благодаря которой американец пережил метаморфозу и стал творцом, стала для Свана могилой его артистических амбиций. Его интересы были ограничены чувством, которое глодало его, ревностью, без которой эта противоестественная любовь не просуществовала бы и мгновения и которая питалась вопросами, которые он задавал себе относительно того, как Одетта использует свое время. Однажды вечером, когда она отказала ему и выставила его за дверь, он, пожираемый ужасным подозрением, вернулся и бродил под ее окном. Оно должно было быть темным, но светилось: свет проникал сквозь щели ставен. Тут послышался мужской шепот. Комичность ситуации не остановила его, и он постучался в ставни. Открыли. Появились два пожилых господина, очень удивленные. Оказалось, что Сван из-за своего плохого зрения ошибся окном.

Спустя некоторое время предательство Одетты стало очевидным. Любовь Свана еще больше окрепла из-за осознания того, как он несчастен. И вскоре он оказывается в смешном положении главного любовника, а иначе говоря — ручной собачки, которую ласкают или отчитывают в зависимости от настроения и выгод. Она за короткое время перессорила его со всем светом. Постепенно благодаря доверительным признаниям и анонимным письмам он понял, что Одетта вела распущенную жизнь, в которой принимало участие множество любовников и несколько лесбиянок. Но Сван по-прежнему, будучи вовлеченным в адский вихрь, упорно вырывал у Одетты признания, которые подпитывали его любовь, ослабевание которой он начинал чувствовать. Признание в собственной гомосексуальности было прекрасным топливом, которое на время усилило огонь, как усиливали его шатания по закрытым заведениям, в посещении которых он ее подозревал.

Но однажды наступил конец. Одетта совершила все, что она могла совершить. Ничего нового больше не происходило, ничто более не поддерживало внимания, и старые факты постепенно приобретали свой подлинный смысл. Не будучи постоянно возделываемым, поле его ревности стало приходить в упадок. В душе Свана установился мир, и вместе со страданием оттуда ушла и любовь. Ревность, которая поддерживала его страсть, иссякла. Иногда, при упоминании имени, которое могло бы содержаться в послужном списке Одетты, она оживала, но все равно не приносила ничего, кроме вялого возбуждения, «как мрачному парижанину, который покидает Венецию, чтобы вернуться во Францию, последний комар доказывает, что Италия и лето еще не совсем далеки».

В образе своей героини Пруст вывел свое ощущение тайной стороны этого общества, которое существовало где-то на периферии того, к которому он принадлежал. «Этот бандитский мир с его специфичными нравами кажется нам настолько же чуждым и ввергает нас в такую растерянность, как и индейцы Фенимора Купера и японцы Лоти», — говорил своему другу Дюпле, большой любитель проституток и великий грешник.

Есть ли в романе Пруста более аристократичный персонаж, чем Робер де Сен-Лу? Зачем нужно было, чтобы это был он, чей успех у женщин теперь не берут в расчет, который влюбился в «Рахиль-ты-мне-дана», с которой повествователь познакомился в борделе несколькими годами раньше? Это была девушка посредственной внешности, которая не прощала Сен-Лу его потрясающей красоты. «Сен-Лу не показал мне ее карточку: во-первых, она не красавица, а во-вторых, она не выходит на карточках, это моментальные фотографии, ее снимал я, у вас создался бы искаженный образ».

Пораженный этой безрассудной любовью, рассказчик, присмотревшись к ней внимательнее, замечает, что Сен-Лу вело в первую очередь болезненное любопытство. Беспокойство и терзания, которые вызывала у него полная загадок жизнь Рахили, придают ее образу необходимую плотность. «Я понимал, что за нее я не дал бы и двадцати франков в публичном доме… не дал бы!»

В этой невозможной любви есть тайное наслаждение, примешивающееся и тесно связанное с тем сладко-терпким удовольствием, которое некоторым мужчинам доставляет ревность.

Стыд за самого себя, как Толстому, был знаком и Жоржу Сименону. В восемнадцать лет он продал часы своего горячо любимого, обожаемого отца, чтобы оплатить ночь с черной женщиной, которую он страстно желал. Но он быстро забыл об этой слабости и попал, на этот раз без угрызений совести, в мир бесчисленных постелей бесчисленных шлюх. «Чтобы как-то ответить на легенды, делающие из меня одержимого сексом, я позволю себе заметить, что у меня совершенно нормальные предпочтения и я не единственный человек, которого как в период нежной юности, так и сейчас одолевают повелительные сексуальные потребности. Я уже говорил о моей любви к хорошим тканям. Их я называю благородными материями. А что может быть великолепнее, чем кожа и плоть женщины? И бывает ли между двумя существами связь более тесная, чем та, которую дает совокупление?»

В течение всей своей жизни Сименон будет посещать публичные дома, дома свиданий и стриптизы, уменьшая свой вкус к любви до простого желания, акт удовлетворения которого должен быть легким и быстрым и не содержать в себе ни тени чувства стыда или ощущения собственной греховности. Короткое и интенсивное напряжение, которое требовалось ему для написания книги, всегда стоило нервного переутомления, и лишь половой акт был способен снять напряжение. Первая встречная, если только она оказывалась красивой, прекрасно с этим справлялась. Впрочем, красота была не единственным условием, выполнение которого было необходимо и достаточно для того, чтобы вернуть ему покой: надо было, чтобы женщина была для него новой. Во время путешествия в Гавану он, не колеблясь, берет с собой любовницу, которая — о, сюрприз! — оказалась достойной своего любовника. «Однажды после полудня мы, Д. и я, решили посетить один из домов свиданий. Мы выпили несколько «дайкири»? Не исключено. Д. непринужденно и восхищенно смотрела на крупную девушку еще более крупного негра с обнаженным совершенным телом.