След "черной вдовы" - Фридрих Незнанский

А вот кого изображает там Елагин, вопрос непонят­ный и наверняка спорный. Тем более вместе с мальчиш­кой, которого, хотя бы и случайно, мог запомнить кто- то из преступников. Есть ведь уже одна совершенно неоправданная жертва, так какого ж черта они себе ду­мают?..

Но раз уж ребята там, нагнетать обстановку соб­ственным появлением Вячеслав Иванович не стал. Это похоже на явный перебор. Жаль, хорошую игру сорва­ли! И ведь кончится тем, что теперь — хочешь не хо­чешь — придется проводить чуть ли не войсковую опе­рацию. С одной стороны — эти «русичи», что обосно­вались на «Павелецкой», а с другой — их обслуга. Или, возможно, они как раз и есть те куда более серьезные «дяди», которых сами «русичи» и обслуживают. Но об­кладывать их, как стаю волков, придется одновременно и со всех сторон, не оставляя прохода между флажками. Словом, «идет охота на волков, идет охота», но уже без всякого снисхождения к «санитарам природы»...

Такие вот сердитые мысли бродили в голове Вячес­лава Ивановича, когда он, развернув свой джип и с со-жалением отказавшись от совета давнишнего Санино­го приятеля Юрия Федоровича, нередко выручавшего своих знакомых нужными рецептами по автомобиль­ной части, отправился обратно в центр, в агентство «Глория». Размышляя с утра, вспомнил об этом чело­веке Грязнов — Саня о нем много веселого обычно рас­сказывал. Ну и позвонил, объяснил свою оперативную нужду. А Юрий Федорович всего-то и спросил, какая машина, а затем с ходу дал совет — максимально осла­бить разъемник у инжектора. Машину тряханет, кон­такт нарушится, тут она и встанет, и никакими пинка­ми ее не заставишь завестись, пока «не дотумкаешь», по какой причине стоим. Это ж электроника, по-своему — мистика, можно сказать. Зато никакого злого умысла — исключительно случайность, недосмотр. Фигня, в сущности, а насколько удобная! Ладно, при­дется оставить «профессиональный совет» до следую­щей острой необходимости.

Не знал того Вячеслав Иванович, что затеянный им спектакль мог бы сорваться с легкостью необыкновен­ной и превратиться в неприятный фарс. Ведь примерно в том же ключе, имея в виду «машинные неприятнос­ти», рассуждал и Саша Курбатов. И лишь отдав на се­годня пальму первенства Рюрику Елагину, он избавил и себя, и генерала Грязнова от явного конфуза. Это ж представить: явились на сервис сразу двое — генерал и крутой, и у обоих общий диагноз, да кто ж такому по­верит?.. 

3

Владимиру Поремскому потребовалось сочинить небольшую историю о том, что он совершенно неожи­данно встретил в Питере бывшего сослуживца своего отца, которого пообещал вечерком навестить. Может и задержаться со стариком. Это он придумал потому, что знал практически наверняка, что не успеет вернуться на «перекличку», которой Меркулов взял за правило заканчивать каждый рабочий день в командировке, подводя промежуточные итоги. Ну один-то разок мож­но, решил он, имея в виду потратить сегодня время не только на удовольствия. Правильнее сказать, «не столько», ибо надеялся выжать из информатора, точ­нее, информаторши максимум полезных для следствия сведений. Совместив, таким образом, приятное с необ­ходимым. Но ставить об этом в известность Меркуло­ва или Гоголева он посчитал невозможным — в луч­шем случае назовут авантюристом, а в худшем запре­тят и думать. А он уже обещал. И девушка, поди, исто­милась в ожидании...

Владимир и не догадывался, что его торопливость, как бы оправдывающая хитроумную уловку, вообще не потребовала у старших товарищей умственного напря­жения для разгадки не бог весть какой тайны. Виктор Петрович, еще за годы работы в городском уголовном розыске привыкший все нужное держать под собствен­ным контролем, знал, где сегодня был молодой москов­ский «важняк» — сам же ведь и рекомендовал ему, с кем лучше общаться в дирекции Мариинского театра. По­нимал и главное: многое в театре открывается разве что при личном общении, в котором обаяние следователя играет иной раз первостепенную роль. Ну вот и пусть себе общается.

Так он потом уже, после ухода Поремского, объяс­нил свою позицию недовольному Меркулову — зам генерального прокурора терпеть не мог каких-либо нарушений установленных им планов. Владимиру же, в свою очередь, узнав адрес, по которому тот намере­вался ехать, посоветовал, какими наиболее удобными видами транспорта добраться в это самое Автово, на улицу Новостроек. Прямо как план на местности изоб­разил. И добавил, причем без всякого подтекста, что, если придется задержаться допоздна, лучше в гостях и заночевать, а то ночью в незнакомом городе запросто можно нарваться на ненужные неприятности. Бандитс­кий все ж таки Петербург! Но это он уже просто разыг­рывал гостей.

Однако его совет пришелся Поремскому весьма кста­ти: каждый юрист знает, что добыча необходимых све­дений — процесс нередко длительный и скрупулезный.

Меркулов, выслушав объяснения Гоголева, лишь усмехнулся:

—  Ты чего думаешь, Витя, я такой уж безнадежный сноб? Да Саня на моих глазах вырос! Человеком стал! Генералом! Или тот же Вячеслав... И я, ты считаешь, не знаю, чем они все постоянно и весьма охотно, между прочим, грешат, сукины дети? Знаю. И могу только старчески ворчать по этому поводу. А этот Владимир — точная копия, черт возьми, юного Турецкого. И прой­доха, и талантливый... А, Бог ему судья. Уж не я-то, во всяком случае...

А Поремский в это время пересаживался с одной ветки метро на другую, стараясь сохранить в целости хрупкие стебли каких-то экзотических, невиданных им прежде, лилово-палевых, в мелкую золотистую крапин­ку, словно Дашины веснушки, цветов, которые он ста­рательно ограждал от тесноты в толпе возвращающих­ся домой питерцев. И думал о том, какой он все-таки хитрый и предусмотрительный.

«Девушка» действительно истомилась. Бог знает, что она себе успела надумать, нафантазировать, от чего позже трезво отказалась, отчетливо представляя соб­ственные недостатки, как, впрочем, и некоторые дос­тоинства, которые, конечно, могут, но, увы, совсем не­надолго, привлечь внимание мужчины, и общий счет у нее, видимо, оказался не в ее пользу. Вот и пригорюни­лась было. А тут— он. Да с какими цветами! Это ж орхидеи, мама родная! И где ж только такие?..

Короче, восторгу не было предела. Как и всему ос­тальному, что немедленно и продиктовал этот неопи­суемый восторг, приведя в действие мощные взаимные пружины. Вмиг отпущенные на волю страсти достигли такого накала, что, превратись они хотя бы на корот­кое время в электрический ток, запросто вспыхнул бы праздничной иллюминацией небольшой провинциаль­ный город.

Надо полагать, город озарил-таки своим светом окрестности. Потому что, придя в себя где-то в середи­не ночи, Владимир не без удивления обнаружил, что за окном — белый день. Ну, может, не совсем «белый», но что не ночь — абсолютно точно. А он и Дарья, раскре­пощенные до изумления, на смятых, скомканных про­стынях — у всего мира как на ладони.

Да, таким вот образом и произошло его знакомство со знаменитыми петербургскими белыми ночами. И он наконец понял Пушкина с его «сижу, читаю без лампа­ды», с его страстной любовью к театру, где тебя всегда ожидает подарок, наконец, к тем изумительным женс­ким ногам, которых по всей России наберется, как ут­верждал великий поэт, не более трех пар. Нет, Дашка, конечно, не какая-нибудь там «онегинская» Истомина, она даже и не Светлана Волкова, слава богу, но... Ах, да ну какое же может быть теперь «но», если именно она и есть самое то, чего он хотел, что ему надо?! Надо, еще раз надо — и снова, и снова, и без конца! А ночи вовсе нет, как нет уже и дня. Дарья тоже, вероятно, окон­чательно утвердилась в этом мнении и постаралась вы­ложиться полностью, на последнем дыхании и без ос­татка...

Но настал момент, когда долг взял-таки верх над неутолимой страстью. Оказалось, что ничего неприс­тойного либо неуместного в таком логичном, по суще­ству, переходе тоже нет. И жажда обладания восхитив­шей твое воображение женщиной — такая же в конеч­ном счете естественная жизненная необходимость, как и суровая нужда трудиться, трудиться и трудиться.

—    Ты обещала... — заметно усталым голосом на­чал Владимир.

—    Я не забываю своих обещаний, — тем же тоном отозвалась Дарья. —Но не торопись. Я боюсь одного...

—    Чего конкретно?

—    Да вот что ты выслушаешь и умчишься. И все сразу оборвется, кончится...

—    А если никуда не умчусь?

—   Не надо ля-ля, дорогой. Еще как удерешь! Ты же сыщик, да? Тебя ноги кормят?

—    Но бегать мне совсем не обязательно. Думать — это да, это обязательно.

—     Мыслитель, значит. Спиноза... или как там? А послушай, — она погладила его влажной горячей ла­донью по груди, — дыханье-то уже почти ровное. Тре­нировка? Или так всегда, когда про работу начинаешь задумываться?