Моя чужая жена - Ольга Карпович

– Прости! Прости! — через силу выговорил Митя.

– Я давно простила… — легко отозвалась Аля. — И я здесь, и уже никуда не уйду. Не уйду, даже если ты захочешь меня прогнать… вдруг…

Сад за окном веранды оделся в золото. На дорожке, ведущей к воротам, алели осыпавшиеся ягоды рябины. Но лето, отступившее сначала, теперь вернулось, подарило еще несколько ленивых солнечных дней. И в последний их вечер, в вечер Алиного отъезда во Францию, горячий воздух словно струился, наполняя дом запахом леса, еловой смолы с едва заметным привкусом дыма.

Вещи были уже собраны, коричневая дорожная сумка ждала своего часа на веранде. Аля не слишком тщательно ее собирала, ведь ехала ненадолго, на пару недель. Только уволиться с работы, оформить необходимые бумаги, забрать дочь и вернуться уже насовсем. Теперь ей никто не помешает, в этом Аля была уверена. Где-то впереди маячил тошнотворный образ Виталия Анатольевича, змеились посольские коридоры. Но теперь все это было ей не страшно. Сейчас, когда сумасшедшая, невозможная мечта ее жизни сбылась, ей не было никакого дела до бюрократических премудростей. Как-нибудь она справится. Выкрадет бумаги, если понадобится. К черту, не думать об этом сейчас.

Митя и Аля пили чай на веранде, любуясь догорающим за окном как будто бы воспаленным закатом. Специальный Глашин чай, отдающий пряными травами. Внизу, во дворе, засигналила машина. Аля разглядела сквозь поредевшую листву сада светло-желтую «Волгу» у ворот и обернулась к Редникову.

– Такси! — Она подошла к Мите, прижалась лбом к его плечу. — Ехать пора.

Он обнял ее, прижал к себе, единственную, любимую.

– Опять уходишь? — прошептал он куда-то в ее пахнущие летними травами волосы. — Посиди еще немного. Ты заметила, какой закат над Москвой? Жаркий…

– Это к счастью, такой закат к счастью! — Она погладила мягкой ладонью его седеющие волосы. — Ночь сменит день, и снова наступит ночь, и будет точно такой же закат, и под твоим окном просигналит такси… Ты впустишь меня?

– Радость, радость моя… — Митя еще сильнее прижал ее к себе.

За окном снова раздался гудок. Митя с усилием разжал руки. Аля вдруг заторопилась, стала серьезной и сосредоточенной. Проверила документы, деньги, застегнула плащ, перекинула через плечо ремень сумки.

– Ну все, все, бегу. — Она быстро направилась к выходу и уже у дверей окинула его долгим взглядом. — Так я не прощаюсь.

– Я буду сидеть здесь и считать закаты, и если ты не вернешься…

– Я вернусь. Я всегда возвращаюсь, ты же знаешь, — усмехнулась она и вдруг добавила задумчиво: — А глаза у нее, как у тебя, точно.

Аля вышла. Митя слышал, как захлопнулась дверь, как простучали торопливые шаги по деревянному крыльцу. Через минуту за окном взревел мотор, и светло-желтая «Волга» исчезла за воротами.

Он поднялся, подошел к распахнутому окну. Рыжие кленовые листья казались еще ярче, свежее в дрожащем от уходящего дыхания лета воздухе. Темно-розовое закатное небо словно тянуло ввысь ветки деревьев, прощаясь с ними последним жаром, трепетом, последней ностальгией по ускользающему теплу, солнцу, свету.

Митя сел в старое плетеное кресло, закурил и принялся представлять себе путь Али. Вот ее машина уже вывернула из поселка, проехала перекресток, дальше за ней увязалась местная дворовая собака, одна из тех, что он подкармливал… Вот Аля подъезжает к аэропорту, открывает высокую стеклянную дверь. И чем она дальше, тем ближе день, когда он снова увидит ее. А там, в той далекой стране, маму ждет маленькая темноволосая девочка с такими же, как у него, глазами… На кухне Глаша включила радио, и из-за неплотно прикрытой двери до Мити донеслась старая, с детства запомнившаяся мелодия: «Счастье мое… Ты всегда и повсюду со мной…»

В груди что-то дрогнуло. Митя улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Собственное тело почему-то стало вдруг легким, невесомым, словно он мог подняться над самим собой, освободиться от тяжести прожитого, увидеть и крохотную девчушку на руках у улыбающейся матери, и Никиту, взрослого, любимого всеми мужчину, главу семейства, отцовскую надежду и гордость.

«Не бывает бесцельно прожитой жизни, — пришло к нему спокойное понимание. — Все наши промахи и ошибки, все заблуждения и раскаяния — лишь шаги к какому-то далекому, пока скрытому высшему смыслу. Лишь ступеньки к той расплавленной солнцем вечности».

Папироса упала на дощатые перила и покатилась к карнизу, гонимая легким порывом ветра. На лицо Мити опустился багровый отблеск разливающегося над лесом заката.

И вот он бежит, широко расставив руки, по поросшему душистым клевером полю, маленький, легкий вихрастый мальчишка, а навстречу ему рысью несется лохматое чудище, радостное, лающее, виляющее всем своим огромным телом. Чудище бодает его, от чего Митя теряет равновесие и падает на спину, облизывает горячим шершавым языком и подталкивает своим овчаристым носом, дескать, ну что же ты разлегся, вставай, вставай, хозяин, пойдем скорее на реку. Митя ловко хватается маленькой ладошкой за шерстяную холку своего верного друга, поднимается на ноги, и они вдвоем движутся к неясной в августовской полуденной дреме серебрящейся кромке реки. Верный Тим идет медленно, стараясь ступать нога в ногу со своим маленьким богом, со своим обожаемым хозяином Митей. Оба упоительно счастливы…

Уходящий луч летнего солнца отразился в Митиных темных остановившихся глазах, скользнул по волевому подбородку, забрался за ворот расстегнутой рубахи и, наконец, совсем исчез, чтобы вернуться на следующий год, и через сто лет, и через тысячу.

Митя не шевелился.

Из-под тяжелой темно-коричневой занавески струился серый неяркий свет. По коридору уже шествовали туда и сюда проснувшиеся пассажиры. Поезд медленно тащился мимо одинаковых платформ подмосковных станций.

Я отложил книгу, прикрыл глаза, болевшие после бессонной ночи. Повесть была прочитана, и я чувствовал себя опустошенным. Конец… Итог не слишком удачной, не особенно счастливой судьбы. Но нет… Все сложилось так, как было суждено в этом справедливейшем из миров. Не разбейся некогда вдребезги моя семейная жизнь, не проиграй я в конце концов, как ни старался, не вышло бы никакого режиссера Редникова-младшего. Не было бы ни десятилетий успеха, ни народного признания, ни получения наград… Впрочем, спроси меня, согласился бы я поменять одно на другое… Нет, лучше не спрашивать. Все складывается, как было суждено, изменить ничего нельзя. Это так, и не вздумай спорить, иначе сойдешь с ума.

Не открывая глаз, я услышал, как поднялась со своей полки Софья и наклонилась надо мной: