Ислам и Запад - Бернард Луис

Описывая госпитали и дома призрения, предоставляемые французскими властями вышедшим в отставку по выслуге или ранению солдатам, он говорит о последних как о сражавшихся «за республику и ради отечества» [Cümhur ugurunda ve vatan gayretinde][151]. Оба слова, cümhum vatan— старые, уходящие корнями в классический арабский. Ciimhur обрело политические коннотации раньше, благодаря знакомству османов с Венецией и другими европейскими республиками[152], открытием же патриотизма турки были обязаны Французской революции. Приведенная фраза почти наверняка была дословно переведена драгоманом Али Эфенди с французского, и любопытно, насколько до него доходил ее смысл. Ниже в том же отчете он часто говорит о Французской Республике и иногда о французском государстве (devlet) и нации (millet), понятиях, видимо, более знакомых, чем vatan.

Тем не менее новое значение слова постепенно становилось все более привычным. Первые его упоминания в XIX веке относятся в основном к переводным текстам или описанию европейских событий, но к 30-м годам слово прочно входит в официальный лексикон Османской империи. В составленном Департаментом общественных работ в 1838 году отчете[153], где речь идет о потребности в лучшем и более широком образовании, говорится, что «без науки народ не может понять значение любви к государству и ватап». В последующие годы ватап появляется даже в официальном османском документе, притом не каком-нибудь, а в указе о великой реформе 1839 года, известном под названием «Указ дворца роз»[154], Gülhane. В нем султан, говоря о военных вопросах, замечает, что «поставлять солдат для защиты отечества [vatan] есть неотъемлемый долг всего народа»[155]. В 1840 году турецкий дипломат по имени Мустафа Сами перечисляет такие достоинства жителей Парижа, как скромность, самообладание, любовь к родине (vatan) и нации (millet) и охрана закона[156]. К середине века связь родины (vatan) с государством (devlet) и нацией (millet) как чего-то, что не только нужно любить, но и за что следует в случае необходимости сражаться, стала общим местом. Выразительный пример такой ассоциации понятий можно видеть в письме турецкого поэта и журналиста Шинаси, написанном матери из Парижа в 1851 году: «Я хочу посвятить [или «принести в жертву»] себя делу религии, государства, отечества (vatan) и нации (millet)»[157].

События Крымской войны (1854–1856) во многом способствовали формированию нового патриотического понимания самоотождествления, преданности и долга. С начала XVI века почти все многочисленные войны Османской империи, за исключением нескольких с шиитскими соперниками из Персии, велись против христианских держав, и османы привыкли рассматривать любую из них как джихад. В их понимании, и даже в их военном языке, делом, за которое они боролись, был ислам, врагом неверные, их воины были гази, а павшие мучениками. Во время первых войн на Балканах османы иногда прибегали к помощи местных христианских вспомогательных отрядов и наемников. Позже, особенно в период наполеоновских войн, они были втянуты в более глобальные европейские конфликты, в которых европейские державы выступали и на их стороне, и против них, но на османские представления это особого влияния не оказало, и еще в начале XIX века европейские державы, выступившие вместе с турками против их христианских врагов, считались не союзниками, а довольно слабо взаимодействующими совоюющими сторонами. Крымская война явилась новым беспрецедентным переживанием. Впервые Османская империя билась против старого врага, России, в союзе с двумя крупнейшими западноевропейскими державами — на этот раз уже не отдаленными и едва видимыми партнерами, но товарищами по оружию, чьи армии находились на османской земле, а флоты в османских водах, сражаясь бок о бок с турками. Вынужденно быстрое развитие в результате участия в масштабной войне принесло Турции множество перемен, в том числе телеграф, ежедневную газету и широкий спектр новых идей. Патриотизм британцев и французов, как и отсутствие у них каких бы то ни было терзаний из-за того, что они сражаются вместе с союзниками-мусульманами против христиан, не могли остаться незамеченными в Турции. Слово ватан начинает часто появляться в турецких газетах, а поэт Халис Эфенди публикует возможно первую патриотическую поэму[158]. Вскоре появились и другие, и некоторые из них зазвучали по-иному.

Восприятие новой патриотической идеологии было далеко не единодушным. Не кто-нибудь, а великий законовед и историк Джевдет-паша яростно ей воспротивился. Во время великого визирата Фуада-паши была создана специальная комиссия для рассмотрения вопроса о допуске немусульманских подданных империи в вооруженные силы, куда им прежде, за немногими исключениями, путь был заказан. Джевдет-паша, к которому обратились за советом, в самых резких выражениях высказался против. Он заявил, что среди немусульман есть множество различных толков: «православные, католики, армяне, яковиты, протестанты <…> мелкиты, марониты, сирийцы, халдеи и многие другие…». Всем им понадобятся разные священнослужители, евреям — их раввины, мусульмане будут поститься в рамадан, а остальные — соблюдать свои посты. Столь смешанная воинская часть будет неуправляема. Во время невзгод и тягот командиры употребляют все свое красноречие, чтобы призвать людей к стойкости и самопожертвованию. Для мусульман наиболее действен призыв к священной войне или мученичеству за дело истинной веры, ибо эти слова привычны им с детства и внушены в школе. Именно религиозными чувствами объясняется большая по сравнению с адептами иных религий решимость и стойкость солдат-му-сульман в бою.

«Но как командиру смешанного батальона при необходимости разжечь пыл бойцов? Да, в Европе на смену религиозному рвению пришло чувство родины, но оно зародилось только после упадка феодальной эпохи. Их дети с малых лет слышат слово ватан, так что годы спустя патриотические призывы действуют на солдат. Но все, что придет на ум нашему солдату при слове ватан, — это площадь в его родной деревне. Даже если бы мы сейчас восприняли слово ватан и оно постепенно утвердилось бы в умах людей и обрело ту же силу, что и в Европе, то и тогда оно не могло бы сравниться с религиозным пылом и занять его место. Да и то это произошло бы не скоро, а тем временем наши армии утратили бы боевой дух. Станет ли в жестокой переделке рядовой Хасан подчиняться капитану Христо, посылающему его на смерть? Англичане в Индии могут себе позволить не присваивать солдатам-нехри-стианам чинов выше сержанта, и никто не вмешивается и не порицает такой порядок, но если мы примем христиан на военную службу, их придется производить в офицерские чины, на которые они по закону имеют такое же право, как и мусульмане. Если этого не произойдет, так называемые дружественные державы начнут давать нам дружеские советы с целью защиты прав христиан, и наша военная организация, до сих пор избавленная от иностранного вмешательства, будет открыта иностранному давлению».

И это еще не все:

«Во время военных действий солдаты-мусульмане проявляют необычайную способность терпеть лишения. Едва почуяв запах пороха, они не требуют для себя ничего, кроме боеприпасов и сухарей. Христианам такие тяготы не под силу. Им придется платить жалованье в начале каждого месяца и ежедневно обеспечивать их едой и питьем. Если мы этого не сделаем, мы опять-таки станем мишенью иностранного вмешательства»[159].

Зловещие предчувствия Джевдета-паши никак нельзя было назвать беспочвенными. Еще более серьезные проблемы возникли, когда вначале христиане, а потом и некоторые мусульманские подданные империи стали считать отечеством (ватап) не государство османов, а свою этническую родину.

Для турок-османов отечеством (ватап) была Османская империя, включавшая большую часть исконных исламских территорий на Ближнем Востоке. Среди ее прежних правителей они числили не только турецких султанов, но и арабских халифов; они гордились арабскими поэтами и персидскими философами, умершими задолго до основания османского государства. Османский султанат был воплощением исламского суверенитета, последним законным преемником великих исламских государств прошлого. Патриотический долг перед родиной (ватап) предъявлял к оплате турецкий султан.

Но в воздухе носились и иные идеи, и некоторые из них впервые возникли в арабоязычных провинциях империи. Одним из первых авторов, выразивших патриотические идеи на арабском, стал египетский шейх Рифа'а Рафи' ат-Тахтави. С 1826 по 1831 год он жил в Париже, будучи религиозным наставником миссии египетских студентов, и из его произведений ясно, насколько глубоко впечатлило его увиденное там. В 1855 году он издал египетскую патриотическую оду «Касыда ватаниййа мисриййа» в честь нового правителя Египта Саида-паши. Оный паша, исполняя долг вассала по отношению к султану, послал контингент египетских войск для участия в Крымской войне на стороне турок, и шейх Рифа'а написал в их честь сборник «Египетских патриотических стихов». В дальнейшем он создал еще ряд патриотических поэм: в часть восшествия на престол Исмаила-паши в 1863 году и в честь возвращения батальона африканцев, посланного пашой в Мехико в составе экспедиционного корпуса Наполеона III[160].