Сельская учительница - Алексей Горбачев

Председателю важно, чтобы Зюзин работал в колхозе. Это понятно, это объяснимо: не хватает механизаторов. Но почему же в школе чуть ли не все равнодушны к судьбе парня? Ушел, и ладно… Этого Валентина понять не могла. Правда, Надежда Алексеевна успокаивала ее, откровенно поясняя:

— Что поделаешь, закон всеобуча соблюден, Зюзина в школу на аркане не притащишь. Все правы.

Валентина к директору. Тот вздохнул:

— Жаль, что вам не удалось уговорить Зюзина. При случае сам побеседую с ним.

При случае! А когда представится случай? Дни то идут!

Василий Васильевич советовал:

— Только сами ребята могут помочь вам. Их настропалите.

Может быть, Василий Васильевич прав. Валентина знала, что Аня Пегова и Константин Зюзин симпатизируют друг другу. Парень часто бывал у нее дома, вместе готовили уроки, вместе иногда ходили в кино. Бедовая и шумливая девушка за последнее время стала вдруг неузнаваемо тихой, немногословной. Когда Валентина заговорила с ней о Зюзине, она смутилась, покраснела, ни разу не взглянула на учительницу.

«Почему Аня прячет глаза? — недоумевала она. — Можно подумать, что Пегова в чем-то провинилась передо мной… Да нет же, ее, видимо, подавила разлука с парнем… Первая разлука…»

Валентина разговаривала с Женей Кучумовой.

— И это называется комсомольская дружба, — распекала она девушку. — Костя бросил школу, ошибся, а ты спокойна. Получаешь пятерки, довольна собой и думаешь: мне хорошо — все хорошо.

— Я так не думаю, Валентина Петровна, — возразила Женя.

— А чем ты это докажешь и чем ты отличаешься от Якова Туркова? Ты попыталась помочь Зюзину? Нет.

— Но он возвращаться не хочет. Вы сами к нему ездили…

— Да, ездила. Потерпела поражение. Не сумела убедить. Попробуй ты.

Девушка с сомнением покачала головой.

— Если уж вы не сумели:..

— А ты сумеешь. Да, да, Женя, сумеешь, если возьмешься, если включишь в это дело всех комсомольцев, весь класс. Это дело чести класса!

Вечером Женя Кучумова забежала домой к Ане Пеговой.

— Знаешь, Аня, давайте съездим в Голубовку.

— Зачем?

— И ты спрашиваешь зачем? Костю вернем в школу!

— Так он и вернулся…

— Это дело чести нашего класса. Понимаешь? Ты посмотри — Валентина Петровна и к нему ездила, и к председателю ходила, и в партком. Она борется за Костю, а мы равнодушно взираем на это. Стыдно!

— Валентина Петровна — настоящий наш друг, — тихо сказала Аня Пегова. — Только совестно мне смотреть ей в глаза. Понимаешь, совестно. Я предательница. Да, да, Женя, предательница, — с ожесточением призналась она. — Ты ничего не знаешь, вы все ничего не знаете… Только Марфа Степановна да Костя знают, какая я гадкая…

— Выдумываешь, — отмахнулась подруга, не придавая значения ее словам. — Собирайся в кино.

— Я в кино не пойду…

Аня Пегова была страстной поклонницей кино. Она собирала открытки с портретами артистов и актрис, выписывала журнал «Экран», была влюблена сразу в Стриженова, Тихонова и Кадочникова, сама частенько поглядывала на себя в зеркало и злилась, что лицо у нее скуластое, нефотогеничное: глаза раскосые, невыразительные, губы чуть вывернуты, полные, нос большой. Будь она хоть чуточку похожа лицом на Люсю Иващенко или на Женю Кучумову, не задумываясь, отправилась бы учиться на киноактрису. Об этом она никому не говорила, даже Люсе Иващенко, от которой у нее секретов не было. Аня Пегова не пропускала ни одного фильма — новый ли фильм, старый ли шел в Доме культуры, ей безразлично. А вот сегодня впервые отказалась, даже отец удивился:

— Что это с тобой, дочка? — спросил он. — Почему в кино не идешь?

— Я уже видела, — тихо ответила она и густо покраснела, потому что сказала неправду. Эх, никто не знает, никто даже не догадывается, что у нее на душе. Может быть, и она чуточку виновата в том, что Костя ушел из школы. Они поссорились, Костя назвал ее сплетницей… Это случилось в тот день, когда Марфа Степановна уговорила ее написать, будто ребята пили у Валентины Петровны вино. Аня Пегова сказала Косте:

— Нехорошо, когда ученики подводят свою классную руководительницу.

Видимо, не поняв, о чем идет речь, парень согласился:

— Конечно, это плохо…

— А зачем же вы подвели Валентину Петровну, — наступала она. — Валентина, как хлебосольная хозяйка, могла поставить на стол вино. Пить все-таки необязательно!

— Вино для того и ставят на стол, чтобы пить…

— Значит, правда? Значит, выпивали у Валентины Петровны?

— По усам текло, а в рот не попало, — отшутился Зюзин.

— Ты не паясничай, Костя! — гневно крикнула она. — Уже всем известно, что вы там выпивали. Придется поговорить с вами на комсомольском собрании.

Зюзин в недоумении посмотрел на нее.

— Тебе что, приснилось? Единственное, что мы пили у Валентины Петровны — это чай и то по одному стакану. Ты ведь сама пила чай…

— Костя, это правда?

Он пожал плечами.

— Мы же с тобой договорились никогда не лгать друг другу.

— Костя, Костя, — чуть ли не плача говорила она, — а ведь я… я написала на вас докладную… Я написала Марфе Степановне, что вы пьянствовали у Валентины Петровны…

Костя процедил сквозь зубы:

— Сплетница… Я не думал, что ты способна на такое!

«Да, да, он прав — насплетничала, оклеветала», — горько раздумывала Аня Пегова. Несколько раз она пыталась зайти в учительскую к Марфе Степановне, чтобы забрать докладную, но там всегда был кто-нибудь из учителей, говорить же с Марфой Степановной в присутствии других она не осмеливалась. Порой она поджидала завуча на улице неподалеку от школы, и опять же Марфа Степановна возвращалась не одна…

И вот сегодня Аня Пегова решилась, наконец, пойти к Марфе Степановне домой и сказать… Впрочем, быть может, ничего не нужно говорить, а только попросить назад тот листок, исписанный под диктовку, и уничтожить, разорвать, сжечь, чтобы следов не осталось.

Было холодно. Под ногами звучно скрипел притоптанный снег. Ярко, неестественно ярко светила полная веселая луна, и от этого дома, казалось, вместо крыш, укутаны пушистыми серебристо-белыми одеялами. На улице пустынно, тихо.

В окнах дома Марфы Степановны горел свет. Аня Пегова остановилась. Она никогда не бывала в доме завуча, к Марфе Степановне, кажется, вообще никто из ребят не ходил. Девушка робко взошла на крыльцо, нерешительно постучала.

На веранде послышались шаги и голос:

— Кто там?

— Марфа Степановна, это я, Пегова.

Загремел засов. Отворилась дверь.

— Аня? Ты? Заходи, — пригласила завуч.

В комнате было душно. На столе лежало недоглаженное белье.

— Извините, Марфа Степановна, я на минутку, — смущенно пролепетала ученица.

— Хоть на две, хоть на три, хоть на целый час. — Хозяйка настороженно смотрела на нежданную гостью, силясь разгадать, что привело ее сюда.

— Марфа Степановна, отдайте мне тот листок, — тихо попросила девушка, не поднимая глаз.

— Какой листок?

— На котором я про выпивку писала. Ребята не пили, я солгала…

— Раздевайся, Аня, посидим, поговорим, чайку попьем. — Марфа Степановна услужливо помогла девушке снять пальто. — Проходи в ту комнату. Я утюг выключу. Белье потом доглажу. Ночь впереди длинная.

Аня Пегова с неохотой вошла в соседнюю комнату. Там было тесно от мебели. У одной стены стоял буфет, сквозь стекла которого виднелись тарелки, сахарницы, вазы, рюмки, бокалы. У другой стены громоздился старомодный мягкий диван с высокой спинкой. Спинка занимала чуть ли не полстены, она была с зеркалом, с полочками, шкафчиками, на одной из полок гуськом стояло стадо белых слоников. Над спинкой дивана висели портреты — увеличенные фотографии Марфы Степановны и ее мужа. Макарыч смотрел с портрета на Аню Пегову ободряюще и весело, как бы говоря: ты права, девушка, требуй, не отступай. Под этими портретами — две фотографии в рамках — Настенькина и Саши Голованова. У Настеньки чуть вскинута голова, плечи оголены. Саша Голованов стыдливо отвернулся, точно ему было неловко смотреть на оголенные девичьи плечи.

Вошла Марфа Степановна с чайником.

— Сейчас мы с тобой, Анечка, вдоволь почаевничаем. Присаживайся к столу.

— Извините, Марфа Степановна, я не хочу чаю, — тихо отказалась девушка. — Отдайте мне листок… Я солгала, оклеветала товарищей… Мне стыдно смотреть им в глаза.

Звеня посудой, Марфа Степановна отвечала:

— Ты слишком строга к себе. Успокойся, Анечка, для волнений нет причины. Если твой сигнал был ошибочным — это ничего, не ради себя старалась, а чтобы оградить от плохих поступков своих товарищей. Ты поступила честно, по-комсомольски. А что касается твоей докладной, я уже давно порвала ее. Да, да, давно, как только узнала, что ребята, кроме чая, ничего не пили у Валентины Петровны, сразу порвала тот листок. Да ты садись, садись. Чай остывает.