Мимо денег - Анатолий Афанасьев

— Да?

— Не знаю, как и сказать?

— Говори как скажется. Что у нас болит?

Аня вернула рогалик на блюдце.

— Понимаете, Иван Савельевич, вы приютили меня, спасли, но… Ведь из-за меня вы рискуете жизнью, а кто я для вас? Чем смогу отблагодарить?

Сабуров потупился, что случалось с ним редко. Ответил глухо:

— Здесь не гостиница, Аня. Платы не требуется.

— Я могла бы стирать, стряпать, наводить чистоту, но ведь для этого есть Татьяна Павловна.

— Я и сам не без рук.

— Давайте будем откровенны. — Аня воспользовалась тем, что профессор на нее не смотрит. — Мы же не дети. Вы живете без женщины, наверное, это не физиологично. Если хотите, я…

— Хочу. Я согласен, — перебил Сабуров.

— На что согласны?

— Будешь моей женщиной. Ты это имела в виду?

— Вы серьезно?

— А ты пошутила?

Сабуров поднял голову. Аня будто в омут заглянула, глубокий, бездонный.

— Нет, не пошутила. Я вообще не шутливая девица.

— Тебе не противно будет спать со стариком?

— Вы не старик, — сказала она. — Мне хорошо с вами. Но как раз этого я и боюсь.

— Чего?

— Боюсь, что вы слишком большое значение придаете возрасту. На самом деле это все выдумка, мираж.

— Возраст, увы, не мираж.

— Поглядите внимательно в зеркало и поймете, о чем я.

В ее глазах, как два костра, вспыхнула ярчайшая синева, и это было завораживающее зрелище. Поглощенные друг другом, они едва услышали настойчивые звонки в дверь.

— Что за черт! — с досадой бросил Сабуров. — Неужто Татьяна, растеряха, ключи забыла? Больше вроде некому.

— Только не открывайте не спросив, — насторожилась Аня.

Через хитрый «глазок», вставленный Рубакиным, просматривалась вся площадка между двумя квартирами, сабуровской и той, что напротив, принадлежащей переселенцу из города Баку, Мусе Аджакову. Это отдельная и довольно печальная история. Респектабельный южанин так и не успел толком обосноваться на новом месте, только произвел грандиозный евроремонт, чуть не обрушив половину монументального жилого дома, когда взрывал квартирные перегородки. На ту пору Сабуров и познакомился с Мусой. Опасаясь повторных толчков, он вместе с другими жильцами выбежал во двор, и туда же к ним спустился импозантный господин средних лет огненноликого вида, обсыпанный штукатуркой, как мукой. Он успокоил паникеров, объяснив, что это не землетрясение, а всего лишь ремонтные работы, придется потерпеть недельку-другую. Заодно попросил владельцев гаражей-«мыльниц» перенести свои коробки куда-нибудь подальше, потому что на том месте по новой планировке, утвержденной в мэрии, будет возведен подземный гараж самого Мусы. Сабурова он каким-то образом выделил из остальных и поманил пальцем. Белозубо улыбаясь, спросил:

— Кажется, мы теперь соседи, да?

— Вполне возможно, — поклонился Сабуров.

— Надо дружить, да?.. Тебя Ваней зовут? Меня — Аджаков, — протянул поросшую рыжиной клешню, которую Сабуров почтительно пожал.

Муса пошутил:

— Что-то, Ваня, у вас в Москве народ больно пугливый, а?

— Есть маленько, — повинился за земляков Сабуров. — Чего удивляться: нашествие за нашествием, а теперь реформа. Вот и пригнулся народец. Ничего, со временем отмякнет.

Бакинцу ответ понравился. Видимо, добродушный по натуре, он поднялся с профессором в его квартиру и там, за стаканом вина, поделился некоторыми соображениями. По его мнению, россиянам, да они и сами это знают, прежде всего не хватает духовности. За годы коммунистического ига их всех превратили в рабов, но это дело поправимое. Коммуняк, слава Аллаху, прогнали, и теперь главное — правильно выбрать себе хозяев. Глубоко ошибаются те россияне, которые думают, что помощь придет с Запада. На Западе все прогнило, там правит шайтан, и деньги, которые выклянчивают у него доверчивые россияне, обернутся для них новой бедой. Как понял Сабуров, сам Муса Аджаков намеревался в виде культурного вклада разбить в центре Москвы торговые шатры наподобие дворцов Тамерлана, где можно будет купить и продать все, что душе угодно. Обсыпанный штукатуркой, с пылающим взглядом, мечтатель приглянулся Сабурову, и он искренне горевал, когда тот бесследно сгинул. Произошло это примерно через месяц. Муса успел перевезти в отремонтированную шестикомнатную квартиру нехитрый скарб: ковры, кухонную утварь, хрусталь, картины, фарфор, концертный рояль, мебель, видео- и оргтехнику, а также какие-то громоздкие приспособления на штативах, предназначенные скорее всего для домашней обработки опиумного сырца, — но в один прекрасный день исчез. Обеспокоенный Сабуров пару раз торкнулся в притихшую квартиру, и всегда открывала женщина в пестрых одеждах и с чадрой на голове, но на вопросы о том, что случилось с Мусой, почему его не видно, не отвечала. Как, впрочем, ни на один другой вопрос. Внимательно выслушивала, а потом молча, с хряском хлопала дверью перед его носом. Скорее всего не понимала по-русски.

Дальнейшие справки Сабуров наводить, естественно, не стал. Кто ему мечтательный бакинец? Да и так все ясно, без расспросов. Подобные исчезновения, наравне с заказными убийствами, давно никого не интересовали, и уж тем более к ним были равнодушны правоохранительные органы, занятые чем угодно, но только не раскрытием преступлений, за которыми стояли финансовые группировки. Большинство сознательных граждан отлично понимали, что трупы на асфальте, вкупе с нищетой, войной, людоедством, взрывами домов, отключением электричества, вшивой болезнью и наркотой, лишь ярче, выпуклее высвечивают неземной лик свободы, завоеванной с боями на баррикадах 91-го года. За все приходится платить, а уж вхождение в мировую цивилизацию с долларовой начинкой тем более стоит любых жертв; с этим мог спорить либо безумец, либо подлец. Самые могучие, прогрессивные умы современности, включая Немцова, честно, по-доброму предупреждали, что плоды великой победы удастся вкусить далеко не всем, а скорее всего прапраправнукам нынешних, к сожалению, чересчур медленно и как-то неохотно отгнивающих совков. Вина за это лежит исключительно на дедушке Ленине, который убивал зайцев в половодье саперной лопаткой, и на его свирепом преемнике Кобе, которого, по крайней мере, успели вовремя вышвырнуть из мавзолея.

Сейчас за дверью стоял не кто иной, как Володя Рубакин, ухмыляющийся слесарь из РЭУ. Проникнув взглядом через двойную дверь, он весело окликнул:

— Отпирай, Савелич! Посылку принес.

— Что за посылка, Володя?

Слесарь помахал пластиковым пакетом.

— Конфеты в коробке и еще что-то. Чего не отпираешь, Савелич? Боишься, что ль, кого?

— Спустись вниз, сейчас выйду. Коробку не трогай.

Володя в недоумении почесал затылок, но послушно направился к лестнице, привык к чудачествам доктора. Сам не раз говорил ему об этом: «Чудной ты, Савелич, хотя народ тебя уважает».

Через минуту Сабуров присоединился к слесарю. Во дворе, кроме них, никого не было. Лишь возле «мыльниц» из-под старой «Победы» торчали обутые в резиновые сапоги ноги пенсионера Тимохи. Сколько Сабуров себя помнил, они всегда там торчали. Если же встречал Тимоху в нормальном виде, тот всегда вместо приветствия произносил одну и ту же фразу: «Ничего, она у меня, сука, еще побегает. Раньше клепали на совесть».

Володя Рубакин объяснил, как к нему попал пакет. Подъехала синяя «Тойота», оттуда выскочил ферт, весь в замше. Спросил у Володи: «Доктора Сабурова из этого подъезда знаешь?» Володя сказал, что знает. Ферт и передал подарок с просьбой доставить по назначению.

— Я говорю, а чего сами-то? Два шага осталось. Сюрприз, говорит. Ты, говорит, не выступай, дядя, когда по-человечески просят. Ну я взял пакет, мне что… Думал, кореша твои. Не надо было, да, Савелич?

— Как он выглядел?

— Наглый как танк. Как все они. Не знаешь, что ли? Под замшей пистоль, в черепушке одна извилина. Я их побаиваюсь маленько, не люди ведь.

Сабуров заглянул в пакет: коробка дорогих конфет, перевязанная ленточкой, связка бананов, крупные яблоки «штрефель». Гостинец, какие носят в больницу. Поднес к уху: вроде не тикает.

— Может, минеров вызвать, коли подозреваешь чего? — предложил Володя.

— Сами справимся. Ты разве не минер?

— Я-то минер, — согласился Володя, — но специального навыка нету.

— Сейчас будет, — уверил профессор.

Подозрительный пакет опустили в металлический мусорный бак, стоявший на отшибе. Слесарь напихал в пакет бумаги и приладил короткий запал из просмоленной бечевки. У него в брезентовой сумке много чего имелось на пожарный случай.

Подожгли фитиль — и укрылись за стволом могучей ольхи, шагах в двадцати от бака. Минуты через три рвануло, но не шибко. Бак перекосило, как шхуну на крутой волне, из-под крышки сверкнуло желтое пламя со снопом искр, потом повалил черный дым.