Российский колокол, 2015 № 1-2 - Журнал Российский колокол

По поводу достойного окружения. Меня, в отличие от моего Андрея Петрова, окружают люди достойные – это бесспорно, и это большая награда в жизни – уметь их находить. Каждый из моих братьев, знакомых и приятелей в разы лучше меня в чем-то своем, и я сам люблю им сказать об этом, а они – услышать. Я не специально выбираю, с кем мне общаться, но дружить с теми, кто хуже тебя, – это идиотизм и комплекс придурков, что бы за этим ни стояло. Во всех людях есть что-то очень хорошее, и если вы не можете этого разглядеть, значит, вам это хорошее не нужно, найдите другого просто.

Вы описываете, как главный герой Андрей работает над книгой. А как работаете над книгой вы? Вам приходится заставлять себя или вы ждете вдохновения?

Писательство – это работа кропотливая, но на самом деле я ее работой называю только тогда, когда не делаю ее, а вообще это то еще удовольствие. А вдохновение – штука хорошая и то самое чувство, которое может делать тебя счастливым независимо от тебя. Случается оно куда чаще, если вспоминаешь, что твоя работа и есть вдохновение, и происходит всегда, когда писательство давно уже не работа, а просто счастье, которое заключается в самом процессе написания слов, делает потому твою работу нужной для других. Его не надо ждать, оно появляется всякий раз, когда садишься поработать, и тут все честно, как мне кажется.

Иногда приходится себя заставлять работать, как бы ты ни любил свое дело. Это ненормально поначалу и нелогично, но мы так устроены. Со временем ты не можешь позволить и дня на отдых, а еще позже ты не сможешь отдыхать без любимой работы. Это не сложно. Заставил себя, немного по клавишам постукал, появился привычный азарт, и ты опять улетаешь куда-то далеко, забывая обо всем на свете.

Один из героев романа, Андрей Штейн, говорит: «У нас полстраны пишет книги, считай, что это просто новое хобби». Как вы относитесь к графоманам?

Графоман – это то же самое, что собирать марки и показывать их раз в год в гостях тем, кому они не нужны, но все просто сделают вид и покивают. Писателю нельзя рассказывать о своих книгах, ему нужно писать и быть недовольным своей работой каждый день и всегда.

У старины Стиви Кинга в комнате висел штырь с отказами из журналов и издательств, он писал очень долго и много, много читал и рассылал куда только можно свои рассказы, долгое время являясь по сути графоманом, но ему плевать было на все, он знал, что он писатель и всегда им себя ощущал.

В предисловии вы пишете, что самым ярким впечатлением вашей жизни был тот момент, когда вы научились читать. А что вы сейчас читаете? Каких авторов любите?

Да все подряд читаю, как и в детстве, только теперь это совсем другие книжки, конечно. Вот давайте сейчас прогуляемся мысленно по моей квартире, посмотрим. Коридор. На полке с обувью лежит истерзанный томик Эриха Фромма «Иметь или быть» – серьезная книга, из тех, где черкаешь, ставишь восклицательные знаки и все прочее. Налево ванная – добро пожаловать. Санузел совмещенный, так что сами понимаете… На стиральной машинке лежат стопкой, с торчащими закладками или карандашом: Толстой, Дос Пассос, Диккенс, распечатки статей вперемешку с текстами песен, которые я напеваю и думаю, что подтягиваю этим методом свой английский. С пола поднимаю томик Джона Голсуорси и книгу Ирвина Шоу, успевшие попадать, пока машинка стирала и прыгала.

Проходим на кухню. На холодильнике распечатка книги Юнга, несколько листов про жизнь Дэшила Хэммета, на столе Оруэлл, Толстой и облитый чаем томик Апдайка. На прикроватной тумбе – толстенный том Кнута Гамсуна и Хаксли, а на кровати Джеймс Джойс ждет, пока я его переложу, потому что он колет мне голову своими острыми, как кинжал, переплетами, но я зачем-то терплю. На телефоне и компьютере есть много чего, что я читаю, но я не помню авторов и названий, темы разные и книги интересные, мне просто не терпится быстрее их прочитать. Так и хожу от одной к другой, но на столе всегда лежит любимая потрепанная книга для писателей от Стивена Кинга. Я ее наизусть знаю, но мне просто хорошо, что она рядом всегда.

А еще в предисловии вы также говорите, что следующая ваша вещь будет еще лучше. Уже есть задумки? Над чем-то работаете?

Написал уже половину примерно, так получается, что задумка есть. А сказал я так, потому что много сил ушло на эту работу, и, если честно, для меня начало этой новой книги – это еще одно испытание в жизни, которое сделало меня немного сильнее. Я просто оттягивал момент и искал решения. В общем, тема не случайная, и я не мог ни черта сделать другого, пока кое в чем не разобрался. А разобрался в этом всем, как ни странно, в своей же книге, и все сделаю для того, чтобы вам она понравилась!

Беседу вела Валентина Сарма

Голоса провинции

Юлия Поселеннова

Поэт, писатель, публицист. Родилась и выросла в Смоленске. Писать начала еще в школе, но сознательно – только годам к двадцати. Прошла увлечение Иосифом Бродским и У.Х. Оденом. Пять лет работала журналистом в смоленских изданиях. Образование педагогическое: филфак Смоленского педагогического колледжа и высшее – филфак С мол ГУ.

Печаталась в журналах «Слова», «Смоленск», «Смоленская дорога», московские «День открытых окон», «Кольцо А», питерский «Вокзал». Является членом редсовета студии «Смоленская юность». Победитель IV поэтического слэма в Смоленске. Постоянный участник смоленских поэтических чтений.

Мужу

До тебя со мной были ночи без сна,Снежные зимы и пара бутылок вина,Красивые парни с сердцами из бересты,И лишние килограммы, и выученные скрипты.Но никого не было, такого, как ты.

До тебя я глотала пустырник и крепкий чай,Мечтала о береге песчаном,Лежа в постели с кем-то из men is men,Считая каждое слово изменой,Но ты будто создан из гранита и пены.

До тебя я знала руки, пальцы, предплечья,Шрамы, наколки, увечья,Стройные ноги, бицепсы, словно мяч,Сильные мускулы, подкову сгибающие в калач,Но никогда не чувствовала плеча.

До тебя я смотрела в жилку, бьющуюся у виска,В щеку, которой не касалась слеза,В шею, бедро, на волосы, черные, как зола.Видела много добра и зла.Но до тебя не видела любящие глаза.

«Календарь – генератор случайных чисел…»

Календарь – генератор случайных чисел.Как ни глянь на него – не то время года.Все не дождаться ни звонков, ни писем.Все не та карта в колоде.Даже пусть вероятность, случайность – облом,Все равно календарь – все тот же рандом.

Как ни шагнешь – все колдобина или лужа.Говорят – путь и должен быть тернист,Говорят – воля горы крушит.Значит, ты – мазохист.Значит ты – пророк, или, что хуже – буддист.

Телефон подскажет число, год и месяц.Куда? – не подскажет, это уже сам решай.Все перетрется, все перемелется.В прошлое канет и этот календарь.Словно и не был, словно в воду глядел.На дереве времени новый поспеет.

Смоленску

Будто камешек в воду, круги по больному металлу.Путь не изведан, а именно данный,Кем-то, кто, в воду камешек бросив,Наделил мой город серебряной проседью.

Он и в каменных сопках, плющом увитых,И в сердце трущобном из палеолита.И, красуясь перед столичной пургою,Он себя называет скромно изгоем.

Возможно, в красочном А-4-м альбомеОн глянцево светит нездешней красою,Он как будто завит, заламинированОсколками древними Древнего Рима.

Из окон пахнет духами и щами.Пара бабулек торгует щавелемПод аркой, помнящей Наполеона.Коробейный звон, каждый раз как новый,

С глазами синими дикой кошки.Я к твоим идеалам, родной, прикоснусь ладошками…

Пас-ха!

Наверно, мы здесь слишком зависли.Обглоданы раны до самой берцовой,Мы ждали конца оккупации жизниС терпением образцовым.Когда первый час уходил от сознанья,Мы дышали авансом. Вспотевшие векиНапоминали сгоревшее знамяВ шаге от Мекки.Язык тяжелей, чем свинцовая гиря,Когда твое тело лежало на мне.Сказать, что с тобой мы друг друга любили,Как ворон мел.Последний на первом. ЗакольцевалисьОбручи-руки. Свидетель порока,Я б и с тобой, конечно, покаялась,Да только проку?..Здесь стены ушлые, спасибо зодчему,Рукам умелым гореть в огне.Запомни истину: не все то золото,Что в говне.Прощаем истину. С ней слишком грубо.Она прощает. Дитя-пророк,Фанфары, трубы. Народ, Бог умер!..Да здравствует Бог!

Яблоки мандрагоры

В детстве, как только начали резаться коренные зубы и молоко нравиться, как продукт питания, Антон начал писать стихи. Неумелым детским почерком, коряво, будто яблоня в саду. Коряво и в плане формы, и в плане содержания. Что-то про ежика, который потерял детенышей, а потом оказалось, что эти огрызки пошли на речку. И перепугали папашу до инфаркта, если, конечно, у ежей бывает инфаркт. Должен быть, ведь сердечная мышца присутствует…