Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

– Благодарю вас, – ответила я и быстро зашагала, куда он мне показал, прежде чем он успеет спросить меня о моей цели.

Найти палатку было легко. Перед ней горел самый большой костер, над которым висел котел с кипящей водой и веревка, натянутая между ветвями дуба, где на ветру трепыхалось белье. Перед палаткой стоял длинный узкий стол, на нем были разложены медицинские инструменты, как будто их вымыли и теперь сушили. Многие из них были мне незнакомы, но другие, такие как ампутационная пила и щипцы, я знала хорошо. У огня сидел мужчина. Его лоб и щеки покраснели от холода и огня. Каштановые волосы были собраны сзади в косичку, на нем была белая льняная рубашка и шерстяной жилет. Он сидел перед бочонком, заменявшим ему письменный стол, на бочонке стоял переносной письменный прибор, открытый на чистом листе бумаги. Он окунул перо в чернильницу и долго медлил, перед тем как написать первую букву, так что на листок упала капля чернил.

– Доктор Энлоу? – спросила я, в моем голосе не отразился испытываемый мною страх. Я не боялась этого человека и не боялась британских захватчиков. Я боялась, что не смогу лечить, не имея лекарств или не зная, как ими пользоваться. Больше всего я боялась, что этот человек не даст мне то, что мне было необходимо, и я останусь без всякой надежды.

У него были красивые серые глаза, спокойные и умные. Он, казалось, удивился при виде меня, но тут же оправился настолько, что поднялся и поклонился мне.

– К вашим услугам, мэм.

– Мои муж и сын больны лихорадкой, – начала я без предисловий, – и мне нужна хинная корка для их лечения. Я думаю, у вас ее полный корабль.

Я ожидала, что он надо мной посмеется – простая женщина пришла предъявить требования к всемогущему британскому флоту. Я и сама не удержалась бы от улыбки, будь я на его месте. Однако меня удивила его реакция.

– Сколько лет вашему сыну, мистрис…?

– Фразье. Я мистрис Фразье. Моему сыну Робби исполнилось восемь… в декабре. – Мой голос сорвался на последнем слове, и его взгляд смягчился.

– Мой сын примерно такого же возраста. И я понимаю заботу матери, явившейся во вражеский стан за лекарством.

Я скрыла свое облегчение, увидев его понимание.

– Она есть у вас?

Он сдвинул брови:

– Да, в небольших количествах, но уверен, я смогу достать больше. Однако откуда вы знаете, что это все, что вам нужно?

– Я акушерка и кое-что знаю о целебных свойствах некоторых трав. То, что я не выращиваю сама, я вымениваю. У Джеффри – моего мужа – и Робби была вспышка лихорадки прошлым летом, и я полностью извела всю хинную корку, какая была у меня. Тогда она помогла, но лихорадка вернулась. Я знаю, такое случается… – Я сделала глотательное движение, не желая, чтобы он видел мои слезы. – Мой сын с трудом пережил первую вспышку. И еще очень слаб, чтобы без лекарств одолеть вторую.

– Вы уверены, что это лихорадка? Хинная корка – дорогое лекарство.

Я ожесточилась.

– Мы уже заплатили за это лекарство. Вы сказали нашим людям, что если они уйдут с вами, то будут свободны. Я думаю, это справедливый обмен. Я…

Он сделал жест рукой, останавливая меня.

– Нет, мистрис Фразье, я не это имел в виду. Я спрашивал, следует ли мне осмотреть больных, чтобы убедиться, что их правильно лечат. Если вы мне позволите, я хотел бы их осмотреть.

Колени у меня подогнулись. Только сейчас я поняла, насколько я была в напряжении, как будто держала на своих плечах всю тяжесть мира. Его сильная уверенная рука поддержала меня за локоть, дав мне возможность устоять на ногах.

– Благодарю вас, – пробормотала я. – Вы очень добры, но это было бы совсем лишнее, я вполне способна…

Он взял со спинки стула свою форменную тужурку и надел ее.

– Речь идет не о ваших способностях, мистрис Фразье, но просто о консультации, чтобы обеспечить правильное лечение.

Он начал застегивать большие золотые пуговицы.

– Вы, несомненно, уже заплатили высокую цену за мои услуги. Но могу я попросить у вас еще кое-что?

Я застыла и онемела. Мои мысли взвихрились и заметались.

– У… ув… уверяю… вас, денег у меня… нет.

– Мне не деньги нужны… – Он устремил на меня проникновенный взгляд серых глаз. Боже, что ему от меня надо? – Но ваш женский ум. – Я молча ждала продолжения. – Как мать вы наверняка сможете мне помочь. – Он взял сумку и осторожно положил туда несколько инструментов, взяв их со стола. Я ничего не понимала – но в его поведении не было ничего угрожающего или же настораживающего.

– Я не знаю, чего вы от меня хотите, сэр… – пролепетала я.

Он указал на маленькую дорожную шкатулку на земле возле стула.

– В Нортумберленде я оставил свою любимую жену Кэтрин и нашего семилетнего сына Вильяма. Я не видел их более трех лет, но я старался возместить им мое отсутствие тем, что пишу им стихи. Понимаете, дома я сочинял для Вильяма колыбельные, но так как музыку я писать не умею, то только стихи. А жена поет их нашему сыну. Таким образом мы трое как будто вместе… И он не забудет меня, пока я к ним не вернусь.

Я не могла поверить своим ушам. Такого я никак не могла ожидать. Но опять промолчала. Меж тем он собрался, и мы вместе пошли туда, где я оставила лошадь с фургоном. Несмотря на его вражескую форму, он мне понравился. Его любовь к жене и сыну превратила нас в родственные души, и я молилась, чтобы он чувствовал так же.

– А что вы хотите, чтобы я сделала? – все же спросила я. – В чем состоит моя роль? – Он помог мне залезть в фургон и сел рядом с коротким добродушным смешком.

– На сей раз вышла осечка! Застрял на первом куплете… Это меня озадачило, поскольку вы, наверно, заметили, что за словом в карман я не лезу.

Несмотря на гнетущее меня беспокойство, я не могла удержать улыбку.

– Пожалуй, – отвечала я намеренно сухо. – Так что же у вас написано?

Он откашлялся и громким тенором вывел:

Спи дитя…Твой отец королевский слуга…С твоей матерью, единственной им любимой,Его разлучил океан…

Я оживилась.

– У вас прекрасный голос, и я узнаю мелодию! Это старая шотландская колыбельная, так ведь? Моя мать пела ее мне и моей сестре, когда мы были маленькие. Здесь есть много семей, происходящих из Шотландии, поэтому не так странно, что все мы с ней знакомы.

– Отлично! Тогда вы сможете помочь мне с продолжением, раз вы знаете, где нужно вставить соответствующие слова, чтобы не нарушить мелодию.

Я опустила глаза на свои сильно поношенные красные кожаные перчатки и глубоко вздохнула. Холодный воздух обжег мне легкие. Среди всего прочего мне предстояло еще и слагать стихи… Но коли надо, значит надо.

– Дорога не слишком-то длинная, но я постараюсь, – ответила я, благодарная за возможность отвлечься от тревоги.

Сочинительство меня слегка развлекло, на подъезде к дому мы дошли до середины второго куплета, но мое приподнятое настроение омрачилось – перед домом стоял экипаж Джорджины. Не успела я дойти до парадной двери, на пороге появилась моя сестра. Увидев моего спутника, она не могла скрыть удивления и приподняла бровь.

Не ожидая помощи, я спрыгнула и взбежала по ступенькам навстречу ей.

– Как…? – я не смогла закончить.

– Все в порядке, Памела. Твой муж и сын отдыхают, лихорадка спала на время. Джемма прислала сказать, что Джеффри и Робби опять заболели, так что я привезла еду и мою Мэри. Она молоденькая, но она помогала своей матери у меня в кухне с семи лет. Она может и тебе помочь, даст возможность Джемме ухаживать за больными. Должна признаться, меня немного удивило, что ты сама не обратилась ко мне. Большинство наших работников и домашней прислуги ушли с британцами. Я думала, что и Джемма уйдет, но я вижу, что она преданна тебе как всегда.

Я заглянула в светлые голубые глаза сестры и не увидела в них обмана и хитрости. Но ее дар не мог не показаться мне подозрительным. Ее подарки всегда дорого мне обходились.

Ощутив присутствие рядом с собой постороннего человека, я представила сестре доктора, внимательно следя за тем, каким взглядом она осмотрела нас, будто понимая что-то, чего на самом деле не было и в помине.

Устало поблагодарив ее, я повела доктора наверх, молясь про себя, чтобы мои муж и сын излечились и чтобы мне лишь показалось, как тень мелькнула в глазах Джорджины, когда она увидела меня с доктором Энлоу.

Глава 25

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Июль 2011

Я поймала себя на том, что механически потерла свое родимое пятно у основания большого пальца. Та женщина, Памела, делала так же. Сидя на софе, я упрямо смотрела на Мэтью. Он хмурился, его поза – упершись локтями в колени – выражала какое-то его внутреннее несогласие.

Я поднялась и, скинув плед с колен, взяла музыкальную шкатулку. Я открыла ее, и нежные звуки донеслись сквозь пространство и время.

– Теперь ты мне веришь? – спросила я.

– Верю чему? Тому, что сегодня ты впитала в архивах большое количество информации? Что у тебя блестящее воображение, породившее тонкие подробности из жизни людей, живших две сотни лет тому назад? Да, этому я верю. Но могу ли я поверить, что это воспоминания о жизни, прожитой тобой когда-то? Нет. Это просто не логично.