У истоков Руси: меж варягом и греком - Владимир Егоров

Таким образом, традиция с самого начала допустила «соавторство» Нестора и Сильвестра. На самом деле картина оказалась гораздо сложнее и запутаннее. Мы не будем следовать логике раскрутки истории создания «Повести» А. Шахматовым, она сама по себе достойна отдельного повествования. Шахматов шел к своим конечным результатам отнюдь не прямым путем. Мы же, спрямив этот путь, будем двигаться из прошлого в будущее, как бы воспроизводя процесс творения «Повести», как его в конце концов реконструировал Шахматов, уделяя при этом должное внимание заслуживающим того взглядам его продолжателей и оппонентов. Если же представится возможность вставить в давний многосторонний спор вокруг истории создания «Повести» новое слово, пусть дилетантское, то… не упускать же ее! Разумеется, вновь со смиренными извинениями перед профессионалами.

Как начиналось русское летописание

Русское летописание как таковое могло бы начаться почти точно на рубеже тысячелетий благодаря появлению в Киеве княжьей церкви Богородицы, более известной как Десятинная. Эта церковь, освященная в 997 году, то есть через девять лет после официально принятой даты крещения Руси, считается первой на Руси каменной церковью, хотя на самом деле нет доказательств существования до нее каких-либо других церквей, пусть бы и деревянных[127]. Как бы то ни было, на исходе первого тысячелетия нашей эры в только что крещенном Киеве, надо думать под влиянием, чтобы не сказать прямым давлением, очередной новой супруги, Анны Греческой, Владимир Креститель возводит руками пленных корсуньских строителей если и не первую на Руси, то безусловно первую княжью церковь, настоятелем которой становится корсунянин же Анастас. Выбор этой кандидатуры определили не высокий духовный сан Анастаса, не его авторитет в клерикальных кругах или моральные достоинства, а скорее наоборот – так Владимир отблагодарил Анастаса за предательство своих соотечественников, христиан-корсунян, благодаря которому будущему крестителю Руси удалось разграбить Корсунь.

Появление Десятинной церкви, казалось бы, создает предпосылки для начала работы, естественно присущей княжьей церкви, – ведению хроники деяний ее покровителя, великого князя, и всего царствующего дома. Для этого есть все: сама церковь с соответственным статусом; немалая церковная братия, вывезенная из Корсуня и, надо полагать, обладающая требуемой для ведения хроники грамотностью; наконец, достаточное, чтобы не думать о хлебе насущном, гарантированное «материальное обеспечение» в виде десятины, то есть десятой части княжеских доходов, от которой церковь и получила свое народное название. Но нет, не той фигурой оказался Анастас Корсунянин, чтобы организовать русское летописное дело. Да и сам великий князь-каган тоже не тем был озабочен, ох не тем! Кстати, простой, но интересный вопрос: был ли грамотным креститель Руси? Вопрос, конечно, риторический, но ничего удивительного, если бы каким-то образом выяснилось, что не умел читать-писать Креститель[128]. Не за грамотность и приверженность книжному уединению попал он в число равноапостольных святых, равно как и не за скромность поведения, не за христианское человеколюбие.

В общем, не зачалось в Десятинной церкви русское летописание. Максимум, на что хватило тамошней братии, это обязательные синодики. Впрочем, и синодики, возможно, начали вестись не в Десятинной церкви, а в митрополичьем Михайловском монастыре в Выдубицах. Первые из них были записаны вероятно в 1000 году, когда умерли мать и первая жена кагана, он же великий князь. Они не отличались пространностью и выглядели вероятно так же, как потом были увековечены в «Повести»: «преставилась Малфрида»; «преставилась рогнеда, мать Ярослава». А год спустя, уже в новом тысячелетии от Рождества Христова, еще одна запись все в том же констатирующем синодическом стиле: «преставился Изяслав, отец Брячислава, сын владимира».

А. Шахматов связывает начало летописания в Киеве с образованием русской митрополии и прибытием в 1037 году в Киев из Византии митрополита Феопемпта, что имело, помимо прочего, два следствия: одно – несомненный исторический факт – постройка Ярославом Мудрым в Киеве Софийского собора в качестве митрополичьей церкви, а второе – смелое предположение Шахматова – появление некой написанной Феопемптом для константинопольской канцелярии краткой исторической справки о стране пребывания, которая и легла в основу первой русской летописи. Историки русского христианства вроде бы справедливо возражают Шахматову, что русская митрополичья кафедра, судя по византийским документам, была утверждена много раньше, еще в конце X века, и связывают ее появление с крещением Руси Владимиром. Формально они вероятно правы, но по существу трудно не согласиться с Шахматовым. Христианство Владимира, пусть даже крестителя и равноапостольного святого, было не просто поверхностным, но как бы «одноразовым». Общее впечатление, что крещение Руси, возведение Десятиной церкви и учреждение русской митрополичьей резиденции в Выдубицком монастыре – это как бы залп христианизации на волне чувств к новой супруге Анне и следствие ее влияния на мужа. Но уже вскоре по мере охлаждения чувств и ослабления влияния Владимир отдаляется и от жены, и от Византии, и от христианства. Похоже, что со смертью византийского митрополита Михаила в 992 году духовные связи с Византией вообще обрываются. В любом случае, ни сам Владимир, ни тем более сановные иностранцы – его протеже корсунянин Анастас и первый русский митрополит сириец Михаил – не были теми людьми, которым оказалось бы по плечу организовать на Руси летописание. Таким человеком мог быть и, судя по всему, стал Ярослав Мудрый, князь известный не просто грамотностью, но знанием греческого языка; не просто любовью к книгам, но постоянным радением о развитии в государстве отечественного книжного дела; не просто уважением к письменному слову, но и вверением ему государственного устроения, «Русской правды».

Однако, соглашаясь с Шахматовым касательно отношений между Киевской Русью и константинопольской патриархией на рубеже тысячелетий, трудно поверить его предположению, что летописное дело начал митрополит Феопемпт некой «справкой» о прошлом Руси. Чем Феопемпт был лучше Михаила? Да и надо иметь в виду, что уже вскоре он оказался во враждебном лагере, в государстве, которое вело войну с Византией; тут уж митрополиту было не до летописаний. Можно возражать Шахматову и по поводу его наименования этой гипотетической первой исторической справки Древнейшим сводом. Нечего еще было «сводить» в то время, никакого исходного материала для летописного «сведения» просто не существовало, хотя бы потому, что элементарно не было на Руси письменности. Более логично было бы связать если еще не начало летописания как такового, то первую, если так можно выразиться, русскую историческо-генеалогическую экспозицию с митрополитом Иларионом, его «Словом о законе и благодати», которое пусть в немногих, но существенных чертах перекликается с генеалогией русских князей, данной в «Повести». А ведь одной из важнейших целей «Повести», объявленной в ее «аннотации», было как раз создание генеалогии первых киевских князей («…кто в Киеве начал княжить раньше»).

Тут полезно обратить внимание на то, что, строго говоря, Иларион был митрополитом незаконно, будучи не должным образом рукоположен церковными иерархами Рима или Константинополя, а волюнтаристски назначен на должность Ярославом Мудрым и послушными ему епископами. Может быть само назначение митрополитом именно Илариона было следствием появления «Слова о законе и благодати», что со стороны князя помимо естественной человеческой реакции на лесть могло также преследовать благородную цель поставить у руля церкви человека, владеющего пером и способного положить начало своей, отечественной литературе. В этом плане чрезвычайно важным моментом представляется также то, что после смерти Ярослава и вынужденной отставки от митрополичьих дел Иларион удаляется не куда-нибудь, а в основанный при его участии Печерский монастырь, то есть именно туда, где вскоре рождается русское летописание. Не с его ли «подачи»?

Как бы то ни было, вряд ли мы ошибемся, если за отправную точку летописания в Киевской Руси примем время правления Ярослава Мудрого. К сожалению, нам неизвестна дата смерти Илариона, и ее невозможно сопоставить с датировками слоев «Повести», выявленных Шахматовым, поэтому личный вклад Илариона в создание летописной основы, которую Шахматов неудачно назвал Древнейшим сводом, остается всего лишь дилетантской гипотезой. Очень осторожно и предположительно можно было бы связать гипотетический исходный текст Илариона с 1061 годом, когда, по мнению А. Шахматова, заканчиваются приписки к первоначальному тексту его Древнейшего свода, или 1070 годом, которым М. Алешковский датирует появление Начальной летописи. Впрочем, последняя дата весьма близка к 1073 году, когда, по Шахматову, принимает свой окончательный вид Древнейший свод. Эту окончательную первую редакцию «Повести» А. Шахматов присваивает монаху, а затем и игумену Печерского монастыря Никону.