Зимняя жатва - Серж Брюссоло

Чтобы пир был пиром в полном смысле слова, требовалось начистить серебряные канделябры. Наконец, с наступлением вечера, когда на пламя свечей стали слетаться ночные бабочки, чтобы тут же, опалив крылья, упасть щепотью серого пепла на скатерть, они принялись за ветчину и отварную картошку. Этансон откупорил несколько бутылок. Мать много пила и смеялась. Было очень душно, пахло табаком, вином и потом. Капрал отвечал матери короткими репликами, возле его тарелки лежала нераскуренная трубка. Жюльен не следил за их разговором: так, не представляющая интереса болтовня. Разве угадаешь, что стоит за словами взрослых, если они используют своего рода код, недоступный для детского понимания?

После пира Жюльен помог матери вымыть посуду и собрался идти наверх.

— Не будете же вы спать в палатке! — запротестовала Клер, когда Пьер Этансон пошел к двери. — Совесть не позволит мне вас отпустить… после всего, что вы для нас сделали. Подумайте сами — вы возвращаете нам жилье, а мы выгоняем вас на улицу, как собаку!

— А приличия? — усомнился капрал. — Не боитесь, что пойдут сплетни?

— Мы здесь живем, как на необитаемом острове, — немедленно ответила Клер. — И потом, сейчас война.

Втроем они поднялись на второй этаж стелить постели. Было все еще жарко, но сквозь щели закрытых ставен уж просачивался свежий аромат земли и влажной травы. Стелили на ощупь, в темноте, чтобы не напустить комаров. Клер и капрал то и дело натыкались друг на друга, обмениваясь извинениями каждый раз, когда их руки или плечи соприкасались.

— Я вам очень благодарен, — сказал Этансон в ответ на пожелание спокойной ночи. — Давненько не приходилось мне спать на настоящей кровати!

— В шкафу есть пижамы, — предложила Клер. — Возьмите, хотя стоило бы их проветрить. Это пижамы покойного мужа.

Как только дверь за капралом закрылась, Жюльен с матерью вышли в коридор. Мальчик подошел к сервировочному столику и поправил фитиль у чадившей керосиновой лампы, от которой распространялся слабый свет. Таинственный полумрак невольно вызывал в памяти картины всенощного бдения у гроба усопшего. Взглянув на Клер, он отметил, что ее глаза неестественно блестят, а щеки и шея порозовели от вина.

— Я так возбуждена, что не усну до утра, — сказала женщина, проводя рукой по лбу. — Мне просто необходимо принять ванну.

Они пошли посмотреть, в каком состоянии угольный титан, которым не пользовались лет пять, не меньше.

— Как ты думаешь, можно его наладить? — шепотом спросила Клер. — Попросить бы Пьера на него взглянуть! Жаль, что не догадалась, а сейчас будить неудобно.

Сын промолчал. С отвращением приблизившись к пыльной, покрытой зарослями паутины ванне, он протянул руку и отвернул кран. Вода из снабжавшей дом цистерны текла черная, землистая.

— Ты же не станешь барахтаться в грязи, — засмеялся он. — В трубах, поди, развелись ужи!

Он сразу пожалел, что отпустил ядовитое замечание, но уж очень неприятно было представлять мать голой, в мыльной пене, всего в нескольких метрах от капрала.

— Ладно, — смирилась Клер, — помоюсь в тазике. Глупо сжечь дом в первый же день после того, как я его себе вернула!

Слова «себе вернула» хлестнули Жюльена пощечиной.

— Я пошел спать, — сказал он. — На сегодня с меня хватит.

— Где ты ляжешь? — бросила мать ему вслед, когда он поворачивал за угол коридора.

— В любой комнате, где захочу, — ответил Жюльен, не повернув головы.

И мальчик открыл дверь в комнату, которую прежде называли детской.

Оставив лампу матери, Жюльен был вынужден пробираться на ощупь, пока не сообразил зажечь свечу, которую предусмотрительно сунул в карман.

Слишком короткая кровать не годилась, и ему пришлось снять матрас и постелить себе на полу.

Сбросив поскорее одежду, Жюльен улегся голым. Тело его после нелегкого трудового дня стало скользким от пота. Мальчика поразила мягкость матраса — хватило и двух месяцев, чтобы он привык к соломенной постели. Он, как и мать, испытывал сильное нервное напряжение и прислушивался к малейшему звуку в доме. Вот кто-то прошел по коридору… Наверное, Клер, которая никак не могла остановиться и продолжала ходить взад-вперед, поглаживая мебель, — ни дать ни взять заботливая пастушка, пересчитывающая свое покорное, натертое воском стадо!

19

На следующее утро, распахнув ставни, Жюльен увидел капрала посреди Вороньего поля. Тот уже приступил к работе. Надев наушники, он двигался мелкими шажками, обеими руками держась за ручку миноискателя — металлического диска, похожего на крышку бака, который едва касался сорняков. Пройденный путь он отмечал, натягивая шнурок между колышками. Жюльен уселся на подоконник и, болтая ногами, стал наблюдать за его действиями. Когда под диском оказывалась мина, Этансон снимал наушники, становился на колени и штыком очерчивал ее контуры. Потом доставал снаряд из земли, открывал его и отсоединял запальное устройство, нейтрализуя взрыватель. Больше всего времени отнимала последняя операция, но зато, когда капрал укладывал обезвреженную мину на дно тележки, она уже напоминала свернувшуюся змею, у которой вырвали зуб с ядом. На нее тогда можно было прыгнуть, тесно сдвинув ступни, и даже танцевать без малейшего риска.

Этансон не спешил. Время от времени он останавливался, чтобы скрутить сигарку, и спокойно покуривал, уставившись вдаль. Невозможно было угадать, испытывает он страх или принадлежит к той категории лишенных нервов мужчин, из которых и выходят лучшие солдаты? Что это — храбрость… или безумие?

Не способный разграничить эти два понятия, Жюльен решил спуститься к завтраку. Он застал Клер у окна в столовой. Она тоже не сводила глаз с Вороньего поля. Мальчик сел за стол. В воздухе приятно пахло супом и настоящим кофе, на клеенке лежала завернутая в тряпицу большая буханка хлеба. «Не иначе, еще один дар капрала!» — подумал он.

Когда он принялся за еду, Клер даже не соизволила обернуться — она так была поглощена наблюдением, что не услышала, как сын выдвинул стул.

— Не больно-то он спешит, — проворчал мальчик с набитым ртом. — Так ему и за сто лет не управиться…

Глупое замечание, но, как это бывало не раз, он не смог удержаться. Воистину в присутствии Этансона он становился таким же несносным, как Рубанок!

Клер сделала вид, что ничего не слышала.

— Когда земля будет очищена, — мечтательно произнесла она, — я возьму у Одонье ссуду под залог имущества. Нотариус мне не откажет, сейчас он нуждается в друзьях. На эти деньги я куплю семян, а батраков нанять будет проще простого: говорят, немецкие военнопленные работают за гроши — так мне объяснил Пьер. Я восстановлю хозяйство, и оно начнет приносить доход.

«Я… я…» Жюльен отдал бы все на свете, чтобы услышать из уст матери «мы», как раньше… как было прежде, до того, как появился Этансон. «А я? — захотелось ему крикнуть. — Что ты сделаешь со мной? Опять запихнешь в пансион?»

День прошел без стычек, но в ледяном молчании, которое нарушалось лишь карканьем ворон, раздосадованных появлением в их владениях нового хозяина. Они кружили над головой капрала, рассчитывая его испугать, но тот продолжал бесстрастно прослушивать землю, выкапывать и обезвреживать мины. Когда тележка наполнялась, он сваливал ее содержимое у края дороги. Куча железных пирогов, лишенных смертоносной начинки, постепенно росла, в то время как Жюльен, руки в брюки, слонялся по дому, не зная, чем заняться.

Мать снова попросила его помочь ей в уборке, и мальчику пришлось подметать полы и натирать их мастикой, чистить серебро, мыть окна, снимать занавески, убирать испорченные дождями ковры, обрывать висевшие клочьями обои. Он чувствовал себя каторжником, навечно приговоренным к домашнему труду, служанкой, не знающей ни минуты отдыха, пока Этансон, распугивая ворон, играл в героя!

В полдень мать собрала корзинку с едой для капрала: бутылку горячего бульона, хлеб, ветчину, вино из погреба Адмирала, спелую грушу. Она причесалась и вышла из дома, осмелившись появиться на том краю поля, где капрал снял часть колючей проволоки. Забившись в угол возле окна, Жюльен за ней наблюдал. Все в матери изменилось: походка, жесты, посадка головы, манера разговаривать, даже мимика.

Этансон ее встретил и, подав руку, провел по расчищенной дорожке. Клер демонстрировала притворный страх и прижимала корзину к груди. Капрал что-то говорил ей, сопровождая речь жестами — объяснял, что собирается делать, а она кивала, как примерная ученица. Так они беседовали довольно долго, а после Этансон уселся есть, мать же, стоя на коленях, ему прислуживала. Жюльен счел этот пикник посреди минного поля донельзя глупым и опасным. Разве не было это откровенной бравадой со стороны капрала — вот, мол, я каков! — надеявшегося произвести впечатление на простушку мать?